Сеть для Миродержцев - Олди Генри Лайон - Страница 14

• Предыдущая
• 14/24
• Следующая

Бхиму-Волчебрюха[8], сына Ваю-Ветра, Локапалы Северо-Запада.

Умом Бхима никогда не отличался; похоже, и «Песнь Господа» была этому силачу как тигру попона! И сейчас, вместо того, чтобы разоружиться и смиренно внимать проповеди Господа Кришны, сей «бык среди мужей» – бык и есть! – ломился на своей колеснице прямиком к сыну Дроны.

Грозно раскручивая над головой здоровенную палицу – любимую игрушку Волчебрюха.

Наперерез безумцу уже неслась колесница моего Арджуны, и Баламут-возница, забыв про «Песнь…», с перекошенным лицом крыл Бхиму на чем свет стоит. Оно и понятно – бык спутал все его планы, пойдя рогами вперед! Сейчас «Нараяна» ударит по герою, и хастинапурцы уцелеют, а Баламут лишится одного из лучших воинов – уж что-что, а драться Волчебрюх умел!

Вот колесница моего сына секунду идет вровень с упряжкой Бхимы, Арджуна что-то орет брату, но тот в ответ лишь хохочет – и тогда Арджуна прыгает.

Вытянувшись в полете атакующей змеей, мой сын успевает проскочить под размытым кругом, в который превратилась к тому времени раскрученная Волчебрюхом палица. И всем весом рушится на брата, просто-напросто снося его с колесницы! Оба приземляются по другую сторону повозки, подняв целое облако пыли; Баламут натягивает поводья, тоже спрыгивая наземь – и тут всех троих накрывает «Беспутством Народа»!

Так я накрывал Семипламенного, когда в летнюю сушь Агни пожирал леса, сетью из молний.

Пространство вокруг троицы плывет мелкой зыбью. Лицо Бхимы искажает гримаса боли и недоумения, Арджуна же поспешно отпускает брата, расслабившись и прикрыв глаза, пытаясь выйти из-под действия «Нараяны». Кришна же, надо отдать ему должное, остается почти спокоен.

Решился?

На что?!

И над Курукшетрой звенит крик:

– Если числятся за мной хоть какие-то духовные заслуги…

Черный Баламут собирал свой Жар в кулак!

Ответ не заставил себя ждать. Сразу гигантский волдырь вокруг Поля Куру становится видимым, радужно мерцает его оболочка, внутри сгущается пелена грязно-серого тумана, но я успеваю разглядеть: всех троих – обоих братьев и Черного Баламута – накрывает почти таким же, только куда меньшим волдырем.

И все: больше не видно ничего.

Там, в тумане-грязи, решалась судьба Трехмирья, а я выжатой тряпкой висел здесь, за границей гигантского кокона, и был бессилен не то что вмешаться – даже увидеть происходящее!

Если хлестать нагую Калу плетью значило бы подгонять Время – клянусь, я пошел бы на это!

…туман резко стал редеть, пошел рваными клочьями, да и те вскоре растаяли без следа.

Братья и Черный Баламут были живы. Арджуна помогал Волчебрюху, обалделому от пережитого, добраться до колесницы. До его, Арджуны, колесницы, на которую уже карабкался Черный Баламут, усталый и опустошенный. Едва оба взобрались в «гнездо», Кришна ткнул коней подобранным стрекалом и погнал колесницу прочь.

Не хватало лишь панегириста, чтобы возопил гласом громким:

– И когда страшная мощь того оружия унялась совсем, Бхима-Волчебрюх, одаренный большим умом, казался подобным заходящему солнцу!

Ничего, в будущем – если оно наступит – сыщутся и восхвалители, толпой набегут…

А я все смотрел им вслед – и отказывался поверить в случившееся. «Беспутство Народа» ушло без добычи! Оружие, просто по сути своей обязанное поразить хоть кого-нибудь, иссякло, упустив жертву!

И сделал это Черный Баламут?!

Господь Кришна?!

Воины на Поле Куру медленно приходили в себя, поднимались на ноги, подбирали с земли луки и копья, отыскивали взглядом упряжки, слонов…

И тут от ручья, где находился сын Дроны, вдогонку колеснице Арджуны ударил целый поток огня!

Кажется, я закричал.

