Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 62

• Предыдущая
• 62/107
• Следующая

– Нельзя сказать, чтобы Суворов ей проходу не давал, но… в общем, лез со всяким непотребством: что, да почему, да что вы чувствовали? Баба Сима человек была старой закалки, ей и слушать-то такое было невтерпеж, тем более от парня молодого. Ну, Шура и решил ее оградить, насколько это было возможно.

– А почему вы Суворова не уволили?

– Господи, да кому он мешает-то? – Званцев всплеснул руками. – К нам он не пристает, работает старательно. А что треплется – так пускай его. А на его оклад все равно никого не сыщешь. Он вполне безвредный, тем более сейчас и жаловаться на него некому стало. Да… эх, баба Сима… Скоро ли вы…

Он хотел спросить, скоро ли найдут убийцу, но ему помешали. Со стороны клеток донесся резкий визг, затем уханье.

– Черт, Флора снова руки распускает, – Званцев двинулся к клеткам. Колосов последовал за ним.

Когда они подошли ближе, из дальнего конца обезьянника стал слышен и другой звук: глухое мерное постукивание.

Шимпанзе Флора и Чарли сидели в смежных клетках, разгороженных сетчатыми «ширмами». Сейчас сетка была немного сдвинута, так что между нею и стеной оставалось свободным узкое пространство. Обезьяны сидели у самой перегородки. Самка Флора просунула в щель длинную волосатую руку и пыталась схватить Чарли. Тот увертывался, ухая, когда же ей удавалось ухватить его, разражался притворно негодующим визгом.

Званцев задвинул сетку на место.

– А почему вы не держите их вместе? – спросил Никита и прислушался: снова донеслись те звуки – словно кто-то забивал молотком клинья.

– Флоре общество противопоказано.

– Почему?

– По причине странностей характера.

– Странностей? Каких?

– В Берлинском зоопарке она содержалась в вольере в стаде с другими шимпанзе. Все было хорошо, но вдруг она повела себя несколько необычно: отняла и убила у своих соплеменников двух детенышей. И съела их.

Никита покосился на обезьяну. Та, тихо пыхтя, искала что-то у себя в шерсти.

– Значит, они все-таки убивают? – спросил он, и голос его дрогнул.

Званцев вздохнул.

– Если встречаются два стада шимпанзе, между ними вспыхивает весьма кровопролитная война. Почти как у нас. Но внутри стада-семьи убийство сородичей, тем более детенышей – вещь из ряда вон выходящая. У Флоры ярко выраженная аномалия поведения. Она убивает слабых, и не только из побуждения каннибализма, но ради самого акта убийства. Поэтому мы держим ее отдельно.

– Держите и изучаете. А как… – Никита сглотнул. – Каким образом они убивают?

– По-разному. Известная натуралистка Джейн Гудолл описывала различные способы охоты шимпанзе на обезьян других пород. Они могут оторвать у жертвы конечности, выпотрошить, размозжить череп, наконец.

– Олег… а на людей… на людей они нападают?

– В Руанде, кажется, были зафиксированы два случая нападения на детей. Но оба раза спровоцированные. В принципе, если их не трогать, они мало нами интересуются.

– Ничего себе мало, ишь как смотрит! – Никита кивнул на Чарли, прильнувшего к прутьям. Он перевел взгляд на Флору.

Тут снова донесся стук.

– Выходит, мозги и они любят, – пробормотал Никита.

– Лакомятся иногда. А кто еще? Вы сказали «и они»?

– А, ерунда. А кто это у вас там долбит?

– Это один из наших экспериментов по программе «Рубеж человека». Ольгин говорил вам, кажется. Хотите взглянуть?

Званцев гостеприимно повел его вдоль клеток.

– Исследуется возможность современного антропоида перейти от случайно найденного орудия к изготовлению с его помощью уже другого посредника – примитивного орудия труда, – пояснил он. – Это наша давняя тема. Они… Никита Михайлович, что с вами? С сердцем плохо, да?

Никита, белый как полотно, остановившимся взглядом смотрел сквозь прутья клетки, где Хамфри, тот самый великан Хамфри сидел на бетонном полу и долбил камнем по струганому деревянному диску. И камень, зажатый в его мускулистой лапе, был как две капли воды похож на те, что некогда изымались с мест убийств в Брянцеве и Новоспасском!

