29 отравленных принцев - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 68

• Предыдущая
• 68/76
• Следующая

Поляков мелко рубил на разделочной доске зелень сельдерея и мяты для хариры, прислушиваясь к тому, что творится за перегородкой, – Сайко уже занялся приготовлением миндально-масляной основы для пирожных, и Поляков слышал, как он, наверное, в сотый раз рассказывает заходившим на кухню официантам о том, какое древнее и знаменитое по всему Маргибу блюдо – эти миндальные пирожные и что зовут их в Марокко испокон веков «Двадцать девять принцев», на что есть весьма странная и вместе с тем достоверная с исторической точки зрения причина. Официанты слушали Сайко молча и внимательно, и выражение их лиц, особенно в свете последних событий, потрясших «Аль-Магриб», очень не нравилось Полякову. На столе Потехиной, как ему было известно, и так уже лежало целых три заявления с требованиями расчета и выдачи трудовых книжек.

А Сайко что-то слишком часто возвращался к истории об отравленных миндальными пирожными принцах – это смахивало на какую-то навязчивую идею и сильно давило на психику всем. Потому что с некоторых пор в «Аль-Магрибе» все стали очень нервно реагировать на слово «отравление».

Поляков уже заправил почти готовую хариру специями, когда услышал, как за перегородкой кто-то резко и грубо приказал Сайко прекратить отвлекать разной чепухой персонал в разгар работы. Приказывала Потехина. Потом она заглянула и во владения Полякова. За эти печальные дни Потехина переменилась. Известие о смерти Мохова, обрушившееся на «Аль-Магриб», точно горная лавина, оставило на ее лице следы – веки припухли от слез, и под глазами легли темные тени. Поляков видел, что Потехина страдает и, как и все они, терзается подозрениями и страхом. Он готов был на все, чтобы успокоить и утешить ее, но Потехина с просьбами пожалеть к нему, своему старому другу, не обращалась. В эти дни они с Поляковым виделись лишь мельком, а разговаривали, пожалуй, впервые.

– Здравствуй, Ваня, – сказала Потехина. И по тому, как она произнесла его имя, Поляков решил, что его старая подруга все же не выдержала своего одиночества и пришла чем-то с ним поделиться. – Ваня, ты очень сейчас занят?

– Десять заказов на первое. Через пять минут будет готово, можно подавать, – ответил Поляков.

Потехина с тоской оглядела кухню.

– Тебе нужно тут поставить новый кондиционер, – сказала она, – как ты работаешь в таком аду… В следующем месяце можно будет купить и установить… У меня просьба к тебе, Ваня.

– Я слушаю. – Поляков начал разливать горячую хариру в порционные супницы, бросая в каждую щепотку рубленой мяты.

– Завтра у сына игра, матч товарищеский. Он мне звонил – это в Раменском на стадионе… Игру почему-то перенесли на завтра. Сын просил меня приехать. Поболеть. А я никак не могу, столько дел навалилось. Я, боюсь, не успею… Ты не мог бы завтра хотя бы к концу второго тайма подъехать туда? Посмотреть, как и что? Я сыну небольшой подарок приготовила, он просил купить разную ерунду для мотоцикла… Ты не передашь?

– Конечно, съезжу, передам, поболею за него, у меня завтра все равно выходной, – сказал Поляков, – о чем разговор, Маша?

Он ждал, что она уйдет. Но Потехина медлила. На ее лице было какое-то странное выражение – смесь беспокойства и смущения, точно она хотела еще что-то сказать, но не отваживалась. Внезапно она шагнула к Полякову и отняла у него половник, которым он разливал хариру в супницы.

– Я сама разолью, а ты иди… там у ресторана тебя ждут, – сказала она, – догадайся, кто. Я уже полчаса за ней в окно наблюдаю. Иди, ну же… А то опоздаешь, увезут…

Поляков вышел из кухни. Сердце его, о существовании которого он в эти дни старался даже не вспоминать, глухо и сильно било в грудь. Поляков не ожидал, что это случится с ним снова и вот так – оглушительно и внезапно. Точно удар. Он пересек заполненный клиентами обеденный зал. Не слыша ничего, кроме сердца, – ни громкой гортанной немецкой речи, ни журчания фонтана, ни воркования голубей в клетке под потолком.

