Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 55

• Предыдущая
• 55/107
• Следующая

Караваев присвистнул, когда она снова, уже преображенная, появилась на кухне.

– Девочка ты первый сорт, – вздохнул он. – Чего ж Вадима Андреевича с собой не взяла?

– Он нам только помешает.

– Он с меня шкуру спустит, если узнает, что я тебе в этой авантюре потакаю, – снова вздохнул Караваев. – Эх, девочки-ласточки, не цените вы тех, кто к вам всей душой. Все отфутболиваете. Так и у меня: обаяют вот меня, а потом бросят, – он пожирал глазами Иру. – И останется мне только – сердцем чую – дружок мой табельный в кобуре.

Ира сурово нахмурилась: Караваев переходил дозволенные границы. Она проводила друзей до лифта, села в кресло у окна, взяла книгу. Но чаще поглядывала на сгущающуюся темноту за окном да на будильник у кресла, чем в раскрытые страницы.

Караваев довез Катю до угла школы.

– У учительницы свет в окнах, – сказал он. – Ждет. Ну, ни пуха ни пера.

– К… Ой, не буду ругаться. – Катя вылезла из машины. И сразу ощутила себя последней трусихой: еще ничего не начиналось, а ноги ее уже стали ватными.

И правда – ее ждали. Кораблина и Роман Жуков стояли на крыльце.

– Привет, – юноша кивнул и быстро спустился. – Я думал, ты не придешь.

– Мало ли что ты думал, – огрызнулась Катя. – Света, добрый вечер.

– Здравствуй. – Кораблина тоже сошла вниз. – Хотите… Хочешь я с тобой поеду? – шепнула она. – Хочешь?

– Если бы мы ехали за убийцей, то – да, – ответила Катя. – Но это просто встреча, и только.

– Они дураки, мальчишки, грубые, конечно. Все может быть… Они же как дикари. Но Роман обещал мне…

– О нас речь? – Жуков стоял позади них. Губы его кривились. – О том, какие мы гадкие и дурно воспитанные? Мол, поиметь можем. Изнасиловать… Конечно, можем, мы такие. Нас вон в Стаськиной смерти подозревают. Эх! Ну пошли, что ли?

– Рома. – Кораблина взяла его за руку. Он стиснул ее ладонь так, что она поморщилась. – Не надо, пожалуйста.

Катя не поняла: относилось ли это к болезненному рукопожатию или к последним словам Жукова.

Она робко приблизилась к мотоциклу.

– Садись, – буркнул его владелец.

Катя взгромоздилась позади него на сиденье и крепко вцепилась в его кожаную куртку. Жуков подал ей шлем. Внешне красивый, он оказался очень неудобным. В нем было жарко, как в пекле, и глухо, как в танке.

Жуков завел мотор. Мотоцикл сорвался с места. Катя зажмурилась. Поездка на мотоцикле была розовой мечтой ее детства. Но в детстве мы храбры и безрассудны. Годы проходят, и, если наша мечта неожиданно сбывается, мы находим, что не имели бы ничего против того, чтобы предмет ее передвигался со значительно меньшей скоростью и не так бы устрашающе подпрыгивал на дорожных ухабах. Истина же в том, что время – ездить на мотоциклах, и время – смотреть на то, как это лихо получается у тех, кто нас много моложе.

По Новому шоссе Жуков гнал с адской скоростью. Затем сбавил прыть, свернув на темный пролесок, проложенный вдоль Московского водоканала. Треск мотоцикла вспарывал ночную тишину, но даже он не мог заглушить громогласного хора цикад в придорожной траве.

Катя немного осмелела и теперь глазела по сторонам.

Огромная бледно-зеленая луна плыла над грядой холмов, отражаясь в черной воде канала. На реке горели огоньки: бакены, обозначающие фарватер, а может, фонари плавающих и путешествующих от шлюза к шлюзу.

Проселочная дорога свернула влево и запетляла – вверх, вниз, поворот, крутой подъем, спуск. Мотор ревел зверем. В звуке этом было нечто почти революционное – таким благополучием и покоем дышала ночь. Листья кленов и лип на фоне лунного неба напоминали ажурную резьбу. Впереди в дорожной пыли что-то блестело – стекло, прикинувшееся в обманчивом свете драгоценным камнем. И пахло сильно и терпко полынью, бензином, нагретым металлом, а если ветер менялся – речной водой, немножко тиной, немножко влажной осокой. И Кате все казалось: еще чуть-чуть, и она ощутит аромат и этой волшебной луны, такой выпуклой и осязаемой, что только протяни руку и коснешься и ее лунных гор, и лунных рек, и даже тех лгунов, что на ней обитают.