Солнце померкло, словно Лучистый Сурья набросил вуаль на свою диадему. Порывы ледяного ветра пронизали все направления; облака на небосводе взгремели брошенными доспехами, испуская дурно пахнущую кровь, и тьма сошла на землю, оставив видимым одно – белая упряжка и гончее пламя следом!

Ревущая лавина с разбега окатила колесницу моего сына – и… брызнула жадными языками, раскрываясь оранжевым лотосом, сжигая все на своем пути. Только теперь стало заметно слабое мерцание ореола вокруг колесницы Арджуны; ореол медленно гас, но свое дело он уже сделал.

Для того, кто мог справиться с «Беспутством Народа», "Агни-Вешья[9]" – так, детская забава.

Вокруг сотнями гибли рядовые воины, половодье лавы захлестывало позиции союзников Арджуны и Черного Баламута, но я уже не смотрел на это.

Пралая откладывалась.

Пока.

– Ты действительно так считаешь, Владыка? – раздался за моей спиной знакомый голос Словоблуда.

Наверное, вдобавок ко всему я стал думать вслух.

– Увы, мальчик мой, но ты ничего не смыслишь в светопреставлениях,– Брихас смешно наморщил нос, собрался было чихнуть, но раздумал.– Как ракшас разбирается в цимбалах, так ты, Владыка, разбираешься в концах света. Как Дымнознаменному Агни недоступны глубины океанских вод, как мудрому непостижим путь скверны в женщине, как грязному пишачу немыслима прелесть покаяния – так Стогневный Индра, да будет ему всяческое благо…

– Ты собрался написать поэму? – перебил я Словоблуда.

– Нет, мальчик мой,– доступно разъяснил мой собеседник.– Просто я боюсь.

Брихас подумал и бесстрастно добавил:

– Очень.

…Меня до сих пор трясло от пережитого, подогретая сома с толченой корой ньягродхи помогала плохо, если помогала вообще, и жизнь была отвратительной. Особой гранью отвратительности являлось то, что Брихас внимательно слушал меня, ни разу не перебив во время сумбурного рассказа о последних событиях. Я не скрывал ничего: ни разговора с полубезумным Арджуной, ни внезапного бессилия и последующей любовной ночи с Калой-Временем, ни открывшейся мне жизни Гангеи Грозного, ни дурацкого бунта райских демонов и встречи с Раваной-Десятиглавцем, бывшим Бичом Трехмирья…

Впору было поверить в невозможное: я рассказывал, а Брихас слушал, клюя крючковатым носом и скорбно поджимая губы, изрезанные старческими морщинами.

Но дело обстояло именно так.

Это он, дряхлый Словоблуд, рассудительный Сура-Гуру, первым догадался поднять по тревоге дружину и, кулем взгромоздившись на спину белого гиганта Айраваты, кинулся во главе Марутов на помощь своему Владыке. «Свастика истекает кровью!» – это было все, что выкрикнул он дружинникам. И буйные сыновья бури, знавшие лишь одну власть – приказ Индры – не усомнились ни на мгновенье. Никогда, никогда прежде старец-наставник не ездил на слонах, а уж склочника-Айравату он обходил десятой дорогой – но пришло время, и даже Маруты-головорезы плохо поспевали за Брихасом, когда он немилосердно терзал стрекалом белую гору Земледержца.

И опять же он первым сообразил: бессмысленно и гибельно кидаться на прорыв, горя местью, если даже Громовержец, вооруженный всей силой Свастики Локапал, не сумел… не сумел.

Сейчас же мы сидели в саду за южными террасами, под раскидистым пожелай-деревом, измученные и опустошенные. А в кроне над нами исподволь зарождался тихий шелест, и первые плети золотистых вьюнков уже заструились вниз, к нам, по шершавой коре ствола.

– Цыц! – бросил я дереву, и оно послушно умолкло. Вовремя: достигни нас нежные усики вьюнков, и вскоре мы оба наслаждались бы полной победой над своими врагами, достижением всех жизненно важных целей и ласками красавиц, сотканных из наших грез.

Жаль только, что к реальности это все не имело бы никакого отношения.

Под пожелай-деревья я заботливо сажал свежеубитых кшатриев, героев того неугомонного сорта, которые все норовили удрать из райской Обители, чтобы довершить незаконченные в прошлой жизни дела.

• Предыдущая
• 14/24
• Следующая