Автопортрет - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 72

• Предыдущая
• 72/93
• Следующая

- Разве чукчи рыжие бывают, - услышал я мятый голос водителя.

- Да, брат, не уважаешь ты меня, - басил Юра.

- А мне потом эти занавески гладить...

- Не уважаешь...

- Я ж не знал... Ну, извини...

- Оскорбляешь при всех, а извиняешься на ушко. Ты в матюгальник скажи.

- Что ж я скажу?..

В автобусе зрело недовольство. Уже кто-то крикнул, что нельзя нервировать водителя, ему везти нас по горным дорогам, и экскурсовод торопливо шла по проходу, считая по головам сидящих.

Я ждал ее возвращения, чтобы подсобить затянувшимся переговорам своим ультиматумом.

- ...тогда и поедем... - Юра протянул водителю микрофон. - Скажи, что извиняешься перед пассажирами. И уважаешь чукчей...

Динамики в салоне засвистели, и все услышали низкий голос водителя:

- Тут неувязочка вышла с некоторыми пассажирами... Они занавески трогали... А я их, так сказать, одернул... Я приношу извинения, чукчи тут не при чем... Это я к слову... - Водитель покосился на Юру, и тот кивнул правильно, дескать, излагаешь. Давай дальше. - Так что, прошу прощения... Я против чукчей ничего не имею. Можно даже сказать, уважаю...

В автобусе заржали.

- Хорош трепаться! Поехали!

- Заводи мотор!

- А оленя - лучше!..

Гид взяла микрофон и защебетала. На обратном пути она подошла ко мне и попросила написать благодарственный отзыв. Экскурсию она вела хорошо. Об этом я и написал.

16 июля 1988. Лазаревское.

Сегодня за ужином я, подмигнув Ольге, сказал, что завтра - Всесоюзный день порки детей. Маришка с Максимом с улыбками стали расспрашивать об этом дне.

- Что, только тех, кто не слушается, порют?

Я сказал, что нет, порют всех детей от 7 до 14 лет, такова традиция. И спросил Ольгу, как мы с нею распределим детей. Кто кого возьмется пороть?

Оба тут же высказали пожелание, чтобы их порола мама. Ольга сказала, что двоих ей не осилить.

- Ну ладно, - сказал я, прихлебывая чай. - Тогда я порю Максима, а ты Маришку. Во сколько? С самого утра?

Ребята приуныли и лишь изредка посмеивались. Вскоре Максим ушел в комнату, сел на свою кровать и заплакал. Я подсел к нему и признался, что пошутил. Сам был не рад, что наплел такого. Максим не сразу признался, что плачет из-за завтрашней "традиции".

Маришка, чтобы подбодрить брата, стала рассуждать, как сильно бьют некоторых детей, и сказала, что во время войны всех детей били.

- Как это? - не понял я.

- Ну детей... рабочих...

- Да, тебе хорошо, - продолжал всхлипывать Максим, - тебя уже пороли. Он посмотрел на сестру заплаканными глазами и шмыгнул носом.

Я ощутил себя последним дураком бессердечным. Еще раз успокоил, сказав, что пошутил. Они повеселели, и я сыграл с ними в карты в "акулину".

22 июля 1988г. Лазаревское.

Сегодня долго не мог найти рабочую тетрадь, куда записываю эпизоды романа о Фирсове. Испугался. Все перерыл, всех расспросил. Вечером была утром нету. Сел, загрустил. Ольга стала менять белье и нашла ее под моим матрасом. Как она туда попала? - ума не приложу. Сам, что ли, сунул и забыл? Или в лунатизм впал? Н-да. Радуясь находке, настрочил три сцены и два абзаца авторских сентенций.

Я заметил, что уехав на Юг, подальше от нашего Северо-запада, где происходит действие романа, я стал отчетливее видеть романное действие. А если бы я поехал в Италию? Я бы поехал, да кто меня туда пошлет...

25 июля 1988г. Едем по Белоруссии. Не жарко. Дети устроились на верхних полках, сделали себе домики со стенами из свисающих простыней и ходят друг к другу в гости. Пьют лимонад и играют в карты. Не разлей вода, тьфу, тьфу, тьфу.

Сегодня ночью поезд остановился на какой-то станции, я проснулся и услышал, как за стенкой, в купе проводников, что-то возят по полу и гремят полками, а на платформе идет бойкая торговля - чем-то отовариваются по крупному. Похоже, мешками. Ольга проснулась и говорит: "Может, сходим, посмотрим?"