На гребне одного из холмов Жуков внезапно остановился, не заглушая мотора. Обернулся. Глаза его затенял пластиковый щиток шлема. Катя, судорожно цеплявшаяся за его куртку, невольно отстранилась. Наверное, он понял что-то по ее взгляду, потому что вдруг прокричал ей почти в самое ухо:

– Да кому ты нужна! Тоже мне сокровище! Держись! Сейчас швейцарские горки начнутся, не то шею свернешь!

И – пустил мотоцикл вниз. У Кати захватило дух. Они подпрыгнули, взлетели на следующий холм и снова сверзлись с откоса. Катя уткнулась в жуковскую спину и открыла глаза, только когда они, промчавшись по какой-то ровной поверхности, сделали плавный разворот и остановились.

– Приехали, – объявил Жуков и стащил с нее шлем. – Давай руку, ну?

Катя тяжело оперлась на него, колени ее подгибались.

– Здорово, – выдавила она. – Никогда… так… не ездила. Эти… швейцарские горки… Ты всегда так по ним скачешь?

– Только когда ментов катаю, – Жуков улыбнулся. – Вон и наши. Ну, иди, иди.

Катя нетвердой походкой двинулась навстречу приключениям.

Луна в небесах теперь напоминала ей огромный фонарь мотоцикла и такие же фонари (или фары?), только поменьше, горели на берегу у подножия холма. Оттуда доносились голоса – громкие, молодые. Они стихали по мере того, как Катя к ним приближалась.

На просторном пустыре у старой заброшенной пристани, носившей название Канатчики, собиралась стая. Свет включенных фар пятнами ложился в пыль, очерчивая призрачную арену. Катя вступила в этот светлый круг, и голоса на мгновение умолкли. Затем раздались смешки, свистки, потом и это стихло.

Она оглянулась: ну, какие же вы? Как там у Киплинга говорилось? Кого можно было встретить в той его стае? «От седых ветеранов, расправлявшихся в одиночку с буйволом, до молодых черных трехлеток, воображавших, что им это тоже под силу». Так, что ли?

Она переводила взор с одного незнакомого лица на другое: какое там! Мальчишки, мальчишки и еще раз мальчишки – постарше, помоложе, одни совсем сопляки, другие переростки – призывники, но все юные, с младенчески-гладкими лицами, глупые, как может быть глупа только ядреная молодость. За спинами многих на мотоциклах восседали девицы, кавалерам под стать. Кате особенно запомнилась одна, лет шестнадцати, с ярко-рыжими крашеными волосами в тельняшке и ажурных кожаных сапогах.

– Привет всем, – поздоровалась Катя.

Ей не ответили. Ее разглядывали. Враждебно? Нет, она не чувствовала враждебности, скорее с любопытством. Так изучают редкое насекомое, прежде чем нанизать его на булавку коллекции.

– Кто из вас Иван? – спросила Катя.

Юнцы молчали, девицы сдавленно хихикали.

– Я хочу с ним поговорить.

Смеху прибавилось.

– Я все равно не назову его Акелой, – отчеканила Катя. – Мы не в детском саду. Это вы его так зовете – на здоровье.

Они загалдели, засмеялись. Слышались возгласы: «Тебя-то как зовут?», «Чиль, это ты ее притащил? Твоя новая, что ли?»

– Тихо, – голос был негромкий, однако его услышали все. Услышали и примолкли. – Ну, я Иван. Дальше?

Он бесшумно въехал на мотоцикле в пятно света, оттолкнувшись ногами. Катя сразу поняла: он здесь самый старший. Щуплый, коротко стриженный, со светлыми выгоревшими волосами. Она подошла ближе, силясь разглядеть, что же это за парень, потому что от первого впечатления зависело и то, как следовало начинать этот непростой разговор. Она кое-что слыхала о байкерах, о настоящих байкерах. И вот сейчас ей с первого взгляда предстояло определить – тот ли он, за кого она его принимает.

Первое впечатление оказалось насмешливым и смутным. Парень внешне сильно смахивал на Микки Рурка, и было ясно: он прекрасно осознает это сходство и всячески его подчеркивает. Его нельзя было назвать красавцем, но обаянием Бог его не обделил. Обаянием дышало мальчишеское лицо, твердая ямочка на подбородке, немного вздернутый нос и, главное, улыбка, то появлявшаяся, то исчезающая в уголках капризных губ.

• Предыдущая
• 55/107
• Следующая