Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 79

• Предыдущая
• 79/92
• Следующая

– Ты в галерею с Мещерским ездила? – тихо спросил Колосов.

– Нет. Я ездила туда не с Мещерским.

– А с кем?

– Одна, – она снова солгала ему. И на этот раз уже могла себе ответить – почему.

– Тебе правда больше нечего добавить насчет этого всего, Катя?

– Правда. А тебе?

Колосов отвернулся. Он совсем не так представлял себе этот разговор. Ну, видно, сам виноват… Внизу, в кабинете управления розыска, его уже ожидал Свидерко. С ним еще предстояло обсудить множество вопросов. Когда за Никитой закрылась дверь, Катя начала собираться домой. Она чувствовала раздражение, досаду и снова – то сосущее душу разочарование. И он, этот умник, еще посмел заявить Сережке, что «порой чувствует себя как в пустыне»! А чьими руками эта пустыня, этот вакуум непробиваемый создан? Не его ли собственными? Она швырнула сумку на стул. Ну и пусть все идет как идет. И ничего не нужно менять: он будет в своей пустыне – она в своей. И точка. И каждый сам за себя.

КАЖДЫЙ САМ ЗА СЕБЯ. И ТОЧКА. ВСЕ РАВНО НИЧЕГО УЖЕ ИЗМЕНИТЬ НЕВОЗМОЖНО. Белогуров крепко стиснул бокал с коньяком, ощутил прохладу и хрупкость стекла. Он сидел в баре «Покровский дворик». Приехал сюда сразу же, как его отпустил тот следователь со смешной фамилией Ластиков. И коротал за стойкой бара вот уже четвертый час. Сколько рюмок он выпил? Одна, вторая, пятая, шестая… Все плывет перед глазами – дым, дым, дым… И машину теперь придется оставить здесь, за руль таким вот не сядешь, ну да ничего… Сейчас ему было абсолютно наплевать, угонят ли его тачку, оставленную на ночь у бара без присмотра, – нет ли… Странная какая апатия, а? Белогуров и сам себе удивлялся, но ничего уже нельзя было изменить. С тех пор как это снова произошло в его доме, апатия – точнее, ВАТА, как он называл это про себя, прочно воцарялась в душе. С тех пор, как сдох Гришка Якин…

Белогуров ПОМНИЛ ВСЕ. Он, как последний кретин, грохнулся в обморок там, в подвале. Егор и Женька вытащили его в холл. Он пришел в себя уже на кожаном диване. А рядом сидел Чучельник. И футболка его была вся в крови…

– Не забудь переодеться, – прошептал Белогуров. Язык был как свинцовая гиря.

Чучельник лишь слабо улыбнулся в ответ. И не спускал глаз с Белогурова.

– Иди, иди от меня, пойди умойся! Ты на свинью похож… Оставь меня в покое! – Белогуров пытался подняться.

Чучельник и ухом не повел. И с места не тронулся. Лишь вытер рукой лицо, словно ему было нестерпимо жарко.

Этот же самый жест повторил в кабинете следователя Ластикова и сам Белогуров, хотя ему не было жарко. Впрочем, и нервный озноб его тоже не бил. Сердце не екало в груди, душа не дрожала, нет – и внешне, и внутренне вроде бы ничего в нем не изменилось. Да, он увидел Костьку Крайнева. Здесь, в этих негостеприимных стенах. И они переглянулись, как заговорщики. Ну и что с того? А разве не было ему, Ивану Белогурову, ясно с самого начала, что убийство Пришельца – столь демонстративное и устрашающее – не может пройти незамеченным для этих «сук легавых», так, кажется, называют их в кругах, «близких к дяде Васе», еще по старинке? Что ж, если они, эти суки, спросят его, Ивана Белогурова, о Крайневе, о Салтычихе, о Пришельце и… Он ответит… Итак, что же он им ответит?

Белогуров залпом допил коньяк: седьмая рюмка. И он пьян, как… сапожник? Нет. Как водопроводчик? Тоже неудачное сравнение… Как свинья? Свиньей был Чучельник в своей окровавленной футболке… А ему, Ивану Белогурову, интеллигенту, мальчику из хорошей московской семьи, знающему наизусть Пруста и Джойса, умеющему со вкусом потолковать о фрейдизме, экзистенциализме, буддизме, постмодернизме, ташизме, дадаизме, примитивизме, конструктивизме и… еще сотнях разных «измов», просто не пристало…

Зазвонил «мобильный». Феликс Михайленко – собственной персоной – надо же… Улетает, прощается. Когда? Уже сегодня, сейчас – звонит из Шереметьева? Какой рейс?