– Нет, все нормально… Что это? – прошептал Никита. – Что он делает? Что это за камень?

Званцев испуганно заглядывал ему в лицо.

– Спазм, сейчас пройдет… А это… это специальное рубило, так называемый мустьерский камень. Мы используем его в этой серии опытов. Вам лучше?

Никита кивнул, стиснув зубы.

– Хамфри дают дубовый диск, неподатливый для его рук и зубов. Для предполагаемой обработки предлагается и камень. Мы показываем ему, как им надо оперировать. Камень в форме шельского рубила специально изготовляется в лаборатории нашего института – это обычные экспериментальные образцы.

– И что получается? Что делает… обезьяна?

– Да ничего, как видите. По диску долбит хаотично и беспорядочно, ни одного целенаправленного движения не зафиксировано, а мы уж, слава Богу, полгода так экспериментируем.

– С апреля? С апреля, да?!

– Да, с апреля. А что с вами, Никита Михайлович? Давайте я вам валокординчику у себя накапаю, а?

– К черту! Простите. Этот камень… рубило… где вы его берете?

Званцев улыбнулся, но в глазах его светилась тревога.

– В нашем институте есть лаборатория, специализирующаяся по первобытной технике. Пухов Борис Ильич, наш главный консультант, великий знаток орудий, используемых ископаемыми предками человека. Нет, вы как хотите, а валокордин я вам сейчас принесу! – Званцев махнул рукой и умчался к себе в избушку.

Колосов и обезьяна остались наедине, разгороженные стальными прутьями. Хамфри отшвырнул камень. Он не спускал с человека глаз, и во взгляде его начальнику отдела убийств почудилась насмешка.

Единственное, что оставалось Кате после всех ее трудов, – это ожидание. Терпеливое ожидание у моря погоды. Дни летели за днями. Было, как всегда, много работы: в области шла операция «Контингент» – искали находящихся в бегах и федеральном розыске убийц, насильников, грабителей и воров. Каждое удачное задержание контингента становилось информацией для печати.

Однажды вечером домой к Кате заехал Мещерский. Пока она крутилась на кухне, готовя ужин, Кравченко вслух читал приятелю ее статью в «Вестнике Подмосковья» о торговцах героином. Окончив, он весьма невежливо зевнул:

– Я вас прочел и огорчился. Зачем я грамоте учился? Охо-хо, как же мне все это обрыдло: эта наркота, эта грязь, бомжи, мафия наша полуграмотная. Когда ж этому конец-то будет?

– Мы не в Европе, Вадя, – заметил Мещерский, отобрал газету, бережно сложил ее и спрятал в карман. – Азия есть Азия.

– Сидит этакая харя на нарах, кочевряжится, изображая «крестного папаню» – Креста там, Пуделя или Кирпича очередного. А ей так и хочется сказать: харя ты харя, куда ты, харя, лезешь? Посмотри на себя, морда коса, тебе б на вечные времена в магаданском пересыльном в дырочку свиристеть, а ты… Эх, да что там! – Кравченко махнул рукой. – Mort du vinaigre!2 Чтоб вас! И ты, Катька, тратишь свои лучшие годы на описание всей этой сволочи рваной.

– Борьбы с ней, – вставила Катя.

– Все едино. Скучно мне, дорогие мои, ох, как мне скучно все это читать, все это смотреть. Хоть бы случилось что-нибудь этакое.

– Вот случилось, а ты им не желаешь заниматься, – улыбнулся Мещерский.

Кравченко скривился и полез в холодильник за пивом.

– В музее на этой неделе ничего особенного не произошло, – рассказывал князь за ужином. – Тишь да гладь. Балашова в Академию на заседание ездила, Ольгин как отбыл на базу, так и носа не кажет. А вчера Балашова пригласила меня на годовщину смерти мужа – три года у нее в пятницу исполняется. И не только меня…

– А кого еще? – Катя любопытно округлила глаза.

– Тебя. Она считает, что ты… хм, моя девушка.

Кравченко ухмыльнулся и чокнулся с Мещерским пивной жестянкой.

– Ты пойдешь?

Катя задумалась.

• Предыдущая
• 62/107
• Следующая