Безмолвный Джо - Паркер Т. Джефферсон - Страница 7
- Предыдущая
- 7/84
- Следующая
У меня не только лицо будто вылеплено в адской мастерской, но и сам я высок и строен. Я владею практически всеми видами оружия, большую часть жизни постигал науку самозащиты – всевозможные способы и школы, самые невероятные приемы, – поэтому то, что случилось со мной в девятимесячном возрасте, впредь уже никогда не повторится.
Но главное мое оружие – это впечатление, производимое на людей. Может, за счет этого рубца. Может, из-за голоса или взгляда. Точно не известно.
Что касается меня, то на свете есть только две вещи, которые меня действительно пугают. Во-первых, мой отец, мой родной отец, тот, кто сделал это со мной, когда мне было девять месяцев. Его имя – Тор Свендсон, и я не знаю, где он сейчас болтается. И если он когда-нибудь объявится снова, я готов его встретить. У меня пять черных поясов, я дважды выигрывал местный чемпионат по боксу и побеждал на соревнованиях по стрельбе на приз управления шерифа – у меня достаточно козырей.
Другое, что ужасает меня – хотя до сегодняшнего дня я этого и не сознавал, – жизнь без Уилла. И это другое – намного страшнее.
В общем, большинство людей боятся меня. Это стало очевидным, когда я еще был мал. Постепенно привыкая, что окружающие боятся меня, я старался овладеть хорошими манерами, чтобы смягчить положение. Я пришел к выводу, что они чувствуют себя обязанными человеку с таким лицом, как у меня. Я с таким же упорством шлифовал свои манеры, как приемы кунфу или особенности "кольта" 45-го калибра.
– Итак, Джо, – продолжила Люсия Фуентес, – разъясните нам ситуацию с девочкой. Если ваш отец и вправду на такое не способен, тогда зачем он с ней связался?
– Не могу сказать определенно. Мне он говорил, что хочет сделать доброе дело.
Следователи переглянулись.
А внутри у меня опять зазвучал тот же голос: "Ты убил его, ты убил его, ты убил его, ты убил его..."
Я снова ощутил себя погруженным в тот же туман, который клубился передо мной во мраке. Таинственный туман. Туман-убийца. Мне хотелось разогнать его, выбраться на ясное и солнечное место, ближе к истине. Я не мог этого сделать, но все-таки появился какой-то просвет, куда следовало двигаться. Такая возможность была, в том направлении я и пошел.
– Я рассказал вам все, что знал, – повторил я, поднимаясь со шляпой в руках. – Звоните мне в любое время, если смогу вам чем-либо помочь. Я сам хотел бы знать, что это за девчонка, следователи. И хотел бы помочь ей, если бы мог. Прошу прощения, но мне пора идти на работу, а то опоздаю.
Аланья взглянул на Фуентес, словно хотел остановить меня. А та посмотрела на меня так, будто пропустила свой автобус. Когда я вышел на улицу, солнце еще только всходило над горизонтом.
Толпа репортеров уже собралась, и я был рад встретиться с ними. Я поведал им упрощенную версию событий, уверив их, что девочка по имени Саванна пропала в темноте. Я дал ее точное описание, включая одежду, рюкзак, приличные манеры и прямые волосы. Даже сделал, как сумел, на листке из блокнота набросок ее лица. Лучше такой, чем никакого.
Журналистам это понравилось: у них появилась возможность помочь в ее поисках, то есть сделать доброе дело. По уровню цинизма они стоят на втором месте после копов.
Рассвет над округом, и я еду один в машине Уилла. Шоссе уже забито транспортом, все по-прежнему в движении – так же как при жизни Уилла, словно ничего не произошло и никто не стрелял ему в живот и голову. В чем же просчитались эти идиоты? И почему так просчитались Аланья и Фуентес, позволив мне уехать в автомобиле, который был важной уликой, вместо того чтобы его конфисковать?
Я снова связался с мамой по мобильному телефону. Она встретилась с преподобным Дэниэлом Альтером в больнице, а сейчас находилась в его храме Света. Мама приняла успокоительное. Голос ее звучал тихо. Один из помощников министра собирался отвезти ее домой, поскольку она была не в состоянии вести машину. Я сказал, что сам отвезу ее домой, но она настояла, чтобы я ехал на работу и занимался своими делами. Тогда я обещал, что заеду сразу после смены.