– Иван, да ты пьян, что ли? – Феликс хмыкнул. – Ты еле говоришь!

– Все нормально. Я пьян. И я счастлив, как… как тот твой римский легионер…

– Ты ничего мне не хочешь сказать, Иван? Я могу на тебя рассчитывать?

– Можешь. Какие сомнения? Подарочек будет, будет тебя ждать… Я узнал. Я все уже узнал у нашего сведущего господина Табаяки. И Сингапур есть Сингапур, Феликс. Там все есть. Абсолютно все, как в Греции..

– И больше ты ничего не скажешь мне на прощание? Уже объявили посадку.

– ТОЛЬКО НЕ УМИРАЙ. ПОЖАЛУЙСТА.

– Что? – Голос Михайленко вдруг сел.

– Не умирай, живи, я тебе сказал! Оп-перация – дрянь, пустяки, п-перекроят морду – а ты терпи… Живи, понимаешь? Живи хоть ты. Живи, слышишь?!

Он чересчур повысил голос – и заметил недоуменный брезгливый взгляд бармена. Такой же, как у того ублюдка Чучельника тогда… БРЕЗГЛИВОСТЬ – вот что он, Белогуров, столь явно прочел во взгляде Создания там, в холле, на кожаном диване…

– П-понял… Извини, друг, погорячился, п-приятель такой бестолковый, – Белогуров развел руками, улыбнулся бармену. – Еще одну, а? И все, финита. А от-тсюда можно вызвать т-такси?

Снова сработал «мобильный».

Белогуров сначала не понял – а это кто? Вежливый голос. Что за ведьма еще? Чугунов? Кто такой Чугунов? Ах, этот спившийся ублюдок… Говорит его личный секретарь? Берут вещь? Согласны? Ах да, понял, понял… Он тоже с-согласен… Рад, чрезвычайно рад с-сотрудничеству… П-польщен…

После секретарши Чугунова трубку взял какой-то мужик: хрипловатый ленивый баритон. Ах, этот хлыщ, с которым они виделись сегодня на Крымке… телохран Чугунова. Телохран, как и Пришелец, как и Пекин… Этакое странное везение на телохранов!

Белогурову было плевать, что этот тип там болтает. Коньяк уже плескался в нем, как жгучее озеро. И хотелось утонуть там навеки. Утонуть – и никогда не всплывать.

Этот день от рассвета до заката они все провели по-разному. Кате, например, ДЕНЬ ЭТОТ не принес ни новостей, ни радостей жизни – одни волнения и хлопоты. В Подмосковье случилось новое громкое убийство: на пороге собственной квартиры был расстрелян директор межрегиональной нефтеналивной базы. И телефоны в пресс-центре не умолкали. Из района Катя вернулась уже под вечер. Впечатления последних часов, дней, недель наслаивались одно на другое: ни конца – ни начала. И ясности никакой. И только кровь, смерть и снова кровь…

Кравченко заехал за ней на работу. Он тоже был разочарован. На это имелись собственные причины: никакие экстрасенсы не помогли. В который уж раз его работодателя Чугунова скрутил жесточайший приступ печени. Личный врач настаивал на немедленной госпитализации, а Чугунов отказывался. Его близкие – жена, старая верная секретарша, охрана – пытались уговорить упрямого, но…

Кравченко собирался отвезти Катю домой, а затем вернуться на дачу работодателя: Чугунову могло стать ночью хуже. «Надо уломать старика насчет клиники, – сказал Кравченко после того, как поведал свою грустную сагу Кате, – загибается он вовсю. Жалко все же. Он, когда упрется, одного меня и слушает, да и то – вполуха».

На Катин вопрос, звонил ли Кравченко Белогурову, он равнодушно ответил: «Угу. И я звонил, и секретарша с ним говорила по моей просьбе. Там все нормально. Подождем. Не до этого мне сейчас, Кать, ей-богу! Если этот Иванушка Интернэшнл отыщет вещь, сам с нами свяжется».

– Вадя, а все-таки как мы выкрутимся, если Белогуров действительно отыщет альбом? Ведь он деньги потребует, комиссионные свои! Откуда же мы возьмем? – встревожилась Катя.

– Поздновато спохватилась – раньше такие детали надо было обдумывать, – Кравченко махнул рукой. – Не забивай голову разными пустяками. Выкрутимся. Что, мы ему расписку давали, что обязательно купим вещь? В крайнем случае этот твой Иванушка решит, что мы его просто банальнейшим образом кинули: жулики, мол, караул!

– А если он сам где-нибудь встретится с Чугуновым и спросит?

• Предыдущая
• 79/92
• Следующая