Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь - Биссон Терри Бэллантин - Страница 47
- Предыдущая
- 47/127
- Следующая
Монах недоверчиво посмотрел на него.
Увидев выражение его лица, Топор рассмеялся.
– Сомневаюсь, что ты хотел бы услышать их аргументы на церковном. Неужто забыл, что они люди кардинала Ри?
– Я предполагал, что они христиане, и слышал, как они исполняют псалмы, но…
– Но не предполагал, что солдаты могут быть настолько религиозны?
Нимми задумался. В памяти у него всплыли и жутковатый вид воинов, о которых шла речь, и действия насильников из его детства.
– Наверно, я был предубежден, Топор. Солдаты, которых я встречал, часто были богобоязненными, но, кроме вас, я не видел никого, кто был бы столь возвышен духовно.
– Наверное, кроме меня? А я духовно возвышен, Нимми?
– Ты можешь смеяться, но я так думаю. Ведь на самом деле я знаю о тебе лишь то, что ты позволил мне узнать. Разве не так, Топор?
– Видишь ли, там, откуда они родом, все монахи, даже христианские, придерживаются традиций боя без оружия.
– Но теперь-то они не безоружны! И ты говоришь, что они монахи?
– Да, думаю, можешь считать их монахами. Что же до оружия, то Ри освободил их от этого обета, а наш хозяин расширил его разрешение. Орден, к которому они принадлежат, – азиатский, но тут это неизвестно. Когда кардинал Коричневый Пони и папа поймут, что они несут на себе религиозные обеты, то эти воины потеряют свободу, пока Церковь не решит, что с ними делать. Они не спешат возвращаться домой, но их обеты сходны с вашими. Они хотят быть свободными, создать свою общину, но боятся попросить об этом. Вот почему они хотят и стараются как можно скорее обучиться церковному. Тебе нет смысла ворчать на нас из-за языка. Я предложил кардиналу, чтобы они на какое-то время остались в аббатстве Лейбовица. Там они могут носить свои одежды и учить ваши литургии. Примут ли их?
– Я не могу говорить за аббата Джарада кардинала Кендемина, – Чернозуб подавил горечь и продолжил: – Ты читал Устав ордена святого Бенедикта, Топор. Братия из аббатства Лейбовица до сих пор чтит большинство его правил, что означает – они должны проявлять гостеприимство по отношению к любому, кто придет к ним, как если бы путник был Христом, скитающимся по пустыне. Но я не предполагал, что люди Ри воспользуются этим правилом.
– Конечно, ты не хотел бы, чтобы аббат понял, что они оказались в обители по твоему совету, хотя на самом деле ты не давал его, – мрачно сказал Вушин. – Но ты прав, считая, что им нужно учить церковный. Я нажму на них. Если они окажутся в аббатстве Лейбовица, то не по твоему совету, а в силу пожелания кардинала, которое он уже высказал.
– Хорошо. В свою очередь, я все забуду, хотя мне бы хотелось узнать об их ордене.
– Они знают, что я немного обучал тебя искусству боя, и им хотелось выяснить, разрешено ли другим монахам твоего ордена осваивать бой без оружия или же это противоречит правилам.
– Коль скоро это просто упражнения или служит целям укрепления тела, то к правилам это отношения не имеет. Порой вне стен обители мы играли в мяч, особенно те из нас, чья работа не включала в себя физические нагрузки, – Чернозуб засмеялся. – Только представить себе: аббат Джарад дает разрешение на подготовку бойцов!
– Знаю. Это очень плохо. Их орден обладает интереснейшими традициями. Если они останутся здесь, то захотят жить своей общиной или влиться в какую-нибудь другую.
Позже Вушин признался Чернозубу:
– Знаешь, Нимми, мои соотечественники на побережье несколько поколений назад бежали от азиатских христиан. В своей стране кардинал Ри – это сверх-Бенефез. Те христиане были завоевателями. Мой народ проиграл, и его швырнули в океан.
Нимми воззрился на палача так, словно видел его в первый раз.
– Мой тоже проиграл, – сказал он. – Так что мы должны быть братьями по духу.
