Лучшая защита - Шалыгин Вячеслав Владимирович - Страница 62

• Предыдущая
• 62/99
• Следующая

– Вот! – прервал его следователь. – Я ждал именно этих слов! Родственники шестерых погибших утверждали, что их близкие имели как раз такую ориентацию! И вот поэтому я никак не могу взять в толк, каким ветром занесло четверых геев и пару лесбиянок на собрание бритоголовых? Как случилось, что их всех уложили в одну братскую могилу? Злая шутка конкурирующей банд-партии?

– Скорее попытка задеть за живое максимально широкие слои населения, – возразил Картер. – Посудите сами, полицейский произвол, направленный против неудобных членов общества. Возмутится даже воинствующий гетеросексуал.

– Но зачем? Кому это выгодно? Где мотив?

– Можно только гадать.

– А если без гаданий, у нас остается первый вопрос следователя Ульриха – как? – высказался Симонов. – Как случилось, что они сидели в том особняке и, судя по всему, мирно разводили демагогию?

– Это еще сложнее понять, чем мотив преступления, – не отрывая взгляд от огня, вздохнул Белкин. – Ясно одно – у Наций появился новый враг, наглый и коварный. Ничуть не слабее прежних. И если не прихлопнуть его сразу, он в покое нас не оставит, а чего доброго, и вовсе взорвет ситуацию.

– Ну, на это ему придется потратить слишком много времени и сил, – усомнился Картер.

– А ты знаешь, сколько их у него припасено? Нет? И я не знаю. Но если учесть, как он ловко подставил полицию, подсунул газетчикам свидетеля и взбудоражил общественное мнение, с силами у врага все в порядке. Вопрос – сколько мы дадим ему времени?

– Я понял, на что ты намекаешь. Мы отрабатываем все зацепки. Только, боюсь, пока противник не нанесет новый удар, мы его не вычислим.

– Это как так?! Вы что же, будете спокойно сидеть и ждать новых трупов?! – возмутился Ульрих.

Все его огромное тело напружинилось и перестало походить на большой курдюк с салом под виски-соусом. Симонова поза подчиненного ничуть не впечатлила. Он невозмутимо взглянул на следователя:

– Спокойно сидеть нам не дадут. На завтра назначено заседание Специальной комиссии при Совете Наций, там нас пропесочат всех троих, а сегодня придется отбиваться от возмущенной прессы – правда, только нашему главному полицейскому… Ну и все такое прочее. Так что спокойной жизни не предвидится. А что касается новых трупов… ЦРС и полиция переходят на усиленный вариант несения службы. Белкин, я правильно выразился?

– Правильно, Марк, правильно. Только не даст ничего эта мера. Второй удар будет не здесь.

– Какие мы проницательные! – усмехнулся прокурор. – А где?

– Не знаю, но мой опыт подсказывает, что не здесь, не в Стокгольме. Даже не на Земле.

– А если опыт устарел?

– Нет. Тактика терроризма неизменна уже триста лет. И знаешь, почему? Потому что эффективно работает и без всяких там новаций…

В голове шумело, в животе булькало и урчало, а руки отчетливо дрожали. Состояние было, что и говорить, не очень. Муторное. Или, как выражался директор клиники: «состояние нестояния». Хотя дрожание рук не имело принципиального значения. Клиентам было безразлично, ровный в них сделают разрез или не очень. Вот не пропустить какую-нибудь посмертную особенность было важно, и, чтобы этого избежать, требовалось сконцентрироваться, а руки… ерунда.

Доктор Олег Сполохов мельком взглянул на свое отражение в лоснящемся боку биксы с иглами и шовным материалом. Зеркал в прозекторских по понятным причинам не было. Выраженная небритость и мешки под красными глазами выдавали его задолго до того, как можно было бы заметить дрожь в руках. Если нагрянет куратор морга, не миновать нагоняя. И вряд ли он примет в расчет возраст и молодецкую удаль патологоанатома, прогудевшего в компании двух чрезвычайно раскованных подружек до пяти утра. Мужская солидарность дело хорошее, но существует лишь в кино, да и то при отсутствии зависти.

