Высшая мера - Пронин Виктор Алексеевич - Страница 4

– Прекрасные работы, не правда ли? – весело и напористо спрашивал Апыхтин.

– Да, действительно... Конечно... Что-то в них есть... Это, наверное, пейзажи?

– Порнуха! – хохотал Апыхтин, окончательно добивая незадачливого ценителя живописи.

– Да-а-а? – оседал тот на стуле.

– Взгляд изнутри! – куражился Апыхтин.

– Как же художник проник...

– А он и не проникал! Творческое воплощение анатомических атласов! И богатое, но испорченное воображение!

Перед приходом Апыхтина Алла Петровна распахнула окна, отбросила в стороны шторы, и в кабинет свободно втекал свежий утренний воздух. Апыхтин опустился в мягкое кожаное кресло, положил руки на стол и замер на какое-то время. И тут же, словно вспомнив о чем-то главном, о чем мог и забыть, быстро набрал номер.

– Катя? Ты меня узнаешь?

– А ты кто? – По голосу он чувствовал, что жена улыбается, и ему радостно было представлять себе ее улыбку.

– Я вот о чем подумал... Надо бы нам, прежде чем отправиться в бухту Афродиты, все-таки заскочить на Троодос... Там монахи местного монастыря обалденные столы накрывают...

– Да, лучше начать с Троодоса, – согласилась Катя.

– А в Иерусалим и к египетским пирамидам мы в конце смотаемся, там паром ходит... Прямо из Лимасола и рванем, не возражаешь?

– На обед котлеты с тушеной капустой. Не возражаешь?

– Знаешь, я сейчас и подъеду! Гори он синим огнем, этот банк, заседания, совещания...

– Вовка засел за изучение карты Кипра.

– Это хорошо.

– К двум часам все будет готово.

– Пока. Целую.

Апыхтин положил трубку – в кабинет уже входили его заместители: Басаргин, Цыкин и Осецкий. Рядом с ним они казались почти одинаковыми – мелковатыми, даже какими-то незначительными. Но это мог заметить только новый, посторонний человек, друг с другом все четверо вели себя одинаково легко и раскованно, как люди, давно знакомые и связанные общим делом.

Если все-таки попытаться найти различия между ними, то можно сказать, что Осецкий был порывист и нетерпелив. Цыкин больше молчал, улыбался и на общих сборищах в кабинете Апыхтина всегда находил себе какое-нибудь развлечение – газетой шуршал, листал календарь с красотками, знакомился с устройством ручки или же, воспользовавшись тем, что все отвлеклись, успевал куда-то позвонить.

А вот Басаргин был подчеркнуто деловит, задавал умные вопросы, внимательно выслушивал всех, склонив голову набок и сдвинув к переносице тощеватые свои бровки.

Все они чувствовали себя банкирами и в самом деле были банкирами, а потому одевались изысканно и дорого. Но опыта носить хорошие вещи у них не было. Частенько новые костюмы оказывались какими-то бестолковыми: то маловаты, то великоваты, да и туфли не сразу удавалось купить те, что нужно, – то вишневые притащат в дом, то подошва неприлично толста. Неожиданно разбогатев, они мучительно продирались к своему образу, к своей одежде, к той жизни, которая была бы для них естественной и необременительной.

– Что ты сегодня с утра о кредите молол? – спросил Апыхтин у Басаргина.

– Никаких кредитов! Все понял, осознал, проникся! – Басаргин дурашливо вытянулся, прижав руки к бокам.

– Смотри, а то можем поговорить...

– Ни в коем случае! Я навел справки... Там глухо, Володя, там совершенно глухо.

– Что и требовалось доказать, – отозвался Апыхтин, но что-то царапнуло, что-то не понравилось ему в ответе Басаргина – уж слишком охотно тот отрекся от своего же предложения, слишком быстро и охотно. Так бывает, когда сам заранее знаешь слабые места своей позиции, но надеешься – авось проскочит, авось удастся. Предлагаешь, но готов тут же, немедленно отречься, отшатнуться при малейшем сопротивлении.