Жесткий взгляд Топора дал понять, что такое приглашение к близости слишком преждевременно. Развернув коня, Топор направился в хвост каравана, к охране и фургону. И снова Нимми понял, что с тех пор, как он не подчинился кардиналу, Топор не в полной мере доверяет ему.
Вушин снова как-то отстранился от него, но Нимми понимал, что причина отчуждения лежит в нем самом. Новость, которую Вушин, может, смеха ради сообщил ему, что желтая гвардия хочет обратить его в свою разновидность христианства, расстроила и смутила его. Чего ради ему и его собратьям-монахам игнорировать религию Вушина, если у него есть таковая? Топор посещал мессу по привычке, но никогда не ходил к исповеди. Его преданность и верность носили религиозный характер; точно так же он относился и к смерти. Он мог бы быть хорошим монахом, думал Нимми. Но альбертианский орден святого Лейбовица никогда не был склонен к обращению язычников. Потому, что это было против правил. Монахи были свободны в своих ответах на религиозные вопросы гостей, но Топор никогда ни о чем не спрашивал. А теперь эти странные люди хотят вовлечь его в свое религиозное братство. И орден Лейбовица упустил шанс обзавестись кроме электрического стула еще и монахом – воином и палачом.
Новые друзья Вушина из желтой гвардии знали о тех годах, что он провел как палач Ханнегана, Филлипео Харга и его предшественника. Нимми слышал их разговоры, хотя понимал в них очень немного (разве что когда они переходили на церковный), и мог сделать вывод, что иностранцы были полны симпатии к нему; он видел, что после этих разговоров Топор уходил раздраженный, в то же время испытывая облегчение. Нимми казалось, что Вушин после своей давней работы несет на себе груз почти всех грехов христианства и воины этими разговорами старались отвлечь его. Видно было, что Топору, как и Чернозубу, не хватает присутствия кардинала; монах прикидывал, кто сейчас, после покушения, служит при нем телохранителем. После того как люди Ри хоть немного овладеют языком Скалистых гор, их новый апостольский викарий привлечет воинов для работы в тайном отделе Секретариата, но пока все они были здесь – далеко от нового хозяина, такие же растерянные, как и сам Нимми.
Монах попытался снова найти утешение в религии, по крайней мере на время путешествия, но усилия постепенно сходили на нет, из-за чего он впал в такое раздражительное состояние, что на целых три дня бросил молиться, медитировать или читать требник. Измученный жарой, он постоянно видел перед собой Джарада, Коричневого Пони, Эдрию, Святого Сумасшедшего или даже папу. Он постоянно вел с ними воображаемые диалоги, пока они не теряли всякий смысл. Особенно с Эдрией. Они были полны эгоцентричности, потакания слабостям и тщеславия. Поскольку Чернозуб так и не смог обрести внутреннего спокойствия, он наконец обратил внимание на окружающий мир и, стараясь чем-то занять себя, стал вести разговоры даже с Аберлоттом.
В группе путешественников царила почти военная дисциплина с лейтенантами Вушином и Уладом под руководством Элкина. На пути, который они избрали, могли подстерегать опасности и от агентов Тексарка, и от безродных Кочевников; на этих выжженных землях могли встретиться отщепенцы тех и других, и всегда существовала возможность враждебной стычки. Местность была более суровой, чем та, которую Чернозуб увидел во время первого путешествия в Валану. Тут отсутствовали проложенные дороги; четко обозначались лишь перевалы на горных участках. Группа имела при себе разрешенное договорами оружие, если не считать того, что тащили на себе мулы и ехало в фургоне, но они никого не встретили, если не считать сморщенного старика, который, бредя за ними от Валаны, в сумерках присоединился к ним. Появление старика стало поводом для возражений со стороны тех, кто отвечал за секретность и безопасность, но старик казался буквально полумертвым, да и в любом случае он направлялся в Новый Иерусалим. Улад утверждал, что видел его раньше.
– Он был в Новом Иерусалиме, – говорил гигант. – Магистр Дион как-то нанимал его, так что он о нас знает.
– Нанимал его? Для чего?
– Он может вызывать дождь и берет за это серебром.
– И получалось?
– Дождило, но не сильно. Дион уплатил ему, но немного.
- Предыдущая
- 47/127
- Следующая