Сполохов себя одернул. Нет, все не так. Брюзжать вынуждает похмелье и недосыпание. Она существует, солидарность, но… Если бы куратор и сам развлекался прошедшей ночью, договориться было б легче легкого, но этот сухощавый желчный старичок уже вряд ли способен на подвиги. А значит – влетит однозначно…

Эх, сейчас бы под капельницу с чем-нибудь освежающим, хотя бы с классическим гемодезом. Один флакон, и ты как огурчик. Да только Нинка, сестра из процедурного кабинета, что в отделении терапии, сегодня точно опоздает. Или вовсе не придет. Это же с ней Сполохов всю ночь кувыркался. С ней и Люсей, доктором-интерном из реанимации. Так что спасти некому…

– Эй, мертвяк, хочешь, шепну чего? – В «холодную» заглянул долговязый, вечно страждущий халявного спирта врач-функционалист Ригельман.

– Таки налить? – язвительно поинтересовался Сполохов.

– Отчего нет?

– Возьми там, в шкафчике… только одну мензурку!

– Ша, прозектор, Моня норму знает.

Он разыскал мерный стаканчик, протер краем зеленоватой форменной рубахи и плеснул в него из склянки. Запил он водой из-под крана.

– Какая тайна? – нетерпеливо спросил Сполохов.

Он и сам был не прочь принять на грудь, но боялся, что тогда его уж точно развезет.

– Выглядишь, будто с Нинкой всю ночь барахтался, – неодобрительно сказал разговевшийся Моня. – Не бережешь ты себя, Олежек. Лучше бы дернул на ночь сто грамм да выспался как следует. Смотри, вон осунулся. И глазки как у вареного омарчика, прям хоть закусывай тобой…

– Разберусь, – отмахнулся Олег. – Ты тайну хотел раскрыть. Давай, а то у меня клиентка остывает.

– Ничего, ниже комнатной температуры не остынет. Хотя, конечно, заставлять женщину ждать… пусть и не совсем живую… нехорошо. А тайна такая: сидит сейчас в кабинете у директора клиники здоровенный следователь из Генеральной прокуратуры и страшно ругается. Не буду пересказывать дословно… – он приподнял простыню, которой была укрыта «клиентка» Сполохова, и поклонился, – особенно при дамах, но смысл его ругани сводится к следующему: очень этот следователь сомневается, что твои вчерашние заключения достоверны.

– Как так? Сомневается, что эти шестнадцать несчастных мертвы?

– Я так понял, что его не устраивает причина смерти.

– Пулевые в голову, – пожал плечами Сполохов, – вход-выход, раневой канал, каша вместо мозгов, сорок четвертый или сорок пятый калибр, все честь по чести. Что тут может не устраивать?

– Не знаю, – развел руками Ригельман, – что услышал, то и передаю.

– Странно. Это все?

– Вроде бы да. А-а, нет, он еще что-то про пули говорил. Что-то вроде «почему их шестнадцать?».

– А сколько должно быть, если дырок тоже шестнадцать? Хотя, постой, у него что, пули есть?

– А у тебя их не было?

– Нет, конечно. Я же говорю: входное и выходное отверстие было в каждом случае. Навылет. Я так и в заключениях указал. Собственно пуль я не нашел.

– Значит, он сам их отковырял.

– Где? В парке? А я слышал, что трупы туда привезли откуда-то еще, что не там убивали.

– Ну, знаешь, тут я и вовсе – пас. Это ты по долгу службы с полицией общаешься, тебе виднее, а мое дело помогать ближним, тебе в том числе. Еще налью?

– Мне скоро срезы нечем будет фиксировать… вылакал уже полбанки.

– Бессердечный ты человек! Только с трупами вежливый да с Нинкой ласковый! А с остальными – камень бездушный!

– Тише ты!

– А что? Думаешь, никто про вас с Нинкой не знает? – Моня рассмеялся. – Да она при одном упоминании твоего имени так глазки закатывает, что любой дурак догадается. Даже до меня доперло.

– Ладно, за самокритичность налью… И сам, пожалуй, здоровье поправлю… А лучше… знаешь что, Моня, закрывай свою лавочку, идем в нормальных условиях жахнем.

– Ну, меня-то никто не пасет, завотделением в отпуске, а если тебя твой «моргенштерн» хватится? Вполне возможный вариант, с учетом присутствия в клинике этого следователя.

– И черт с ними! – Сполохов стянул перчатки и бросил их в корзину. – Идем…

– Смотри, объявят тебя в розыск… – Ригельман с сожалением покосился на банку со спиртом. – К тому же я на мели.

• Предыдущая
• 62/99
• Следующая