В спортзале при управлении шерифа я принял душ, побрился, надел форму и через охранную зону отправился на службу.
Мужская тюрьма округа Ориндж. Шестая по величине в США. Три тысячи заключенных, три тысячи оранжевых роб. Семьдесят процентов – уголовники. Вместе со мной здесь наводят порядок пятнадцать – двадцать тюремщиков, в основном молодых парней, вооруженных лишь баллончиками с перечным аэрозолем. Ежедневно через приемно-выпускной центр сюда поступают сотни новых обитателей, всего 70 тысяч в год. И каждый день сотни заключенных выходят на свободу. Туда-сюда. Туда-сюда. Мы называем это кругооборотом. Тюрьма – это огромный бурлящий водоворот, наполненный отчаянием, яростью, насилием и скукой.
В течение дня мужская тюрьма – моя вотчина. Это мир строгого порядка, как правило, достаточно управляемый. Сила и покорность. Хорошие ребята – в зеленом, плохие – в оранжевом. Руки в карманы, взгляд прямой. Они и мы. Это мир металлических заточек, сделанных из кусков кроватей, дубинок – из трикотажных футболок, заполненных кусками мыла, тошнотворных ликеров, сваренных из гнилых фруктов и плесневелого хлеба, наркотиков, черных татуировок и "воздушных змеев" – записок, тайно переправляемых наркоманами 29-го блока модуля "Е" или обитателями усиленно охраняемого модуля "Ж" через обычных зеков, имеющих возможность передать "малявы" друзьям и близким на воле. Это мир тишины. Мир матовых лучей контрольных прожекторов, при свете которых заключенные не могут нас видеть, когда мы наблюдаем за ними. Мир расовых стычек, преклонения перед местью, непрерывной лжи и бесконечной чепухи.
Мне этот мир по душе. Я люблю своих друзей, товарищей по работе и хрупкое взаимоопасное равновесие между нами и заключенными. Временами некоторые зеки мне тоже нравятся. Они подчас весьма изобретательны и справляются с вещами, которые меня, например, ставят в тупик. Но что мне нравится больше всего, это узаконенный порядок вещей: сигналы и звонки, расписание дня и правила поведения, тяжелые связки ключей, пища, которую мы едим в столовой для персонала. Это внутриорганизационные установки, а я сам, как часть этой организации, целиком на них полагаюсь. За четыре года, проведенных мной в детском доме Хиллвью, такие вещи впитались мне в кровь, так что я уже не могу без них.
В это утро мне предстояло дежурить в модуле "Ж", который служил для усиленной охраны особо опасных и печально знаменитых уголовников – растлителей малолетних и сексуальных извращенцев, которые у нормальных людей вызывают отвращение, а иногда даже нарушивших закон охранников, вынужденных теперь коротать время по другую сторону тюремной решетки.
В модуле "Ж", разделенном на четыре сектора, содержится сто семьдесят заключенных. Это большой круг с блоком охраны в центре. Между камерами и охраной расположены так называемые дневальные комнаты, в которых установлены скамейки и столы, а также телевизоры. В матовых лучах прожекторов, установленных в блоке охраны, мы можем наблюдать через стекло и заглядывать в каждую камеру. Внутренние телекамеры позволяют видеть любого заключенного на видеомониторе пульта оператора, и в каждой камере установлен микрофон.
В модуле "Ж" довольно спокойно, а его постояльцы уважают нас немного больше, чем зеки из других корпусов. Возможно, из-за весомости совершенных преступлений или потому что многие из них находятся под следствием в ожидании очень строгих, а иногда весьма крутых приговоров. Как бы то ни было, но обитатели этого модуля не так охочи позубоскалить относительно моего лица.
первые два года я поочередно работал в различных корпусах мужской тюрьмы, где получил немало прозвищ типа Говнорыло, Скукоженный, Франкенштейн и других. Эти прозвища меня не трогали, хотя повторы слегка задевали. Я никогда не срывался, не выказывал злость и старался сохранить хорошие манеры. Просто научился удаляться в какое-нибудь спокойное место и наблюдать за заключенным с отстраненным интересом, словно за птицей в клетке.
- Предыдущая
- 7/84
- Следующая
