Флердоранж – аромат траура - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 65
- Предыдущая
- 65/76
- Следующая
– А ты бы смог поверить в то, что желания твои, если их отослать с этим купоном счастья, исполнятся? – спросила Катя.
– Я? Ты что, смеешься?
– Нет, я не смеюсь. Я думаю: а кто-нибудь в такие вещи верит?
– Ну знаешь. Дураков хватает.
– А умных? – Катя вздохнула. – Если кто-то дает такие объявления, значит, он на что-то рассчитывает, надеется, иначе какой смысл? За одну рекламу сколько заплачено. Вот интересно, какой процент поверивших и написавших?
Мещерский хмыкнул: эх, Катя, Катенька! В сущности, что говорить? Ты, как ни крути, женщина – слабый, изменчивый пол. Отсюда и такие своеобразные защитные реакции.
– Ты прочел дневник? Весь? – спросила Катя после некоторого молчания. Они ехали не спеша. Шоссе серой лентой ложилось под колеса. Асфальт успел высохнуть. Лес по обеим сторонам дороги был расцвечен яркими красками осени.
– Я его просмотрел, пролистал, Никита мне дал с ним ознакомиться, – Мещерский пошарил в «бардачке», вытащил темные очки – солнце слепило глаза. – Трогательная исповедь юной гимназистки. Кстати, эта Милочка Салтыкова много там напридумывала. Например, эта история про князя Викентия Лыкова…
– И Нину Мещерскую, про которую Иван Лыков говорил?
– Она моя прапратетушка по отцовской линии. Между прочим, в нашей семье все рассказывалось совершенно по-другому. Про бестужевский клад, про заклятье, про условия и убийства никто ровным счетом ничего не слыхал. Говорили, что Нина просто бросила князя Викентия Лыкова ради Константина Салтыкова, старшего брата этой самой Милочки. Викентий Лыков не перенес измены и пустил себе пулю в лоб. То же самое и Ваня нам в тот раз рассказывал со свойственным ему колоритом.
– Милочка пишет в дневнике, что и она тоже так думала, а вот их управляющий…
– Катя, хочешь знать мое мнение? – спросил Мещерский. – Этой девочке в тринадцатом году было всего шестнадцать лет. Она записывала в дневник то, что может быть важно и занимательно именно в этом возрасте. В пору тинейджерства, скажем так. В эти годы не рассуждают, не сомневаются, а принимают многое за чистую монету. Верят, вполне искренне верят, а затем разочаровываются в этой своей слепой вере. Так было и будет. Ты вспомни себя – какая ты сама была в девятом классе?
– Сережа, мне кажется, я этого уже не помню, – Катя усмехнулась.
– Зато я помню. И тебя помню, и себя, дурака, и Вадьку. Как он на мопеде-то с обрыва сиганул! На даче-то! А у тебя была такая шерстяная ниточка на запястье с узелками – ты еще верила, что она что-то там приносит… не помню что… И еще у тебя был дневник с наклейками разными.
– Песенник. Тогда мы это называли – песенник. Все девчонки. Тексты Пугачевой туда записывали, потом Цоя, «Кино», «Алису», еще кого-то. А еще, помнишь, была такая игра – не купон счастья, а что-то вроде анкеты «Найди друга». Тогда мы поголовно эти анкеты заполняли и рассылали. Я и правда верила, что таким способом можно друзей найти, хоть в другом полушарии. Вера – это любопытная материя, Сережа.
– Особенно в таком возрасте, – улыбнулся Мещерский.
А в Лесном их ожидал сюрприз. На ступенях главного входа на фоне белых коринфских колонн играли музыканты – виолончель, альт, скрипка и флейта. Молодые совсем ребята, студенты консерватории.
Мещерский от растерянности и смущения едва не врезался в бочку с дождевой водой: как же это понимать? Позавчера только труп в овраге, страх, горе и слезы, а сегодня – пожалуйста вам – классический квартет исполняет Моцарта и Шнитке.
– Немного музыки и солнца, – громко возвестил Роман Валерьянович Салтыков, слушавший квартет на вольном воздухе. – Это специально для вас, мои дорогие, – он поздоровался с Мещерским, поцеловал руку Кате. – Спасибо, большое спасибо, Екатерина Сергеевна, голубчик, все устроилось как нельзя лучше. Сегодня рано утром прибыли на машине двое таких молодцов в бронежилетах. Очень, очень внушительный вид. И собака с ними, овчарка. Будут теперь охранять парк и окрестности. Я разместил их в павильоне «Зима».
