Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн - Страница 49

• Предыдущая
• 49/122
• Следующая

– Око за око, граф Бачиоки! Ты во мне встретишь равносильную противницу, и если мне придется употребить низкие средства, то это твоя вина! Горе тебе, когда пробьет твой час, горе и мне, если я из сострадания сделаюсь преступницей! Я могу следовать только движению моего сердца! Долорес, чистое, как ангел, существо, которое я, к несчастью, поздно узнала, только ради тебя я решилась на все! Ты не знаешь, что может сделать дружба! Я все подчиню себе, подчиню и тебя, граф Бачиоки! Я привлеку тебя к себе, – продолжала Инесса, – обману тебя, употреблю все средства, какие только во власти женщины. Любить я могу только Долорес!..

Какие чувства явились в ней! Какая любовь вдруг вспыхнула в той, которая пала . жертвой низкого преследования! Она говорила себе, что Бачиоки обвинил ее в измене и что обвинение может только относиться к ночному посещению графа д'Онси; уничтожить это обвинение она не могла, зная хитрость графа Бачиоки, хотя в сущности была вполне невинна. Если бы она возразила что-нибудь императрице против этого, то обвинение только бы возросло. Она думала другим способом достичь своей цели, она прошла такую школу, которая принесла ей громадную пользу…

Когда инфанта вошла к императрице, Евгения отвернулась.

Инесса предвидела это, она остановилась в глубине комнаты и ожидала первого слова Евгении.

– Получили вы мое приказание? – холодно спросила Евгения.

– Через графа Бачиоки.

– Мы покончили с вами счеты! Мне уже надоело видеть около себя людей, которым нельзя верить! Я глубоко доверяла вам, когда граф д'Онси…

Инфанта видела, что не ошиблась.

– Когда граф д'Онси получил от меня тайное поручение… Я хотела спасти этого несчастного, – продолжала Евгения, – зная, что под его именем скрывался принц Камерата…

Инесса не обнаружила удивления при этих словах; она играла роль посвященной во все тайны.

– Выслушайте меня, – умоляла она, падая к ногам императрицы. – Не выгоняйте меня, не выслушав…

– Мне интересно знать, что вы скажете, инфанта.

– Граф Бачиоки сообщил вам, что я разгласила о посещении генерала…

– Разве это неправда?

– Я не отвергаю, я сознаюсь.

– А… расскажите, инфанта.

– Когда молва о посещении генерала всюду распространилась, то я объявила, что он приходил ко мне…

– Как! – вскричала Евгения. – Так думают…

– Что я злоупотребила вашим доверием и приняла графа д'Онси в этих покоях. Вы жестоко наказываете меня, удаляя от себя.

Императрица с удивлением посмотрела на стоявшую перед ней на коленях инфанту.

– Так ты пожертвовала собой…

– Чтобы устранить всякую опасность, прекратить всякую молву; спросите графа Бачиоки.

– И ты не знала, что посетитель был принц Камерата!

– Клянусь всеми святыми, нет!..

– В таком случае император мне может простить эту поспешность, – сказала Евгения, поднимая инфанту и горячо пожимая ей руку. – Теперь я все понимаю, я поступила несправедливо с тобой…

Евгения чувствовала великодушие инфанты, она была восхищена жертвой Инессы, оставалось заставить молчать того, кто, как сообщил Бачиоки, разгласил о своем ночном посещении Тюильри. Императрица обняла инфанту.

– Ты не должна страдать от последствий, – сказала она, – уничтожь мое письмо и прости меня! Ты останешься при мне. Я выхлопочу у моего супруга прощение, которое ты тысячу раз заслужила. Пусть эти слова, сказанные от чистого и любящего сердца, облегчат твою печаль! Ты пристыдила меня. Только гнев и ненависть я чувствую теперь к тому, который хвалился тем, что посещал мой будуар. Не старайся защитить его. Мщение обманщику!

– Действительно ли он виноват? – спросила медленно и резким тоном Инесса.

– Только он и никто другой! Он или ты! Кто же другой мог изменить? О, Инесса, я завидую тебе – ты не любишь ни одного мужчины, – сказала императрица с рыданием и упала на грудь инфанты. – Я начинаю их презирать и ненавидеть!

