Французская демократия - Прудон Пьер Жозеф - Страница 48

По всей вѣроятности, г. Тьеръ, принявъ званіе депутата, не предвидѣлъ всѣхъ логическихъ послѣдствій этого поступка. Дитя своего вѣка, когда клятва значитъ такъ мало, а политическая нравственность такъ гибка, человѣкъ практическій, врагъ крайностей, онъ, вѣроятно, сказалъ себѣ, что не слѣдуетъ ни преувеличивать, ни уменьшать вещей; что въ наше время, съ 89 года, значеніе политической присяги состоитъ: 1) въ признаніи императорскаго правительства правительствомъ страны de facto и de jure и 2) въ обѣщаніи не говорить и не дѣлать ничего, ведущаго къ ниспроверженію его. Отсюда г. Тьеръ заключилъ, что всего безопаснѣе ограничиться подобнымъ объясненіемъ, по его мнѣнію, довольно яснымъ; что идти далѣе – значитъ переступать границу и давать правительству больше, чѣмъ оно требуетъ; что даже лучшіе друзья имперіи въ сущности ни къ чему большему не обязываются. По мнѣнію г. Тьера, отъ него, приверженца парламентской системы и члена оппозиціи, признанной законною, нельзя требовать, чтобы онъ сдѣлался защитникомъ династіи, которой онъ не искалъ; тѣмъ болѣе, что требуемая присяга, по смыслу всѣхъ нашихъ конституцій и всей нашей исторіи съ 89 года, непремѣнно обоюдна, такъ что, еслибы глава государства утратилъ престолъ вслѣдствіе какого нибудь важнаго проступка, примѣры чего уже не разъ видали во Франціи, то мы имѣли бы полное право обвинять въ этомъ его одного; что касается до почтенныхъ гражданъ, то, добросовѣстно послуживъ правительству своими предостереженіями, совѣтами и присягою, они имѣли бы полное право держаться въ сторонѣ и были бы совершенно невиноваты въ паденіи династіи.

Вотъ какъ, вѣроятно, разсуждалъ про себя г. Тьеръ; вся оппозиція разсуждаетъ точно также. Я не могу опровергать и оспоривать этихъ разсужденій, и не буду противорѣчить имъ. Нельзя противорѣчить тому, что противорѣчитъ само себѣ. Здѣсь все: факты, новое право, конституція, заднія мысли и недомолвки, – все говоритъ за и противъ; здѣсь всѣ противъ самихъ себя и все осуждается передъ судомъ разума и присяжныхъ противниковъ правительства: зачѣмъ же еще я буду опровергать ихъ?

Но за то я хочу изобличить двусмысленность нынѣшняго порядка, безнравственность его противорѣчій, въ которыхъ лично никто невиноватъ, такъ какъ они вытекаютъ изъ нашихъ революцій. Этотъ порядокъ узаконяетъ лицемѣріе и позволяетъ людямъ расточать клятвы, которыхъ они не дали бы, если бы не знали заранѣе, что онѣ ни къ чему ихъ не обязываютъ. Я возстаю противъ этихъ присягъ, потому что онѣ приносятся завѣдомо всуе, не смотря на заповѣдь: Non assumes nomen Dei tui in vanum; что онѣ выражаютъ только отрицательное обѣщаніе, пассивное обязательство, которое дозволяетъ унижать, обличать, бранить власть безъ явнаго клятвопреступленія. Я возстаю противъ нихъ, потому что онѣ ни мало не обезпечиваютъ власть и приносятъ пользу только честолюбцамъ, которые не боятся связывать себя ими, зная ихъ недѣйствительность. Я обвиняю присягу въ томъ, что она развратила общественную совѣсть; что, благодаря ей, въ политическомъ мірѣ каждый можетъ сказать съ невозмутимымъ спокойствіемъ духа, какого не знали даже іезуиты: «Я далъ присягу и не нарушу ее; но ни за что не ручаюсь, ни за что не отвѣчаю; чтобы исполнить мое обязательство, съ меня довольно оставаться спокойнымъ. Пусть правительство защищается, – это его дѣло; спасется оно или погибнетъ – вина не моя; – я умываю руки!»