- Нет уж, - говорю, - лежи. Я один схожу. Знаю тебя - ты накупишь, мне потом не стащить. Лучше я - хладнокровно и расчетливо.

Вышел в тамбур, спустился на перрон и вернулся с двумя ведрами алычи по три рубля каждое.

Сам не знаю, как такое получилось.

Быстро пересыпал в полиэтиленовые мешки, вернул ведра. Поехали.

Ольга вымыла несколько ягод. Попробовали - кислятина. Взяли из другого пакета - еще кислее.

- Ты, - спрашивает, - пробовал?

- Нет. Все брали, и я взял.

- Ладно, - великодушно говорит жена, - я компот попробую сварить. Хладнокровный ты наш...

13 сентября 1988 г.

В конце августа мне прислали из Москвы сигнальный экземпляр моей книжицы "Мы строим дом". Стал я праздновать эту долгожданную, но не во всем удовлетворившую меня присылку и праздновал с перерывами на отдых 15 дней. И баню топили, и на заливе пропускали по стаканчику-другому, и в ресторан "Олень" забредали с коллегами из мастерской молодой прозы, и в сарае у Толика Мотальского сиживали за касталийскими беседами, и в гараже отставился водкой с закускою. И шашлыки жарил на нашем участке - вкусные были шашлыки, на березовых углях. И погода стояла славная!..

15 сентября 1988 г.

Уже час ночи. Дома.

Дочитал "Палисандрию", съел бутерброд с баклажанной икрой. На душе хреново, маятность и скука. Думал о людях, с кем бы мне хотелось пообщаться, перебрал всех знакомых - не нашел.

Писать надо! Писать. А повесть (или роман?) застыла на 96 странице, и ее герой Игорь Фирсов сидит на табуретке в только что выстроенной им теплице, смотрит, как теряет прозрачность пленка от внезапно повалившего в апреле снега и ждет меня. Я сегодня утром был у него, вместе с ним натягивал пленку на ветру и пообещал вечером вернуться - у нас еще бездна дел впереди, но не вернулся, закрутился в пустяковинах, и сейчас сил нет. Прости, Игорь.

Съел еще один бутерброд того же качества, но потолще. Закурил, конечно, после бутерброда и все думаю о Саше Соколове, о том, что мне так никогда не написать, но хочется - язык изумительный, дивный язык. И продолжать свою повесть в том унылом стиле уже не смогу.

И мысли о том, что не умею ценить время - не хожу на службу уже шесть месяцев, а написал всего 96 страниц. Позор!.. Это по 0,5 страницы в день, если на круг, как выражаются хлеборобы.

И дневник ленюсь вести - Виктор Конецкий так тот каждый свой день описывает

И языка нет, стиля нет - не пишу повесть, а борюсь с косноязычием, излагая события. Срам.

13 августа принял Христианство в Церкви св. Димитрия, что неподалеку от станции "Удельная".

Всех моих братьев и сестер крестили в младенчестве, а меня - нет. И вот я по своей охотке пошел - уверовал. Окрестил меня отец Станислав, доктор богословских наук, его фамилия в миру - Шеломский, из дворян аж с 15 века. Час беседовали с ним у алтаря в пустой церкви за два дня до моего крещения.

Суета целыми днями. Суета. Все ждешь, что освободишься от текучки, сядешь в озарении и - пойдет, потечет, поскачет, зазвенит строка гениальности небывалой - но хрен в нос: текучка и есть текучка, нет ей ни начала, ни конца, до могилы она не кончается. И на кого роптать? Только на себя. Только на себя, Дмитрий Николаевич.

Ах, язви меня в душу, тупица я и бездарь. Бездарь и тупица. Уже 39 лет скоро, а в столе только первая тощая книжица лежит, сигнальный экземпляр. И когда тираж выйдет - хрен знает. И договор на книгу в "Советском писателе" обещают только в следующем году, хотя еще недавно обещали в нынешнем.

Плохо. А еще хуже, что не горю, а копчу, тлею. И душа от этого мучается. Писать!

Ах, Саша Соколов, какой ты стервец и фокусник! Какую "Палисандрию" ты отгрохал! Какое богатство языка и стилистики. И какой урок всем, пишущим русскими словами! Да после этой книги и перо в руки брать стыдно: что ты можешь нацарапать своим канцеляритом в 800 имеющихся у тебя за душой слов?

Но и злость в себе наблюдаю от этой книги - но боюсь, злость временную, обманную, слабо уязвленного самолюбия.

• Предыдущая
• 72/93
• Следующая