Все возможно - Боумен Салли - Страница 63
- Предыдущая
- 63/67
- Следующая
Она повернулась и печально пошла назад, вновь ощущая, как ощущала все эти месяцы, что в ней что-то сломалось, погибло и никогда уже не пробудится вновь. Она постояла и снова пошла, выбрав дорожку, которая вела через парк. Среди тисов она снова остановилась, думая об Эдуарде, а затем ее мысли обратились в прошлое через года и года; Эдуард, Льюис, Билли. Три смерти. Три гибели. Она обломила сосульку с ветки, сняла перчатку и положила на ладонь ледяной цилиндрик, сверкающий, как брильянт, который она носила на пальце. Вскоре тепло ее кожи растопило ледышку, она повернулась и пошла к дому, к другим воспоминаниям, ожидавшим ее там.
Другие люди приспосабливались — она знала, что это называется так. Она видела, как они следят за ней, всматриваются, ждут минуты, когда уловят сигнал, что теперь опять можно вести себя как прежде. Жизнь продолжалась, люди забывали, и это ее не оскорбляло. Она и сама старалась вести себя как всегда. Возможно, ей что-то и удавалось: во всяком случае, те, кто не знал ее очень близко, видимо, принимали все за чистую монету. Но Элен ощущала себя полумертвой.
…Она видела, как ее дети приняли свою потерю, что было неизбежно. Люсьен, жизнелюб, оправился первым. Понять состояние Александра было труднее: он был еще слишком мал. Вначале он все спрашивал, где папа и когда он приедет. Но с течением времени почти перестал задавать эти вопросы, а весной в Париже, когда Элен как-то вечером поднялась к нему пожелать спокойной ночи, он взял ее за руку и сказал:
— Папа больше не приедет, правда?
— Да, Александр.
В тоне его была грусть, но не протест. Он улегся поудобнее. Элен наклонилась и поцеловала его. Она любила Александра до боли, испытывала огромную потребность оберегать его. Любила за ласковость, за медлительность, за то, что он поздно начал ходить и говорить, за то, что он был вылитый Эдуард. Выпрямившись, когда он закрыл глаза, она подумала: «Наш последний ребенок». У нее навернулись слезы: она знала, что детей у нее больше не будет.
Кэт горевала непримиримее и яростнее младших братьев — она была достаточно взрослой, чтобы понять свою потерю. Это общее чувство невозвратимой утраты вновь их сблизило. Но у Кэт тоже была своя жизнь. Она настояла на том, что будет учиться в английском пансионе, потому что его выбрал для нее отец. Она освоилась там, начала заводить подруг, и Элен боялась обременить ее прошлым, с которым слилась, и потому сознательно старалась отвлекать Кэт от подобных мыслей и воспоминаний, поощряла сосредоточиваться на будущем.
Сама она продолжала жить. Продолжала заниматься своей работой, но без Эдуарда все это утратило смысл и вызывало в ней отвращение. Некоторое время в первый год после смерти Эдуарда она продолжала заниматься коллекцией Выспянского и посещать заседания правления компании де Шавиньи. Теперь она сидела в кресле Эдуарда во главе стола.
Прежде эти заседания интересовали ее, глубоко занимали. Но теперь в своей отчужденности она испытывала к ним нарастающую брезгливость. Политика, маневрирование — какими мелочными выглядели они теперь! Даже принятые решения казались бессмысленными: какая была бы разница, приходило ей в голову, если бы они выбрали не этот курс, а прямо противоположный?
Осенью 1974 года она перестала бывать на заседаниях. Когда Саймон Шер приезжал к ней для решения вопросов, настолько важных, что они требовали ее утверждения, она апатично выслушивала его, пропуская его доводы мимо ушей, но чаше всего просто спрашивала, какое решение получило поддержку большинства, и утверждала его.
Даже когда он сказал ей, что по ряду причин, вполне весомых, следующую коллекцию Выспянского правление пока рассматривать не намерено, она согласилась. Саймон Шер, который был против, посмотрел на нее очень внимательно.
— Вы знаете, Элен, тут последнее слово за вами, — сказал он негромко. — Я не ожидал, что вы уступите. То есть в этом.
Она раздраженно отвернулась, потому что услышала в его голосе упрек.