Какъ! вы называете это исполнять присягу и считаете себя разумными людьми! Но скажите же, что губило правительства въ продолженіи трехъ четвертей вѣка? Что, какъ не шаткость системъ, разногласіе принциповъ, непониманіе права, постоянное противорѣчіе между народомъ и государствомъ, конституціонно выражаемое сомнѣніе въ добросовѣстности государя, нападки на излишество его могущества; безпощадныя порицанія со стороны противниковъ правительства, которые клялись, если не поддерживать его, то, по крайней мѣрѣ, щадить, и первые нанесли ему ударъ; вялость его защитниковъ, измѣна любимцевъ, коварство оппозицій? Понятно, что поверхностные люди, вѣрующіе въ дѣйствительность клятвы и вполнѣ довольные возстановленіемъ имперіи, торжественно присягнувшіе Наполеону III, могутъ тѣмъ не менѣе по неопытности, по неумѣнію сдерживать языкъ и даже по излишеству своего усердія, скомпрометировать и даже погубить правительство, которое хотятъ защищать. Все‑таки это люди чистосердечные и заслуживающіе снисхожденіе и состраданіе. Когда нибудь они поймутъ противорѣчіе, игрушкою котораго они были: дай Богъ тогда, чтобы съ искренностью ихъ заблужденій не разсѣялась искренность ихъ сердецъ! Но вы, умники, вы, софисты, вы, знающіе почву, по которой ходите, умѣющіе пользоваться сомнительнымъ положеніемъ правительства, противорѣчіемъ его принциповъ, двусмысленностью выраженій, шаткостью интересовъ, чтобы выковывать изъ всего этого оружіе для нападенія, безупречное передъ конституціей и законами, – чистосердечны ли вы? Смѣете ли вы говорить о вашей невинности? Развѣ во всѣхъ рѣчахъ вашихъ нѣтъ предательства? Вы упрекаете правительство, зачѣмъ оно не измѣняетъ политики, зачѣмъ не передѣлываетъ конституціи, то есть, зачѣмъ не отрекается въ вашу пользу! Да развѣ мы еще не перепробовали всѣхъ правительственныхъ формъ и не пришли, наконецъ, къ полнѣйшему скептицизму!

Кто же не знаетъ теперь, что лучшая изъ конституцій, за которыми мы гоняемся, на самомъ дѣлѣ, вовсе не лучше прочихъ, и что предпочтеніе, оказываемое одной передъ другою, есть ничто иное, какъ оппозиціонная уловка? Вы отвращаете всѣхъ отъ правительства; вы подкапываетесь подъ него; вы подрываете его; вы подаете сигналъ заговорщикамъ, и когда, наконецъ, зданіе рушится, вы кричите, хлопая въ ладоши: «Мы не виноваты; мы сдержали свою присягу.» О, вы похожи на ту женщину, о которой говорится въ писаніи, что, запятнанная прелюбодѣйствомъ, она увѣряетъ, будто чиста. Вы прикидываетесь Юдифями, но въ дѣйствительности вы Пентефріевы жены. Избавьте насъ отъ вашей присяги: этимъ вы сдѣлаете для свободы больше, чѣмъ низверженіемъ тридцати династій.

