Французская демократия - Прудон Пьер Жозеф - Страница 47

Конституція 91, 1804 и 1814, самыя монархическія изъ нашихъ конституцій, требуютъ отъ императора или короля присяги, равносильной той, которая приносится ему самому; въ этой присягѣ напоминаются и выражаются принципы 89 г. и духъ революціи, и главѣ государства вмѣняется ею въ обязанность защищать эти начала. Это несомнѣнно доказываетъ, что съ 1789 г. политическая присяга обратилась въ обоюдосторонній договоръ между государемъ и подданными. Одна только конституція 1852 не выражаетъ прямо этихъ началъ. Но это должно считать просто нечаяннымъ упущеніемъ, на которое, смѣю думать, Наполеонъ III не дерзнетъ опереться.

Но вотъ худшая сторона этого дѣла: можетъ случиться, что трое, которымъ приносится присяга и которые предполагаются нераздѣльными, – т. е. Народъ, Законъ и Король, станутъ въ противорѣчіе другъ съ другомъ и раздѣлятся. Народъ, какъ и отдѣльныя личности, можетъ заблуждаться; его характеръ, чувства, мнѣнія измѣнчивы. Законъ также можетъ мѣняться, хотя бы только въ умахъ тѣхъ, которые, изъ выгодъ или даже по свойству своихъ обязанностей, призваны толковать его. Наконецъ и король можетъ измѣниться. Какъ принципъ, онъ постоянно мѣняется: король 1701 года не то, что король 1788 г.; король 1830 г. не похожъ на короля 1714 г. Какъ личность, онъ измѣняется еще болѣе, и притомъ эта перемѣна еще опаснѣе: бурбонская династія можетъ быть царствовала бы до сихъ поръ, если бы Карлъ X раздѣлялъ взгляды Людовика XVIII. Между тремя столь измѣнчивыми элементами согласіе не можетъ быть прочно; рано или поздно антагонизмъ неизбѣженъ.

Что же выйдетъ изъ подобной присяги на практикѣ и какую пользу могутъ извлечь изъ нея Страна, Конституція и Правительство, которымъ она дается? Къ чему повела присяга, которую короли Хартіи получили отъ всей Франціи, т. е. отъ всей политической и офиціальной Франціи: отъ перовъ и депутатовъ, отъ чиновничества, администраціи, церкви, Почетнаго Легіона, арміи и т. д.? Грянула буря, и все пошло прахомъ, какъ будто эти клятвы были писаны на листьяхъ бульварныхъ деревьевъ. Отъ нея отдѣлались, сказавъ королю, что онъ первый нарушилъ свою присягу – и все тутъ. Это повторялось такъ часто съ 1789 г., что въ наши дни можно указать многихъ лицъ, надававшихъ, въ теченіе своего служебнаго поприща, цѣлую дюжину присягъ. Въ 1814 г. армія была зрительницей скандала, когда генералы имперіи, забывъ или, вѣрнѣе, перетолковавъ свою политическую и военную присягу, требовали отреченія отъ своего императора, отъ своего вождя! Да, но увы! вѣдь онъ клялся сохранять въ неприкосновенности владѣнія республики, уважать и заставлять уважать равенство правъ, политическую и гражданскую свободу!.. Долгъ платежемъ красенъ, Государь! вы не сдержали вашей клятвы: не взыщите, если и мы нарушимъ нашу присягу. Вы не уважали ни равенства правъ, ни гражданской и политической свободы; области республики заняты непріятелемъ… Подписывайте же ваше отрѣченіе!…

Вотъ печальный, но неизбѣжный результатъ гражданской присяги. При прежнихъ короляхъ ни разу не было примѣра такой измѣны. Такимъ образомъ, съ 1789 г. французы почти не переставали присягать своимъ конституціямъ и государямъ и не сдержали ни одной присяги. Поминутно смѣнялись конституціи и государи, наперекоръ ли присягѣ, или въ силу ея – рѣшить трудно; потому ли, что конституція была несовершенна и не выполняла своего назначенія, или потому, что государи вызывали упреки въ неискренности; всего же вѣрнѣе потому, что при работѣ мысли и съ теченіемъ времени возникало разногласіе между Народомъ, Конституціей и Королемъ.

Таково было положеніе Франціи въ 1814, 1815, 1830 и 1848 годахъ. Сколько подлыхъ сдѣлокъ! Сколько паденій! Сколько измѣнъ, прикрытыхъ именемъ компромиссовъ! Было время, когда общественная совѣсть возставала противъ этихъ низостей. Наивный народъ, не зная политическаго фатализма, управлявшаго людьми и событіями, не понималъ, чтобы вѣрноподданный могъ отступиться отъ своего государя или христіанинъ отречься отъ Бога. Онъ преслѣдовалъ своимъ презрѣніемъ неблагодарныхъ измѣнниковъ, и позоръ этотъ остался на ихъ памяти. Теперь логика революціи довершила свое дѣло: у насъ всѣ клянутся и всѣ нарушаютъ клятвы; для насъ это, какъ говорится, все равно, что выпить стаканъ воды. Мы дошли даже до того, что считаемъ добродѣтельнымъ поступкомъ присягу, принесенную противъ своего желанія и мысленно отвергаемую. Нашихъ неустрашимыхъ присяжныхъ, которыхъ тридцать лѣтъ тому назадъ осмѣяли бы, теперь расхваливаютъ публично въ собраніи. Притомъ, какъ бы мы ни были убѣждены, что эти подлецы дѣйствуютъ изъ‑за выгодъ, а не по долгу, все у насъ такъ перепутано, во всемъ такое противорѣчіе, что мы никакъ не могли бы доказать этого и прямо обвинить ихъ въ измѣнѣ своей клятвы. Что же удивительнаго послѣ этого, что, оправдавъ ихъ, наконецъ, мы рѣшились послѣдовать ихъ примѣру.

