Дестини - Боумен Салли - Страница 23

• Предыдущая
• 23/64
• Следующая

Беда была в том, что беззаботная откровенность, прежде такая естественная в разговорах с Жан-Полем, куда-то исчезла. Он не вполне понимал почему, только чувствовал, что это как-то связано с Селестиной, но в течение прошедшего года между ним и братом возникла какая-то тень. Отчасти, думал Эдуард, потому, что Жан-Поль был все время в большом напряжении. С утра до вечера он был занят делами в штаб-квартире Свободной Франции, а чуть освобождался, то пил и кутил с такой же бешеной энергией. Еженощные бомбежки, постоянное недосыпание, непрерывная опасность увечья или смерти вымотали нервы всем, в том числе и Эдуарду, который жил в вечном страхе, что среди бомб, сыпавшихся на Лондон, найдется такая, которая попадет в квартирку на Мейда-Вейл. Следовательно, скорее всего дело просто в перенапряжении. Однако, когда Эдуард был честен с собой, он понимал, что уклоняется от истины.

Истина же заключалась в том, что связь Эдуарда с Селестиной раздражала Жан-Поля, и он пользовался каждым случаем, чтобы допекать брата по этому поводу. Вначале все ограничивалось непристойными вопросами об успехах Эдуарда, от ответа на которые Эдуард тщательно уклонялся. Затем Жан-Поль принялся щедро снабжать его адресами и телефонными номерами и заметно рассердился, когда выяснил, что Эдуард ни одним не воспользовался.

– Да неужели ты все еще бываешь у нее? – сказал он примерно через два месяца после его первого дня с Селестиной. – Братик, мне начинает казаться, что ты пропускал мимо ушей все, что я тебе говорил…

Ну и чтобы оберечь себя и Селестину, Эдуард начал лгать. Когда ложь слишком уж ему претила, он, как мог, уклонялся. Не отрицал, что видится с Селестиной, но и не подтверждал. Только это ничего не меняло. Жан-Поль все равно каким-то образом знал правду. И последнее время выбрал тактику при каждом удобном случае упоминать про связь Эдуарда при посторонних.

– Мой братишка влюблен, – заявил он накануне, когда остался наедине с Эдуардом и Изобел. – По уши. Bouleverse[27]. Что скажешь, Изобел? Мило, не правда ли?

Изумрудные глаза сверкнули. Через всю комнату Изобел улыбнулась Эдуарду медленно и загадочно.

– Чудесно. У Эдуарда есть сердце.

– И к тому же в шлюху. Классическая шлюха с золотым сердцем. Лет сорока шести – сорока семи. И очень искушенная… так, во всяком случае, говорят.

Эдуард стиснул кулаки, ему нестерпимо хотелось ударить брата. Он бросился к двери, но и сквозь гнев сознавая, что он – только предлог. Жан-Поль, бесспорно, хотел причинить ему боль, но выпады эти каким-то образом больше предназначались Изобел. Атмосфера была угнетающе враждебной. Изобел встала.

– Что ты понимаешь в искушенности? – Голос ее был ледяным.

– Видимо, больше тебя! – Жан-Поль пожал плечами.

– Лапанье в такси. Тисканье. Милый, право же, ты иногда ужасная деревенщина. Пожалуй, я поеду домой.

Она протянула руку к своему манто. На лице Жан-Поля появилось тупое упрямство. Он плюхнулся в кресло и с подчеркнутым хамством положил ноги на стул.

– Как угодно. У меня есть кое-какие планы на вечер. Не связанные с тобой.

Изобел гордо вышла. На лестнице она вцепилась в руку Эдуарда.

– Эдуард, милый! Моя машина снаружи, но я не хочу садиться за руль. Будь ангелом, отвези меня домой.

Хорошо?

Машина была «Бентли-Дерби». Они ехали по безмолвным затемненным улицам, мимо бомбоубежищ и полицейских барьеров, мимо бездонной тьмы парка к серой громаде Конвей-хауса у начала Парк-лейн. Изобел закурила сигарету. Она молчала, пока Эдуард не затормозил, а тогда небрежно выбросила тлеющий окурок в окно.

– Когда война кончится… Если она когда-нибудь кончится… – Изобел помолчала. – Вот чего мы ждем. Конца войны. Тогда мы поженимся. – Она посмотрела на изумруд у себя на пальце и повернула кольцо. Потом посмотрела на Эдуарда над мехом воротника и улыбнулась. – Я отказываюсь спать с ним. Вот в чем дело, видишь ли. А это жутко уязвляет его тщеславие. Он говорит, что я холодная. Бессердечная. – Она издала горловой смешок. – Только я так не думаю. А тебе как кажется, Эдуард?