На улице его ослепило солнце. Оно стояло в самом зените, отражаясь в мутной, теплой Москве-реке. На асфальте лежал толстый слой пыли и валялись конфетные обертки из разоренной воробьями урны. А среди этой пыли и конфетного мусора на самом солнцепеке стояла Сашенька Маслова.

Поляков увидел ее и почувствовал, что сердце его вот-вот вырвется из груди на свободу – оборвет все вены и аорты и либо улетит в небо, либо ударится о мостовую. Все повторялось, черт возьми, все повторялось в этой жизни – времена года, лето, зима, весна, мартовский ветер на набережной, августовская пыль…

Девочка с рыжими волосами снова ждала кого-то на том самом месте. И снова к ней подъехала машина. И сидящий в ней водитель что-то спросил. Поляков понял, почему Потехина послала его сюда. Она была, как всегда, верна себе, она ничего не делала просто так.

Сашенька Маслова стояла у «Аль-Магриба», рядом с ней стоял серебристый «Ровер» Потехиной. Серафим Симонов, сидевший за рулем, опустив боковое стекло, что-то говорил девушке, лениво и приветливо улыбаясь. Указал на укрытые знойным маревом лесистые Воробьевы горы, сделал такой жест: мол, там лучше, чем здесь, крошка. Что зря ждать того, кто все равно не идет. Едем лучше со мной, айда. Сашенька старалась не слушать его, даже не смотреть в его сторону, глаза ее были устремлены на слепые, закрытые ставнями окна «Аль-Магриба», но…

Симонов открыл дверь машины, приглашая ее сесть к нему. Поляков ринулся к ним, как был в поварской крахмальной униформе и в белом колпаке, так похожем на шутовской. Маслова увидела его, отпрянула и зачем-то вдруг сразу суетливо полезла в сумку, что-то искала там, не поднимая на Полякова глаз. Но Поляков сначала подошел не к ней. Он подошел к сидевшему в машине Симонову. Ведь именно для этого послала его сюда его старая подруга, которая ничего не делала просто так.

– Уезжай отсюда сейчас же, – задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал он.

Руки Симонова лениво покоились на руле. Поляков помнил, как однажды этими самыми руками Симонов на спор с покойным Максом Студневым, который вообще обожал разные пари, в присутствии Потехиной и Авроры скатал в трубку медный алжирский поднос.

– Уезжай, – повторил Поляков.

Симонов смотрел на рыженькую Сашеньку Маслову, продолжавшую искать что-то в сумке.

– Ну я тебя как человека прошу, – прошипел Поляков, – уезжай, пожалуйста. И она тебя просит. Маша…

Симонов криво усмехнулся, потом включил зажигание и газанул. Серебристый «Ровер» умчался в сторону Крымского моста на поиски новых развлечений. А они остались вдвоем.

– Вот, я принесла, я хочу вернуть, – она наконец нашла, что искала, выдернула из сумки сафьяновую коробочку, – я тебе все время звонила, искала тебя везде, ждала… Тебя нигде не было, я решила, что, если буду ждать здесь, может, снова встречу тебя, как тогда… Вот, на, возьми свое кольцо, мне его не надо… Раз ты ничего больше не хочешь, раз ты меня бросил, мне не надо никаких подарков… и с квартиры твоей я съеду, ты не думай… Как комнату подыщу, так и уеду. – Сашенька крепилась, чтобы не расплакаться. – И я хочу тебе сказать… Ты был не прав, слышишь? Ничего не было. А я так боялась, что ты его убил из-за меня, что тебя посадят… А ведь у меня с ним ничего не было! Мне вообще никто не нужен, кроме… Но раз ты так, раз ты сам меня бросил, то… Вот, забирай. – Она сунула в руку Полякова сафьяновую коробочку.

– Я тебя не бросал, – сказал Поляков.

Он огляделся вокруг, словно не узнавал места – ага, вот оно, значит, что… Шагнул к девушке, поднял ее на руки и понес к своей машине, припаркованной на углу. «Аль-Магриб», пик обеденного часа, скидка на все меню, десять порций хариры, дело всей его жизни – все осталось позади. Кануло и испарилось.

Поляков посадил Сашеньку в машину. Вот так. Только так. Как подсказывает бедное раненое сердце уже очень немолодого человека. Может, кто-то решит – это очередная глупость. Ничего. На глупости держится мир.

Уже в машине Сашенька вдруг удивленно спросила:

– А почему на тебе такая смешная одежда?

• Предыдущая
• 68/76
• Следующая