Взглянемъ на это странное извращеніе нашихъ общественныхъ нравовъ.

Народнымъ рѣшеніемъ 1851 г. Людовику Наполеону было поручено составить конституцію. Чтобы избавить свое правительство отъ коварныхъ внушеній и враждебныхъ личностей, онъ поставилъ необходимымъ условіемъ, для вступленія во всѣ должности, особенно депутатовъ, присягу на вѣрность ему. Очевидно, авторъ конституціи 1852 г. предполагалъ, что важнѣйшіе представители прежнихъ партій, его естественные враги, или откажутся, какъ честные люди, связать себя подобною присягою, или, давъ ее, сдержатъ свое слово.

Сначала казалось, что эти предположенія сбываются. Большинство политическихъ людей, обратившихъ на себя вниманіе при прежнихъ правительствахъ, держались въ сторонѣ; тѣ же, которые стали имперіалистами, сдѣлали это чистосердечно. Всѣ они, за немногими исключеніями, оказались совѣтниками благонамѣренными и просвѣщенными; они спорили съ правительствомъ, но не за тѣмъ, чтобы нападать на него и колебать его, а чтобы предупреждать его, служить ему и упрочить его. Съ другой стороны, гг. Кавеньякъ, Гудшо и Карно торжественно отказались принести присягу, и отказъ этотъ принесъ имъ такую же честь, какъ первымъ ихъ вѣрность.

Въ 1863 г., послѣ слишкомъ десятилѣтняго ожиданія, рѣшенія измѣнились. Орлеанисты, легитимисты и республиканцы утверждаютъ, что нужно снова вступить въ парламентъ и составить законную оппозицію. Какъ же смотрятъ они на непремѣнное условіе присяги? Объ этомъ никто изъ нихъ ничего не сказалъ: говорить въ подобныхъ случаяхъ опасно. Но по положенію дѣлъ и по ихъ дѣйствіямъ, мы можемъ угадывать ихъ тайную мысль.

Г. Тьеръ уже въ первой своей рѣчи не скрылъ чувствъ расположенія и привязанности къ орлеанскому дому. Слова его, полныя чистосердечія и достоинства, такъ плѣнили всѣхъ, что вызвали ему болѣе одобреній, чѣмъ упрековъ. Поэтому императорское правительство и не напрашивается на его дружбу. Затѣмъ г. Тьеръ далъ понять, что, вѣрный прежде всего идеямъ 89 г., онъ считаетъ конституціонную монархію въ томъ видѣ, какъ она вышла изъ іюльской революціи, самымъ удачнымъ выраженіемъ этихъ идей; но такъ какъ существованіе подобной монархіи не зависитъ отъ той или другой династіи, то онъ готовъ примкнуть къ императорскому правительству, если оно, въ свою очередь, объявитъ себя готовымъ дѣйствовать по его системѣ. «Примите мою теорію министерской отвѣтственности, сказалъ онъ, – и я вашъ. Но пока позвольте мнѣ оставаться въ оппозиціи».

То, что г. Тьеръ сказалъ лично о себѣ, относится ко всѣмъ депутатамъ орлеанской партіи.

Изъ этого ясно слѣдуетъ, что г. Тьеръ и его послѣдователи, какъ сами сознаются, болѣе преданы орлеанскому дому, чѣмъ Бонапартамъ, и нерасположены къ конституціи 1852. Правда, отъ нихъ нельзя ждать, чтобы они, какъ простые граждане, позволили себѣ малѣйшее нападеніе на правительство, малѣйшее противуконституціонное дѣйствіе, особенно во время отправленія своихъ депутатскихъ обязанностей; но хотя отъ нихъ нечего бояться заговоровъ, тѣмъ не менѣе они не сдержатъ, въ качествѣ депутатовъ, своей клятвы повиноваться конституціи. Они не могутъ сдержать ее, потому что она означаетъ, что они не будутъ порицать конституцію, не позволятъ себѣ подвергать ее систематическому осужденію, могущему уронить ее въ глазахъ общества. Стало быть, разсудокъ г. Тьера отвергаетъ данную имъ присягу, и онъ будетъ каждый день нарушать ее своимъ поведеніемъ въ парламентѣ: а по моему, это называется клятвопреступленіемъ.