Ответить ему она не дала – наклонилась и поцеловала его в губы. Медленным поцелуем. Он вдохнул ее дорогие духи, ощутил вкус губной помады, почувствовал прикосновение меха к щеке. Она откинула голову.

– Эдуард, милый, я так рада, что ты влюблен. И надеюсь, что ты очень-очень счастлив.

Назад Эдуард шел пешком. Он обогнул запертый парк и свернул на север, к Мейда-Вейл. А там остановился и долго смотрел в окно спальни Селестины. Это был один из тех вечеров, которые джентльмен из Хова проводил в Лондоне. По словам Селестины, старик уже не был способен заниматься любовью. Ему нравилось разговаривать, изредка – поцеловать ее. Это не имело никакого значения. Ни малейшего. Эдуард смотрел на затемненное окно, изнывая от сомнений. Потом медленно пошел домой на Итон-сквер.

Это произошло около месяца тому назад. О случившемся не было сказано ни слова, и с тех пор Эдуард избегал брата. А потому он не поговорил с ним ни о Селестине, ни о его помолвке, ни об изменах их матери.

Воскресенье 7 декабря 1941 года стало датой перелома в ходе войны. А восьмого был день рождения Эдуарда. Он знал, что вынужден будет провести его с матерью и братом. Праздничный завтрак на Итон-сквер, а на вечер Жан-Поль договорился с приятелями и обещал взять его с собой. Жан-Поль планировал этот вечер уже давно, подмигивал, тыкал его в ребра. И Эдуард знал, что отказаться не сможет.

Поэтому день накануне Эдуард решил провести с Селестиной – отпраздновать свое рождение так, как ему хочется, только с той, единственной во всем Лондоне, кто ему нужен.

Он хотел пообедать с Селестиной в ресторане, но она отказалась наотрез. Их могут увидеть, это неблагоразумно, нет, нет! В конце концов они договорились провести вместе день. Но не у нее, настоял Эдуард. Они отправятся погулять, они отправятся в Хэмпстед-Хит. Эдуарду, который грезил о том, как будет гулять с Селестиной по парижским паркам или – еще чудесней – по каштановым рощам и заливным лугам поместья его отца на Луаре, эта давно задуманная прогулка рисовалась безоблачной идиллией. Когда он проснулся утром и увидел за окном солнце, то нисколько не удивился. Разве в такой день могло быть иначе?

Он заехал за Селестиной, и в маленькой гостиной она застенчиво повернулась перед ним.

– Тебе нравится мой новый костюм? На него столько купонов ушло. Ну, скажи, что он тебе нравится, Эдуард! Я выбирала его для тебя.

Эдуард оглядел ее. Он редко видел Селестину одетой и, испытывая тошнотное чувство вины и измены, осознал, что разочарован. Тело Селестины было создано для раздевания. В красивом белье, полуобнаженное-полускрытое пеной шелка, лент и кружев, оно завораживало. Одетая, она теряла таинственность.

Новый костюм был ярко-голубым – слишком ярким и из дешевой лоснящейся материи. Он слишком плотно облегал ее пышную грудь и изумительные бедра. Швы купленных на черном рынке чулок перекосились, блузка была вся в оборочках и плохо сшита, а шляпка, задорно надетая поверх пирамиды рыжевато-золотых кудрей, была ей не по возрасту. Одновременно с разочарованием Эдуард ощутил ненависть к себе за свое предательство. Он быстро поцеловал Селестину, и прикосновение ее губ сразу его успокоило.

– Селестина, прелесть моя! Он прекрасен. Ты прекрасна…

Он закрыл глаза и уткнулся лицом ей в шею. Когда он увезет ее в Париж, все будет иначе. Просто она бедна – и только. От этого его предательство стало еще подлее. Во Франции с ним она будет одеваться как королева. Он будет брать ее на выставки мод, научит ее – она быстро научится.

На холме Хэмстед-Хита гулял ветер, и настроение Эдуарда стало радужным. Они словно очутились среди сельской природы – почти. В воздухе висела легкая дымка, скрадывая опустошения, оставленные бомбежками. Они поднялись на холм за прудами и помедлили там, глядя на город. Сквозь дымку они видели гроздья аэростатов воздушного заграждения и купол собора Св. Павла. Эдуарду хотелось бегать, прыгать, вопить, согнать грачей с голых сучьев, но высокие каблуки Селестины проваливались в сырую землю, и нельзя было сойти с дорожки. К тому времени, когда они добрались до вершины, она совсем запыхалась.

• Предыдущая
• 23/64
• Следующая