Изъ всѣхъ нашихъ присяжныхъ ораторовъ, не идущихъ рука объ руку съ правительствомъ, г. Тьеръ менѣе всѣхъ заслуживаетъ упрека. Въ историкѣ Консульства и Имперіи, въ поклонникѣ Наполеона Перваго нельзя предположить глубокой антипатіи къ потомству его героя. Приверженцу монархической формы правленія, любящему видѣть въ правительствѣ силу, власть и иниціативу, увлекающемуся военной славою, ему не за что особенно упрекать императорское правительство. Онъ говоритъ императору: «Сдѣлайте вашихъ министровъ отвѣтственными, вмѣсто того, чтобы посылать къ намъ вашихъ государственныхъ совѣтниковъ, и я вашъ!» Такимъ образомъ, дѣло стало за малымъ, чтобы онъ примкнулъ къ правительству. Поэтому, онъ болѣе всѣхъ другихъ имѣетъ право присягать, не присоединяясь къ правительству. А между тѣмъ легко замѣтить, что въ этой присягѣ нѣтъ ничего раціональнаго, какъ и въ условіи, отъ котораго г. Тьеръ ставитъ въ зависимость свою преданность имперіи; онъ самъ знаетъ это лучше всѣхъ.

Въ предпослѣднемъ томѣ своей исторіи г. Тьеръ ставитъ «Дополнительный Актъ 1815 г.» гораздо выше Хартіи 1814; a вѣдь ему извѣстно, что пренія законодательнаго корпуса организованы по образцу этого самаго Дополнительнаго Акта. Какимъ же образомъ то, что, исходя отъ Наполеона I, заслужило, послѣ 20–лѣтняго личнаго опыта, полное и сознательное одобреніе г. Тьера, можетъ встрѣтить въ немъ неодобреніе, какъ скоро исполняется Наполеономъ III? Слѣдовательно, г. Тьеръ увѣренъ, что въ этомъ случаѣ со стороны императора не можетъ быть уступки, и потому сдѣлалъ ее условіемъ своего союза съ правительствомъ, и, если будетъ можно, то принудитъ правительство принять ее. Комедія!

Но что думать о гг. Беррье, Мари, Фаврѣ и другихъ, которые имѣли, кажется, много причинъ отказаться отъ присяги, кромѣ всѣхъ требованій парламентской честности, конституціонной искренности и общественной нравственности?

Г. Беррье – приверженецъ конституціонной монархіи; это несомнѣнно. Но тогда какъ г. Тьеръ объявляетъ, что для него династическій вопросъ не имѣетъ значенія, и ставитъ условіемъ своего присоединенія принятіе его любимаго принципа: король царствуетъ, но не управляетъ. – г. Беррье считаетъ династическую законность необходимою сущностью конституціи; это приводитъ его къ принципу, діаметрально противоположному взгляду г. Тьера, именно, что король царствуетъ и управляетъ. Не измѣняя ни слова въ конституціи 1852 г., поставьте на мѣсто Наполеона III, Генриха V, и г. Беррье будетъ считать себя вполнѣ удовлетвореннымъ. Здѣсь, весь вопросъ въ личности и въ династіи, тогда какъ тамъ въ конституціи. Конституція 1852 г. сама признала себя подлежащею измѣненіямъ, такъ что можно ожидать, что она измѣнится; поэтому г. Тьеръ можетъ сказать, что его присяга есть выраженіе надеждъ, которыя находятся уже на пути къ осуществленію. Но какимъ образомъ можетъ присягать Наполеону III г. Беррье, слуга Генриха V? Возможенъ ли какой нибудь компромиссъ между этими двумя личностями? Законная династія сдѣлала въ 1814 г. все, что могла, примкнувъ къ революціи дарованіемъ Хартіи; г. Тьеръ разсказывалъ, какъ это обрадовало всю Францію. Но можетъ ли эта династія и ея представители дойти, подобно принцамъ Орлеанскимъ и Бонапартамъ, до признанія, что династическій вопросъ совершенно зависитъ отъ народнаго выбора, что такимъ образомъ основанная на преданіи и апріорическая законность графа Шамбора – пустая фраза, и что Наполеонъ III вполнѣ законный монархъ, какъ императоръ по волѣ народа, какъ государь de facto и de jure? Если г. Беррье согласенъ съ этимъ, то, значитъ, онъ ушелъ далеко въ принципахъ революціи, и отчего въ такомъ случаѣ ему не пристать къ бонапартизму, подобно г. де Ла Рошъ Жаклену? Если же онъ отвергаетъ этотъ выводъ, то что же такое его присяга?