Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/107
- Следующая
Но куда там успокоить! Градус гнева толпы поднимался точно тесто на дрожжах. И неизвестно, на кого бы в конце концов этот гнев выплеснулся, как вдруг…
Кравченко увидел, как к подъезду, расталкивая зевак, протискивается сотрудник милиции в форме, а следом за ним докторша из лесной школы – Наталья Алексеевна. Заметил ее и Сидоров. Заметил и изменился в лице.
Она поднялась на пятый этаж быстро, запыхалась, но внешне выглядела спокойной и собранной. Очки-хамелеоны строго поблескивали. Сидоров ринулся к ней, как коршун к цыпленку.
– Наташка, ты зачем здесь?!
– Мне прокурор позвонил. Вы задержали его, да? Он в квартире с заложниками?
– Я спрашиваю: ты зачем здесь?!
– Меня попросили попытаться поговорить с ним.
– Нечего тебе с этой мразью разговаривать! Уходи отсюда, ну!
– Саша, как ты себя ведешь, опомнись, – Наталья Алексеевна заглянула в глаза оперу. – Ты… мы с тобой позже об этом поговорим. Успокойся, ну не переживай ты так. А сейчас…
– Наталья Алексеевна, идите сюда. – На площадке появились прокурор и начальник ОВД. Но Сидоров, не обращая на них внимания, схватил ее за руку и резко дернул к себе.
– Я знаю, как ты с ним разговаривать намереваешься. Как в тот раз, что ли? Хватит с меня твоих экспериментов. Не позволю! Не твое это дело. Я сам…
– Соизмеряй, пожалуйста, свою силу, – тихо попросила Наталья Алексеевна. – Мне больно, пусти. Ты сломаешь меня.
Сидоров отпустил ее.
– Я только попытаюсь установить с ним контакт, – Наталья Алексеевна дотронулась до его небритой щеки. – Это мой долг все-таки.
– А мой долг в чем? Мой?!
Кравченко, как и все, молча следивший за этим весьма эмоциональным диалогом, понял только то, что Сидоров беспокоится за даму своего сердца, и беспокоится потому, что почти уверен, ей одной непременно удастся…
«Чушь, не откроет ей Пустовалов дверь. Да что он, псих, что ли?»
А в квартире по-прежнему крушили мебель, визжал ребенок, голосила старуха.
– Юрий Петрович, выслушайте меня, пожалуйста, – голос Натальи Алексеевны от волнения чуть дребезжал, как надтреснутый колокольчик. – Вы совершенно правы: те таблетки и те уколы, которыми вас мучили в больнице, только вредили вашему здоровью и приближали ваш конец. Теперь это стало ясно. Вы были правы с самого начала. Вы слышите меня?
Звон разбитого стекла. Наталья Алексеевна дотронулась до двери.
– Юрий Петрович, вы были правы, а они ошиблись, потому что не захотели вас выслушать. Так? Теперь они тоже поняли свою ошибку и хотят помочь вам. Но я думаю, вы и сами себе в состоянии помочь. Ведь правда?
В квартире стало тихо. Даже ребенок умолк.
Палилов кивнул: вперед же выдвинулись трое дюжих оперов: готовность номер один. Сидоров пытался затесаться в их ряды, но присутствующий здесь начальник ОВД взмахом руки прогнал его.
– Извините, но, если он откроет дверь, войду туда только я одна. Это мое условие. – Наталья Алексеевна сверкнула очками. – И вообще, не мешайте мне пока, а? Юрий, – ее голос снова зазвенел, – вас действительно неправильно и плохо лечили в той больнице, даже диагноз установили неверный. Вы ведь совсем не тем больны, правда?
– Я умираю, – простонали-прошипели из-за двери.
«Оружие бы применили, рискнули б и в два счета кончили этот бардак, – досадовал Кравченко. – И кто им сказал, что в него нельзя стрелять: нет, видите ли, удавятся за параграф в инструкции своей. А сами ни хрена не могут. Ну тогда бы и рисковали, на то у них и работа…» – Он недодумал свою умную мысль и снова весь обратился в слух.
– Да, вы умираете, – скорбно согласилась Наталья Алексеевна. – Я это знаю. Мне очень жаль вас. Но что же делать? Но у вас еще достаточно времени, чтобы…
– Нет у меня времени!
– Есть, и вы это знаете. Хотя бы на то, чтобы рассказать о том способе лечения вашей болезни, который вы открыли. Вашем новом способе. Вы ведь много думали над этим, правда? Много размышляли, вам есть чем с нами поделиться?
