Сад для бегонии - Сазанович Елена Ивановна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/27
• Следующая

– Если бы я тебя пристрелила. Я бы прямиком вошла в другой круг, который отсюда не видно. И, поверь, в этой же самой дурацкой майке.

– Хорошо что ты это понимаешь. Естественно, тебя бы сразу убрали. Ты для них не представляешь никакой ценности. Но и сейчас… И сейчас у тебя мало шансов выжить.

– Не меньше чем у тебя. – усмехнулась я.

Локарев пожал плечами. Хотя был полностью уверен в себе.

– Как знать, девочка. За время работы у меня появилось много хороших друзей и покровителей. Меня есть кому спасти. Поверь. К тому же… Я понятия не имею. За что меня хотели убрать. Я никому не должен. У меня тоже никто не занимал крупных сумм… Уверен, они и тебя в это не посвятили. Скорее всего – это какая-то ошибка. Мои друзья смогут в этом разобраться. А на что способны твои друзья? Ответь? Молчишь? Мне тебя искренне жаль, девочка…

И тут я не выдержала. Меня вывел из себя этот самодовольный. Любующийся собой. Смазливый красавчик. Мало того. Что я его спасла, даже не зная: виновен ли он в смерти моих родных. Он еще смеет на каждом шагу жалеть мою никчемную жизнь. В которой возможно именно он и повинен. И я уже начинала жалеть, что не пристрелила его на месте. Что успела заглянуть в его глаза, узнать его, вновь поверить его песням. Такой человек просто не мог сочинять! Это какая-то ошибка природы или Бога. А возможно. Просто насмешка черта.

– Не называй меня больше девочкой, – сквозь зубы процедила я. И вцепилась со все силы в его руку. – У меня есть имя. К твоему сведению меня зовут Саша. Слышишь. Черт побери, Са-ша! И моих друзей не трогай. Слышишь! Может быть, тебе всю жизнь придется молиться. Чтобы у тебя появились такие друзья. И сейчас тебе следует от всей души поблагодарить Бога. Что стреляла в тебя именно я!

Он расцепил мои пальцы. И слегка оттолкнул от себя. Я не удержалась. И ударилась головой о стену. А он. Наклонившись ко мне. Прошипел.

– А за что мне еще следует поблагодарить Бога? За то. Что я теперь здесь, в вонючем подвале. Вместе с подвальной проходимкой. Наслаждаюсь ее обществом? И в промежутках запиваю эти идиотские беседы ржавой водой?.. Хорошо хоть жена уехала на две недели в морской круиз. Представляю, чтобы сейчас с ней происходило! Машина у подъезда, на лестнице стрельба и я пропал! Да она стала бы волосы на себе рвать от отчаяния.

– Радуйся. Что ей пока не придется рвать себе волосы на твоей могиле! – крикнула я.

Локарев вскочил с места. И перешел в другой угол. И там прямо в своих светлых штанах уселся на грязный пол.

– О Боже! – он схватился за голову. И слегка покачнулся. – Это невыносимо. Какая долгая ночь.

Я осталась сидеть на его пиджаке. Когда Локарев ушел. Осталось гораздо больше места. И я даже поджала под себя ноги. Мне стало уютнее и теплее. Но сон как рукой сняло.

Мы долго молчали. Мы ненавидели друг друга. Он за то. Что вынужден по моей вине терпеть мое же низкое общество. Я за то. Что он сумел в одну ночь разрушить красивую память о нем же самом.

Никогда нельзя встречаться со своими кумирами. Кумиры должны быть картонными. Плакатными. Только тогда они смогут навсегда поселиться в сердце. Его песни по-прежнему сохранились в моей памяти. Но я уже не верила этим песням. Как не верила и их исполнителю.

Он, скрючившись, сидел на бетонному полу. Сжимая ладонью свое раненое плечо. Его бил озноб. Возможно, из-за ранения поднялась температура. Ему было холодно и больно. И мне стало его жаль.

Я села на край расстеленного светлого пиджака. И слегка кивнула Локареву. И сказала, как можно равнодушнее.

– Иди сюда. Здесь теплее.

Он ужасно не хотел идти. Но когда очень плохо, частенько забываешь о гордости. Локарев тяжело поднялся. Его ноги плохо слушались, когда он приближался ко мне. И я вновь помогла ему усесться на прежнее место, возле себя. Из его раны уже перестала сочиться кровь. И я аккуратно развязала платок на плече. Смочила его водой и разорвала на две равные части. Одну часть приложила к плечу. Второй смочила его голову и лицо. Затем положила его голову на свои колени. И прижала мокрый платок к его лбу. Он уже брезгливо не морщился, несмотря на скверный запах воды вперемежку с кровью. Ему стало легче.

