Противостояние - Шидловский Дмитрий - Страница 12

"Панская Польша", - злобно подумал Павел, глядя на железнодорожника, неторопливо расправляющего усы и с хозяйским видом осматривающего платформу. Кого-то напоминал ему этот человек. Кого-то давно забытого, но столь сильно поразившего впечатление некогда. Ах, да, конечно. Память услужливо напомнила о том, как он, Алексей и их учитель Дмитрий Андреевич Санин совершали свое первое путешествие в этом мире - ехали на поезде из Хиттало в Петербург. Тогда, в четырнадцатом, именно так выглядел станционный смотритель, наблюдавший за посадкой публики в пригородный поезд. Столь же самоуверенно, по-хозяйски, властно.

"А где сейчас этот городовой, что с шашкой и револьвером степенно похаживал по хитталовской платформе? - подумал Павел. - Наверное, расстрелян в семнадцатом или восемнадцатом... или все так же горделиво стоит на перроне на станции Хиттало, уже Североросской. Это неправильно. Это против воли истории. Он должен был быть расстрелян или сидеть сейчас в лагере. Алексей, подлец, добился того, что страна, самой историей предназначенная стать одной из республик СССР, превратилась в буржуазный реакционный режим. Ничего, мы это исправим. Остались считанные месяцы, и... со мной, при моем непосредственном участии, советская власть будет восстановлена в Северороссии".

Павел скользнул взглядом по надписи, сделанной на фасаде станционного здания крупными латинскими буквами: "Брест". То, что это пока еще польский город, не слишком шокировало его. В его мире в это время здесь было так же. "Но всего через четыре месяца сюда придут советские войска, - подумал он, чтобы отнять у панской Польши захваченные ею территории и вернуть их Белоруссии и Украине*. Здесь они встретятся с немецкой армией, сокрушившей Польскую буржуазную республику. Ненадолго этот город станет пограничным городом СССР и в сорок первом покроет себя неувядаемой славой..."

"Нет, - он в ярости сжал кулаки, - этого не будет. В сорок первом через этот город пойдут армады советских войск, чтобы покрыть себя неувядаемой славой в великой освободительной войне. Для этого я и еду сейчас в столицу фашистского Рейха, чтобы подготовить этот поход, создать условия для наступления советской власти по всему фронту".

* Здесь герой ошибается. Брест в 1939 году захватили немцы, после ожесточенного штурма Брестской крепости, польский гарнизон которой сражался достойно и покрыл себя неувядаемой славой. После город был передан советской стороне, на основания договоренностей, закрепленных в секретном протоколе пакта Молотова-Риббентропа... которых, по утверждению советских историков, не существовало.

Он перевел взгляд на укрепленную на вагоне табличку - "Москва-Берлин" на русском и немецком языках - и снова уставился на польского железнодорожника. Павлу снова показалось, что от этого человека веет чем-то неприятным, неуютным, "не своим". Эта его самоуверенность, хозяйский взгляд вызвали у Павла чувство неприязни. Сергеев посмотрел на группу соотечественников - работников наркомата иностранных дел и советского торгпредства в Берлине, ехавших с ним в одном поезде и сейчас сгрудившихся у дверей вагона. По их настороженным взглядам, перешептыванию и напряженным позам он понял, что они тоже чувствуют себя чужими в этой буржуазной стране.

"Ничего, - подумал Павел, - скоро мы здесь будем ходить как хозяева. И не только здесь". Он вдруг обнаружил, что слишком далеко отошел от дверей вагона и от товарищей. Поежившись, как от сквозняка, Павел направился назад, вошел в самую середину маленькой толпы у вагона, молча достал из кармана пачку сигарет и жестом попросил прикурить у ближайшего человека. Тот, не говоря ни слова, достал коробок, чиркнул спичкой и поднес огонек. Они стояли и курили, мрачно рассматривая окружающий их чужой, непонятный, враждебный мир.

Послышался паровозный гудок, и по соседнему пути, с запада на восток, притормаживая, покатился другой поезд. Вытянув шею, Павел прочитал надпись на вагоне: "Женева-Петербург".

"Вот оно что, - зло подумал Павел, - питерские буржуи с вод возвращаются. Ну, давайте, долечивайтесь, гады. Немного вам осталось".

- Прошу занять места. Через две минуты отправление, - прокричал, высунувшись из дверей их вагона, проводник.

Бросив на рельсы почти догоревшую сигарету, Павел нехотя направился к вагону. Он не знал, что в поезде, который уже останавливался у платформы за его спиной, из Женевы в Таллинн первым классом ехал его злейший враг, министр иностранных дел Северороссии Алексей Татищев, Судьба, словно усмехаясь, снова пересекла их пути, чтобы вскоре свести врагов в смертельной схватке.

* * *

Алексей обвел глазами живописное поле, подступавший к нему с противоположной стороны молодой лесок и задумчиво произнес:

- Господи, как хорошо на природе.

- Да, глядя на эту красоту, - закивал головой Мяги, - никогда не подумаешь, что снова может начаться война, это ноле расчертят траншеи, а вороны вновь будут клевать тела павших.

- Увы, - вздохнул Алексей и неспешно зашагал по краю поля туда, где в отдалении синело Чудское озеро.

Мяги последовал за ним. Шел второй, завершающий день их переговоров, столь внезапно начавшихся по инициативе эстонца. Уже второй день они жили в небольшом, уютном поместье министра иностранных дел и говорили, говорили... о войне. Переговоры велись по-русски (что делать, если именно империи делают свои наречия международными), что, в общем, нисколько не шокировало стороны. Алексей всегда знал, что для умных людей содержание главенствует над формой, а националистический угар способен только на к лечь на его носителей большие беды. Похоже, понимал это и Мяги, так внезапно для Алексея вернувшийся к переговорам о военном союзе.

- Значит, вы полагаете, новая война неизбежна? - проговорил Мяги, вновь поравнявшись с Алексеем.

- Вы умный человек, Петер, - ухмыльнулся Алексей, - и, очевидно, понимаете сами. Уже сам по себе закон существования большой империи заставляет ее непрестанно расширяться и захватывать всё новые и новые территории и сферы влияния. Для тоталитарных империй это вообще закон выживания. Если нет грозного врага и постоянного продвижения "от победы к победе", подданные могут и усомниться в целесообразности жесткого политического режима и жертв, которых от них постоянно требуют. А уж если в пределах досягаемости друг для друга существуют две такие империи - взрыв неминуем.