Моги и их могущества - Секацкий Александр Куприянович - Страница 4

Психика есть первая пробоина в сплошной завесе гравитации (силы тяжести) и соответственно, первое проявление левитации («силы легкости», если угодно). Сознание, разум, как силы восходящие, «отжимают» гравитацию вниз (выход в ОС), и мы говорим тогда: «Прямо так и хочется взлететь» или: «Так и кажется – взмахнешь крыльями и полетишь». Но, конечно, левитация осуществляется из иных состояний, требующих длительной подготовки и специальной техники, тогда как ОС – «униформа» для мога, рабочее, повседневное состояние. Рам рассказывал мне об интересном состязании на II Конгрессе могов в Риге: «Там один рижский мог взобрался на весы и стал “чудеса” показывать. Вошел в ОС – стрелка на три кило сдвинулась и потом потихоньку еще левее поползла – это он сходу стал ПСС[3] набирать – ну и так за 20 минут 6 кило согнал... Эти лопухи москвичи уши, конечно, развесили, про черноморцев и говорить нечего, какой-то чудик из них стал к этому могу в стажеры проситься. Ну вот. Тогда вышел наш Гелик и тоже на весы. Так вот, он ПСС набрал без концентрации – стоит и с Фанем беседует; остальные на стрелку глядят, она уже на 6,5 отклонилась. Потом Гелик замолчал, резко сконцентрировался и тут же стал входить в стартовое (для набора стартового состояния – СС – опытному могу требуется несколько дней). Тут уже тишина гробовая. Рты разинули. В общем, дошел Гелик до минус одиннадцати и вернулся обратно... Да, показали мы им, что такое Василеостровское Могущество».

Дух отягощен материей, но материя облечена духом. Состояние «я могу» в этом физическом смысле означает амортизацию отягощения, наступающую благодаря тому, что прекращаются стохастические бессистемные колебания сознания, которые Ауробиндо называл «вибрациями».

Вибрации, неконтролируемые потоки мыслей, чувств, вообще всплесков сознания, гасят друг друга, как бы уравновешивают возвышение духа, препятствуют душевному подъему. Строго говоря, обретение могущества, сам смысл практики йоги, медитации, разных регуляций типа у-шу состоит в культуре чистых состояний сознания и прекращения смешанных состояний. Обыденное состояние сознания человека представляет собой чудовищную смесь, наложение взаимно противоречивых и взаимно отравляющих, гасящих друг друга модусов. Сон, вместо того чтобы исчерпываться пробуждением, проникает в бодрствование, где порождает сонливость, вялость, нечеткость восприятия. Телесный недуг проникает в душевный строй, парализуя его чистые интенции. Вина проникает в сферу поступков, не относящихся к ней, демобилизует активность духа. Вечное сомнение отступления, искупительная жертва, вечное присутствие гасящих волн, взаимно угнетающих резонансов.

Состояние «я могу», в котором пребывает мог, есть чистое состояние – высокий и плавный подъем духа (а не разовый толчок). Средоточие сознания вписано в ОС плотно, без промежутков. «Я» не вырывается из непривычной поначалу слегка головокружительной невесомости («не трепыхайся», как говорит в этом случае мог стажеру, начинающему опробовать ОС), а удерживается в этом уровне, заполняет или наполняет его. Сомнение не проникает в ощущение «я могу», а остается за рамками, там, где и положено быть сомнению – в состоянии чистой рефлексии (т.е. в ином чистом состоянии).

Интересно, что для удачи, для успеха во всем, что делается из ОС, не приходится зачастую прилагать никаких дополнительных усилий (усилия вложены только в поддержание ОС); замысел, нужный результат или, как говорят моги, практика получается сама собой. Вообще, противиться человеку, находящемуся в ОС, очень трудно. Более того, противление здесь вообще возможно лишь в крайнем раздражении (или вызывает раздражение как результат «побочный эффект»).

Многим знакома ситуация, когда «не выходит» – например, дозвониться, устроиться в гостиницу, получить какую-либо справку. Мы обращается к товарищу: «Попробуй ты, у тебя легкая рука». Или: «У тебя есть нужное обаяние»... И у него получается. Все стоят, пытаются пройти, не пускают. Но вот появляется кто-то, без тени сомнения входит – и его не задерживают: такое и в голову не приходит (речь, конечно, не идет о тривиальном блате). Все сие суть вариации ОС. Либо разовые, по наитию, либо стойкие, культивированные вплоть до полной естественности – как у могов.