Расстеленный светлый, очень дорогой пиджак напоминал островок земли. Где могли уместиться только двое. Двое. У которых не было выхода. И не было выбора. Несмотря на то. Что они ненавидели друг друга.

Мы вынуждены были вместе. Вот так, плечом к плечу. Дыханием к дыханию. Расположиться именно здесь. Наверняка там. В другом мире. Мире бьющем фонтаном жизни. Он никогда не обратил бы на меня внимания. А я бы никогда не осмелилась подойти к нему. Но сегодня ночью все было по-другому. Нас объединила безысходность. И, наверное, страх. Нам не куда было бежать сегодня ночью. Нам невозможно было разойтись в разные стороны. Поэтому мы вот так. Плечом к плечу. Дыханием к дыханию. Укрылись на этом пиджачном островке.

– Знаешь, девочка, – просипел Локарев. – Я о многом жалею. Ведь наверняка у меня был способ спастись.

– Наверное, – я пожала плечами. – Спастись на несколько часов или дней. И то – сомнительно.

– М-да. Стучаться в стальные двери или орать на весь подъезд было бы глупо. Все равно никто бы не отозвался.

– Знаешь, Локарев. Раньше. Не так уж много лет назад. Во всяком случае не в первобытный период. Этот шанс был бы вполне реален. Кто-то бы отозвался.

Он скептически усмехнулся. И поднял на меня свое бледное, покрытое капельками пота лицо.

– Не хочешь – не верь, – обиделась совсем по-детски я.

– Но я помню… Мои родители, – при упоминании родителей мое сердце сжалось. Ведь все происходило ради них. – Мои родители, ты знаешь, хоть теперь это кажется невероятным. Частенько забывали запирать дверь. Да и двери-то были обычные, деревянные. Думаю, их и выбить не составило бы большого труда. Так вот. Они настолько открыто жили, что… Однажды к ним вломился какой-то тип. С кровавой рожей, с безумными глазами. Я была еще маленькой. Но я помню. Этот тип от кого-то бежал. Мама была страшно напугана. Но отец… Тот даже ничего не спросил. Он просто кивнул ему на диван. И просто сказал: «Ложись». И запер накрепко дверь. И утром. Этот парень, более-менее приведя себя в порядок. Тоже просто сказал: «Спасибо». И ушел… Вот и все. Понимаешь, мой отец. Даже не узнал: кто это, кто за ним гнался, почему. И зачем. Он просто спас человека. Он просто его приютил. Просто в один миг спас от беды. За спасибо. Мы порой спасибо не можем сказать и за более важные вещи. Вот так, Локарев…

Локарев поверил моей истории. Но не потому, что поверил в гуманность моего отца. Который знал, что любой человек иногда нуждается в чьей-то помощи.

– Может быть, – протянул Локарев. – Но это вполне понятно. Твой отец был из такого же круга. Рыбак рыбака… Они всегда солидарны друг с другом… Его ведь даже не шокировал вид этого бродяги. Потому что твой отец его понимал и, возможно, не раз оказывался в такой ситуации. Да и мать… Мать ведь не закатила истерику. А приняла все как есть. Поверь, если бы это были интеллигентные люди. Через несколько секунд они бы вызвали милицию. Вот и вся твоя история.

И я вновь ему не стала перечить. Я даже вновь его пожалела. Мне не хотелось рассказывать о том, что мой отец был майором милиции. А мать – переводчицей. Я не хотела его убеждать в том, что мои родители были самыми из самых интеллигентнейших людей. Он бы не понял.

Да и говорить о своих родных я опасалась еще и потому, что не знала, насколько Локарев их знал. И была ли его вина в их гибели. И я боялась этого узнать. Боялась не выдержать. Нет, уже не застрелить сходу Локарев – я узнала его глаза, его лицо. Я боялась. Что сегодня узнав его, все равно прощу…

Он же по-прежнему видел во мне обычную девку. Ярую фанатку его творчества. Ту, что часами простаивает возле касс за билетами на концерт. И потом топает ногами. Кривляется, подпевая ему во время выступления. А потом в своей помятой майке с его безвкусным трафаретным изображением поджидает, чтобы получить какой-нибудь автограф.

• Предыдущая
• 12/27
• Следующая