– Разве охрана будет не с вами во флигеле? – спросила Катя.
– Нет, в доме их не будет.
– Но почему? – удивленно спросил Мещерский. – После таких событий мне кажется, что именно дом в ночное время нуждается в…
– В моем доме их не будет, – повторил Салтыков. – Они нас стеснят. Вполне достаточно того, что они займутся патрулированием парка.
– Он тоже с тобой согласен? – тихо спросил Мещерский, кивая: в конце аллеи появился Малявин. Он был в черном строгом костюме. Шел медленно, понуро, нехотя.
– С Денисом Григорьевичем мы это еще не обсуждали. Я не хочу докучать ему такими мелочами. Ему сейчас хуже, чем кому-либо. Такая утрата, – Салтыков покачал головой. – Он был болен эти дни. А тут у нас сразу все работы встали.
– Да? А я-то думал, что вы уже обследовали то подземелье под фундаментом павильона, – Мещерский невесело усмехнулся.
– Я пока приостановил все, – сказал Салтыков. – Не до этого сейчас. Потом возобновим, обследуем. Тебе нравится, как они играют? – он повернулся к музыкантам. – Какие виртуозы!
– Где ты их откопал?
– О, это в консерватории – заглянул случайно с приятелем из французского посольства. Он меня и познакомил. Молодежный квартет, победитель конкурса в Праге, – Салтыков разглядывал молодых музыкантов, как кукол – восхищенно и придирчиво. – Как всякие начинающие гении, они бедны, неустроенны… Я пригласил их сюда. Возможно, мы даже снимем с ними клип здесь, в декорациях усадьбы… Ты осуждаешь меня?
– Что ты, нет, – Мещерский потупился.
– Здесь было очень плохо все эти дни. Очень тяжело, понимаешь? Какое-то смертное оцепенение во всем, отчаяние, страх, недоверие и апатия… Прежде я так любил это место, а сейчас начал ловить себя на мысли, что… В общем, я не мог дальше этого выносить. А тут первое за эти дни радостное известие – освободили Алексиса, Лешеньку… Ну я и решил устроить маленький праздник. Эти мальчики – они очень музыкальны, очень талантливы… А в Лесном всегда звучала музыка. Здесь когда-то играл сам Гольденвейзер. А у прежних владельцев Лесного, князей Лыковых, говорят, даже был свой собственный роговой оркестр.
– Из крепостных? – спросила Катя.
– Да, конечно же, из крепостных… Сереженька, я тебя спросить хотел, а что Аня, она…
– Она снова работает в антикварном магазине. Это все, что я знаю, – сказал Мещерский. – Может быть, ты все-таки сам позвонишь ей?
– Непременно. Я и тогда хотел. Тогда… Как же все это… ужасно! Ведь было так хорошо, и вот, – Салтыков махнул рукой. – Вы устали с дороги. Екатерина, Катенька, прошу вас, чувствуйте себя как дома. Сегодня мы не станем больше говорить ни о смертях, ни об убийствах – сегодня будет только музыка. Друзья! – окликнул он уставших музыкантов! – Пожалуйста, продолжайте!
Осеннее солнце дробится в стеклах, играет огнями. Гроздья рябины, желто-багряный узор листвы. Один ясный погожий денек на недели дождей…
Подошел Малявин. Мещерский забормотал слова соболезнования. Малявин поздоровался с ними за руку, показал на музыкантов:
– Складно играют, как по нотам. Оригинально вы это придумали, Роман Валерьянович.
Катя разглядывала его украдкой: помятое лицо, потухший взгляд. Что было в этой его фразе? Одобрение или упрек, равнодушие или неприязнь?
Один, только один ясный погожий денек на сотни лет дождей…
А в гостиной ждал их еще один сюрприз – Леша Изумрудов собственной персоной. Дни, проведенные в предварительном заключении, не прошли для него даром. Увы, юный красавец выглядел сейчас неважно. Сидел на диване вместе со своим приятелем Валей Журавлевым, смотрел по телевизору фильм – ужастик по роману Стивена Кинга.
– Привет, – поздоровалась Катя. – Слава богу, вас отпустили. Все тут так переживали из-за вас, Леша.
Он посмотрел на нее, вздохнул, подвинулся, давая место.
– Изумруд, ты лучше расскажи, с кем ты в камере парился, – хмыкнул Валя.
– Да ну, вспоминать неохота, – красивые черты Леши Изумрудова исказила брезгливая гримаса.
- Предыдущая
- 65/76
- Следующая