То есть иметь дело с состоянием «я могу» приятно не только изнутри, как с собственным состоянием, но и извне. Когда к тебе обращается некто, пребывающий в удаче, он первым делом попадает на реакцию, предназначенную для дружественного ответа, как бы безошибочно входит через нужную дверь. Кажется, что нельзя мешать такой удачливости, обрывать эту легкость и возвышенность духа и наоборот, надо содействовать. Человек может очаровывать, пребывая в ОС. Но в принципе, «очарование» есть лишь побочный эффект Основного Состояния; самоощущение того, с кем пересеклась траектория пребывающего в «я могу». Когда говорят, что «женщины любят удачливых» – имеется в виду нечто подобное. «Обаятельный», «очаровательный», «неотразимый» – вот некоторые феноменологические описания, попытки названий человека, пребывающего в Основном Состоянии, воссоединенного со своим могуществом. Внешняя имитация состояния «я могу», имеющая много градаций – от плохонькой карикатуры до приличного внешнего подобия – именуется иначе: наглость или хамство (или, «по-научному» – агрессивность). Наглость отличается от ОС не только «отсутствием начинки», т.е. внутренней пустотой (как чучело от живого существа), но и ответной реакцией: вместо любования, дружелюбия, своеобразной любовной снисходительности, уступчивости – наглость вызывает у немогов робость, переходящую в страх либо раздражение, переходящее в ярость. С позиций кодекса могов наглость наказуема, ее проявления пропускать мимо ушей «не рекомендуется». Присутствующий при этом мог или стажер производит «санобработку» – сбивает спесь тем или иным способом, причем делается это почти инстинктивно (примерно так: когда вам говорят «здравствуйте», очень трудно промолчать в ответ), без видимых эмоциональных проявлений. Такую функцию действительно можно назвать санитарной, или экологической, – как бы защитой окружающей среды. Мне нравится, как работает Фань.

– Федя, ты что, – вкрадчиво окликает Фань видавшего виды детину, лезущего без очереди к почтовому окошку. Тот оборачивается и басовито ответствует:

– Какой я тебе Федя, да я тут с утра стою, да я вообще...

– А кто же ты? – с немалым любопытством вопрошает Фань, рассматривая детину, как энтомолог – редкий экземпляр бабочки. – Ты вспомни, как тебя зовут?

Не вовремя впавший в наглость немог, уже слегка оттесненный из очереди, открывает рот, собираясь громогласно послать фраера подальше, но вдруг соображает, что и в самом деле забыл свое имя.

– Вот-вот, и я о том же. Что-то с памятью твоей стало, Федя.

Наблюдать за сменой выражений лица растерявшегося немога – истинное удовольствие. Думаю, что и Фань любит пополнять коллекцию выражений и, возможно, испытывает нечто похожее на чувства филателиста, вкладывающего новую марку в альбом. Фань явно склонен к импровизациям, и, по-видимому, санобработка входит у него именно в практику, а не в рутину.

Ну вот. Выдержав небольшую паузу, Фань продолжает:

– Ты, Федя, не огорчайся. Ты еще вспомнишь. Постоишь в уголке и вспомнишь. Иди, постой в углу.

Вспотевший немог, в глазах у которого уже плохо скрываемый страх и какая-то беззащитность, бормочет: «Ты... вы чего? Я это... Я пойду». Он делает неуверенные шаги, почесывает затылок, как-то неуклюже перемещается к двери. В эти моменты, когда какой-нибудь очередной Федя стоит спиной к нам, у меня всегда шевелится в глубине души сомнение: вдруг бросится бежать и убежит или просто уйдет. И видно, что немог всеми силами пытается уйти, но пройдя какое-то расстояние до двери, оборачивается и встречает пристальный взгляд мога.

– Вон в тот уголочек, Федя, – ласково говорит Фань и кивает головой. «Федя» уже с меньшей неуклюжестью и с большей обреченностью идет в указанный угол.