Через неделю Апыхтин уезжал в отпуск, и ему предстояло кого-то назначить вместо себя. Он заранее решил, что замещать оставит Басаргина. Тому это понравится, он расцветет, станет деловым, неустанным и вездесущим. Но когда Басаргин предложил явно рисковую, да что там рисковую, просто безнадежную идею с кредитом, Апыхтин засомневался. Однако знал – стоит ему назвать кого-нибудь другого, возникнет обида. И решил не предлагать никого, пусть сами выбирают, он лишь согласится и уедет с легким сердцем. А они без него могут обижаться друг на дружку сколько хватит сил.

– Кто останется вместо меня? – спросил он громко, прерывая какой-то вспыхнувший спор.

– Как скажешь, Володя, – быстрее всех ответил Осецкий.

– Не слышу предложений, – с преувеличенной серьезностью проговорил Апыхтин. – Вам тут работать, решайте.

Осецкий растерянно вертел головой, переводя взгляд с одного на другого, Басаргин напряженно молчал, ожидая, что кто-то назовет его, Цыкин молча улыбался, похоже, наслаждаясь этим странным затруднением. Апыхтин не торопил, у него была возможность потянуть время – он переложил бумаги с места на место, вчитался в какой-то документ, что-то поправил в тексте и лишь после этого поднял голову. Возникшее вдруг в кабинете напряжение говорило о том, что не так все просто в их отношениях, не так все легко и очевидно.

Первым не выдержал, сорвался Осецкий:

– Пусть Басаргин покомандует! Ему давно не терпится!

– Почему я? – спросил Басаргин, и все опустили глаза – настолько неискренним был его голос. Невольно, сам того не желая, Осецкий нажал на болезненную точку первого зама.

– Есть возражения? – спросил Апыхтин.

– Нет возражений, – ответил Цыкин, рассматривая диковинную настольную зажигалку, подаренную каким-то клиентом.

– Есть самоотвод? – спросил Апыхтин, куражась, уже топчась по самолюбию Басаргина, потому что знал, наверняка знал, что не найдется у того сил отказаться от предложения.

– Если дело за самоотводом... – начал было Басаргин и замолчал, не зная, как закончить, как половчее завершить собственную мысль.

Апыхтин молча кивнул, дескать, продолжай, дескать, готовы внимательно выслушать тебя, дорогой ты наш соратник. Но на помощь не пришел, хотя видел, какая мучительная борьба происходит в тщеславной душе Басаргина. И Цыкин настороженно поднял голову, и Осецкий, осознав происходящее, улыбался широко и злорадно.

– Говори, Андрей, – подбодрил его Апыхтин.

– Да ну вас в самом деле! – возмутился Басаргин. – Устроили испытание, понимаешь! Заранее обо всем договорились, а теперь голову морочите!

– Значит, заметано, – подвел итог Апыхтин с явным облегчением – самое щекотливое дело перед отпуском сделано, и никто не упрекнет его в предвзятости, несправедливости или еще в каких-то там грехах. – Тогда по коням.

– Когда банкет по случаю отъезда? – спросил Басаргин, справившись наконец с неловкостью.

– Как скажешь, – усмехнулся Апыхтин. – Ты теперь шеф.

– Хорошо, я подумаю, – серьезно кивнул Басаргин, решив, что ему действительно необходимо решить этот вопрос. – Хотя постой, – спохватился он и покраснел. – Я же приступаю к исполнению после твоего отъезда... Я не могу брать на себя...

– Вот и я о том же! – рассмеялся Апыхтин.

Хохочущие заместители ушли, кабинет опустел, Апыхтин уже хотел было позвонить домой, спросить, как продвигаются дела с котлетами, но вошла секретарша.

– Я, конечно, извиняюсь, – сказала она, остановившись у порога, но дверь при этом закрыла плотно, так что в приемной не было слышно ни одного ее слова. – Там посетитель... Неделю уже ходит... Поэт.

– Чего ему?

– Денег.

– Хороший поэт?

– Хороший поэт денег просить не станет. В лучшем случае согласится взять, если ему очень уж настойчиво и долго предлагать. Мне так кажется, – смягчила секретарша свои суровые слова.

– Тоже верно. – Апыхтин качнул головой. – И много ему нужно денег?

– Долларов пятьсот-шестьсот... Где-то около этого.

– Судя по сумме... Он тоже на Кипр собрался?

– Хочет книжку издать... Хотя бы, говорит, экземпляров триста-четыреста.

– И сколько лет этому юному дарованию?

– На пенсии уже дарование. – Алла Петровна позволила себе тонко улыбнуться. – Член Союза писателей, между прочим.