— Элен, кроме ваших собственных акций, вы, как опекунша, распоряжаетесь и акциями своих детей. По сути, до их совершеннолетия компания находится в ваших руках, как прежде в руках Эдуарда. Я могу лишь убеждать правление. Ваши возможности гораздо шире.
— Но ведь это только отсрочка.
— В данный момент так.
— Значит, я согласилась на отсрочку. Вот и все.
— Вы не придете на следующее заседание, Элен?
— Предпочту остаться дома.
Он простился с ней, больше не настаивая. Три дня спустя к ней явился Выспянский попросить, чтобы она вступилась за коллекцию. Когда она ответила отказом, он уставился на нее как оглушенный. На секунду ей почудилось, что он разразится гневными упреками, но он промолчал. Лицо у него было печальным, и он покачал головой.
— Эдуард верил в мою работу. Он боролся за нее. Он боролся за меня. И я всегда думал, что вы… — Он оборвал себя на полуслове и, увидев выражение на ее лице, извинился.
— Простите, — сказал он неуклюже. — Я понимаю. Мне не следовало надоедать вам этим.
Но на этом упреки не кончились. Касси внезапно набросилась на нее, когда Элен равнодушно согласилась с ее мнением о том, что в ведении хозяйства следует кое-что изменить.
— Когда ты наконец очнешься? — Касси совсем побагровела. — Живешь как во сне. Ты думаешь, он бы этого хотел? Да никогда, можешь мне поверить!
Это ее ранило. Оставшись одна, она заплакала сердитыми безнадежными слезами. Но на следующий день ее вновь окутало спокойствие, и она начала избегать Касси. опасаясь новой вспышки.
Но самые яростные упреки она выслушала от Кэт, когда та приехала во Францию на летние каникулы и узнала, что вопрос о коллекции Выспянского снова отложен. Она, как делала часто, навестила Флориана в мастерской, чтобы выпить у него чаю, а вернувшись домой, гневно ворвалась в комнату Элен.
— Флориан говорит, что его коллекции опять не дали хода. Я знаю, он думает, что она так и останется в эскизах. Он этого не говорил, но я знаю, он так думает! Что ты делаешь, мама? Почему ты это допускаешь?
— Так решило правление. Они считают, что разумнее…
— Ну и пусть считают! Будь папа жив, этого не случилось бы. Папа не допустил бы. Работа Флориана была ему дорога! Я думала, и тебе тоже! А ты просто сидишь тут и ничего не делаешь. Это ужасно! Трусливо… — Она почти кричала. — Мама, пожалуйста…
— Кэт, ты не понимаешь…
— Нет! Я все понимаю! — Кэт раскраснелась, глаза блестели от гнева и слез. — Все! Папа умер. А ты сдалась…
Она выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Элен продолжала стоять в задумчивости. На следующий день она послала за Саймоном Шером и за Кристианом.
— Существует ряд факторов… — Саймон Шер сидел напротив нее в гостиной дома в Сен-Клу. Кристиан удобно расположился справа от нее, внимательно слушал и одну за другой курил русские сигареты. — Во-первых, несколько человек внутри компании ведут борьбу за власть. В основном Тампль и Блок, но есть и другие. Я этого ожидал, и все можно сбалансировать, как делал Эдуард. И Тампль, и Блок нужны компании. Просто обоим следует внушить без оговорок, как далеко они могут заходить. Как только они поймут и смирятся, полагаю, больше они не будут причинять хлопот.
Он умолк и взвешивающе посмотрел на Элен.
— Однако есть еще одна проблема, и более серьезная. Ваша свекровь не говорила с вами о своих акциях?
— Луиза? Нет.
— Ей принадлежат десять процентов акций де Шавиньи, что дает ей право на место в правлении…
— Держу пари, она им ни разу не воспользовалась, — вставил Кристиан, и Шер улыбнулся сжатыми губами.
— Да. Ни разу. Но речь не об этом. Она хочет передать свои акции и место в правлении другому лицу. Своему другу, который, по-видимому, очень удачно спекулировал недвижимостью в Испании и Португалии. Его зовут Филипп де Бельфор. — Он посмотрел на Элен. — Кажется, ваша свекровь вкладывала крупные суммы в его португальские предприятия с большой для себя выгодой. Он связан с неким Нервалем. Густавом Нервалем.
- Предыдущая
- 63/67
- Следующая