– Я не знаю, как мое новое лекарство называется! Это не ваши… таблетки! Это эликсир.
– Конечно, это эликсир, а не таблетки, – мягко согласилась врач. – Я думаю, вы были совершенно правы, разработав этот эликсир. Если бы вы знали, как мне хочется узнать о нем поподробнее.
– Вы кто? Вы из этих? – за дверью повысили голос. – Я не верю никому из этих.
– Юрий Петрович, я журналист. Работаю над статьей о том, как несправедливо обошлись с вами. Мне хотелось бы поговорить. Я не прошу вас выходить, вы там в полной безопасности. Но… откройте дверь, и я войду сама.
– Попросите его освободить ребенка! – шепнул начальник ОВД.
– Малыш голодный, Юрий Петрович, вы ведь позволите мне принести ему еды? А впрочем, нет… он же маленький совсем, тут его мать, позвольте ей покормить его, отпустите маленького.
– Он все равно подохнет! Мы все подохнем! Какая разница – сытыми или голодными?!
– Ну хорошо, вы правы, – Наталья Алексеевна встала боком к двери. – Может, нам все-таки удастся поговорить? Я приду одна. Вы сразу закроете дверь. Вы ничем не рискуете, Юрий Петрович.
Стояла гробовая тишина. Потом завизжал ребенок.
– Если кто войдет за журналистом, я сломаю пацану шею, он у меня в руках, – донеслось из квартиры. И потом дверь тихо клацнула, приоткрылась. Наталья Алексеевна боком начала протискиваться в щель.
– Спокойно, Юрий Петрович, я одна. Только не сделайте малышу больно. Ой, а вы не…
Тут дверь с лязгом захлопнулась.
– Слушайте, вы что, охренели все?! – Сидоров растолкал коллег и ринулся к двери. – Вы что? Мне не дали и сами ничего не… Он же ее там… Слушай, ты, сукин сын, – он громыхнул кулаком по двери, – если ты хоть пальцем ее и ребенка тронешь, я тебя…
– Уберите его отсюда! Он все испортит. – Палилов, снова возникший из небытия, обеими руками отталкивал опера от двери. Потом вдруг округлил глаза и заорал: – Сколько раз повторять, чтобы с места операции убрали всех посторонних?! Все марш вниз немедленно! Не-мед-лен-но!
Сидорова, а заодно с ним Кравченко и Шипова «сопроводили» вниз.
– Успокойся, Шура, видишь, они с шефом в бутылку уже полезли, – шептал оперу один из его сослуживцев. – У нашего теперь два выхода: пан или пропал. Тут и без погон, и без пенсии в два счета вылетишь, если что… вот он и бесится. А все потому, что – ты ведь и сам это, Шурка, понимаешь – реально пока все равно ничего сделать нельзя.
– Можно! – рявкнул Сидоров. – Я должен вместо нее был туда пойти.
– А он бы младенцу шею свернул – тогда вообще все насмарку. Терпи. Зубы сожми и терпи. Скоро стемнеет. Не век же он там куражиться будет, может, попозже что и подвернется.
И они терпели. Прошло еще полтора часа. Они стояли во дворе у подъезда, смотрели на темные зарешеченные окна. Толпа глухо гудела: «Принимайте же меры! Делайте же что-нибудь, там же люди!» Жильцы дома вопрошали всех и каждого: «А мы-то теперь как же? С нами-то как? Нас ведь даже в квартиры не пускают». Кто-то крикнул визгливо: «А если он откроет газ? Все ведь на воздух взлетим к такой-то матери. Об этом они должны подумать?!»
И снова ропот прошел по толпе – словно приливная волна. Тут во двор въехала еще одна машина с мигалкой – новенькая белая «Ауди». Из нее полезли хмурые озабоченные мужчины – видимо, снова какое-то начальство – еще выше, еще солиднее. К ним быстро спустились Палилов, начальник ОВД, прокурор.
Кравченко усилием воли стряхнул с себя тупое оцепенение: 19.25 – смеркается, скоро будет совсем темно. Они же должны что-то предпринять, ну хоть попытаться…
О том, что операция по освобождению заложников все-таки началась, возвестили глухие удары: в дверь квартиры лупили кувалдой. Дверь гудела, как гонг, и с трудом поддавалась.
– Не надо, не смейте! – сквозь открытую форточку донесся дикий крик, Кравченко даже не понял, чей это – неужели Наталья Алексеевна так кричит? – Не смейте входить, не надо его пу-гать!
- Предыдущая
- 62/107
- Следующая