Большой квартал Парижа, ограниченный теперь улицами Мексики и Пуэблы и крепостными верками, был в то время, к которому относится наш рассказ, жалким предместьем. Его называли Бельвиль.

Вблизи него, там, где в настоящее время расположен парк Les Buttes Chaumont, находилась пустынная площадь, окруженная немногими домами и служившая прежде лобным местом Парижа.

Вся эта местность была неприветлива. Днем немощеные улицы, ведущие от этой площади, были погружены в какое-то мертвое спокойствие, но с приближением ночи они оживлялись. Шум и дикие возгласы слышались из трактиров; преступники и женщины сомнительного поведения возвращались в это время в Бельвиль из оживленных и отдаленных улиц Парижа, где они завлекали в ловушки свои жертвы, или же прямо нападали на чужую собственность.

Полиция не могла следить и уничтожать все притоны этого квартала, во-первых, потому что там постоянно открывалось много новых, а во-вторых, жившие здесь преступники были так опытны и обучены на галерах, что умели обмануть и перехитрить полицейских сыщиков.

Бельвиль поэтому пользовался самой дурной репутацией, и всякий, кому не было необходимости, старался избегать этих улиц, сам внешний вид которых указывал, что здесь – пристанище порока. Отправиться туда вечером в приличном платье, с цепочкой и деньгами было отчаянным поступком.

Разврат укоренился в этих улицах, он не скрывался за красными занавесками, появлялся у окон обнаженным, выставляя на вид свой позор! Падшие женщины с вызывающими лицами показывались в окнах; они разговаривали через улицу со своими любовниками, которые при всякой нужде предъявляли на них свои права; они так весело смеялись, так радостно вскрикивали, как будто совершенно не думали о своем будущем; они сами были детьми разврата и никогда не знали и не видели другой жизни; они никогда не испытали истинной любви.

Один из бельвильских домиков, на который смотрели большей частью смеющиеся девушки, был несколько больше других. Это был трактир, хранивший следы собиравшегося в нем общества. Над низенькой входной дверью красовалась вывеска с надписью «Гостиница Маникль».

Кто не знал значения этого слова, тот не мог понять, какая злая насмешка над начальством выражалась в этой вывеске. «Маникль» – так называются стальные кольца, надеваемые на ноги ссыльным на галеры, к которым прикрепляется цепь, соединяющая двух каторжников и закоренелых преступников, обещая им безопасность и подходящее общество.

Общий нижний зал казался весьма большим; по обеим сторонам двери находилось по три окна с закопченными занавесками.

Резкую противоположность этому подвальному этажу составлял второй этаж; хотя его окна были низки, потому что находились почти под самой крышей, однако он производил лучшее впечатление. Стекла его, правда, с зеленоватым оттенком, блестели, занавески на окнах были белы как снег, хотя и были заштопаны во многих местах. На подоконниках стояли горшки с цветами, среди которых висела далеко не изящная клетка с весело прыгавшей канарейкой.

Сообщались ли эти комнаты с гостиницей? По-видимому, сообщались, так как дом имел только один вход, и верхние жильцы должны были пройти через общий зал, чтобы достигнуть старой, крутой лестницы, ведущей наверх.

– Вот прелестная Маргарита…

– Глупая Маргарита!

– Она дает птице воду и поет с ней взапуски, – разговаривали между собой две живущие напротив девушки, которые смотрели из окна и пересмеивались, глядя на гостиницу.

– Мне кажется, она горда.

– Это с чего, Лоренцо?

– Потому что глупа, она могла бы уже давно иметь любовником виконта.

– Да, если бы она следовала желаниям старой Габриэли.

– Старая ведьма порядочно бьет и мучает ее.

– Маргарита вздорная девчонка! Я ее терпеть не могу! Ты думаешь, что она когда-нибудь поклонится? И всякий знает, старуха очень дурного поведения.

– Она приготовляет разные зелья.

– Ха, ха, ха! Также сладкие, душистые порошки.

– Одним словом, она ведьма, отравительница!

• Предыдущая
• 49/122
• Следующая