Лучшие годы Риты - Берсенева Анна - Страница 42

«Шею перебило, что ли? И… двигаться не смогу?..» – холодея от ужаса, подумал он.

В палате по-зимнему сумрачно, но время, судя по свету, дневное. Надо кого-то позвать, спросить… Узнать, что с ним!

Прямо перед Митей была дверь. Войдет же в нее кто-нибудь когда-нибудь!

Дверь словно подчинилась его ожиданию – открылась, и в палату вошел Антон.

– О, проснулся! – сказал он.

– Хорош сон! – проговорил Митя.

От слов, произнесенных вслух, от движения горла у него кольнуло в затылке. Он поморщился.

– Больно? – спросил Антон.

Его лицо сморщилось тоже – от сочувствия.

– Не больно, – ответил Митя. – Только не пойму ничего.

– А что непонятного? – Антон подошел к его кровати. – Тебя доской по затылку стукнуло. Если б не ты, мне бы ею башку снесло. Хотя нет, башки бы уже не было – ящиком бы раньше разгрохало.

Митю интересовало сейчас только, сможет он встать или нет, а вовсе не то, что привело его в больницу. То уже кончилось, что ж говорить? Он хотел спросить, что Антону известно о его будущем, но не успел.

Дверь открылась снова, и на пороге появился мужчина в халате. Митя подумал было, что это врач, и обрадовался – вот его и расспросит! – но потом заметил, что халат у этого мужчины надет поверх пиджака. Посетитель к кому-нибудь, значит.

– Проснулся? – спросил он точно как Антон. – Ну, здравствуй. Как себя чувствуешь, Митя?

Не только смысл его вопроса был такой же, как у Антона. Точно такие же были интонации, голос, да и лицом они были похожи. Но на всем облике Антонова отца лежал какой-то особенный… лоск, что ли? Тогда Митя не понимал, как это назвать, только потом нашел правильное определение. Это была уверенность в своей силе и значительности, появляющаяся во всем облике человека отчасти от его действительной незаурядности, отчасти от того, что он сумел стать большим начальником.

– Здравствуйте. Чувствую себя нормально, – ответил Митя. – Только встать не могу.

– В туалет надо? Сейчас санитарка судно принесет, – сказал Антонов отец.

– Да я сам…

– Сам полежи пока.

Это прозвучало обнадеживающе. Во всяком случае, означало вроде бы, что лежать или вставать – это дело определенного времени и даже зависит от Митиного желания.

– Лежать тебе здесь недолго, – подтверждая его догадку, сказал Антонов отец. – Позвоночник не сломан, но кое-какие проблемы с ним есть, так что торопиться не надо. Тебе специально снотворное ввели, чтобы ты в покое побыл. Еще в «Скорой».

– А гипс зачем? – спросил Митя.

– С той же целью. В покое побудешь, и все пройдет.

В его голосе звучала такая уверенность в каждом произносимом слове, что Митя в самом деле успокоился.

– Иван Савельевич, – представился Антонов отец. – Я тебе по гроб жизни обязан. Хоть и охламон у меня вырос, но не хотелось бы, чтоб его ящиком пришибло. Спасибо тебе!

Тон его был прост, но взгляд пронизывал насквозь. Он был непростой человек, Митя сразу это понял. Недюжинный – тогда это слово не пришло в голову, но, общаясь впоследствии с Иваном Савельевичем, он повторял его про себя часто.

– Ну, выздоравливай, – сказал тот. – Палата не ахти, зато врачи в Склифе хорошие. Потом на реабилитацию поедешь, там условия получше будут.

Он кивнул Мите и вышел. Антон остался.

– От меня отдельное спасибо, – сказал он.

– Обращайтесь, – усмехнулся Митя.

Антон засмеялся.

– Ты мне сразу понравился, – сказал он. – Правда, спасибо тебе.

– Да брось ты! Я ничего и не понял вообще.

– Ну, в данной ситуации важно не что понял, а что сделал.

– Слушай, а ты-то что на стройке делаешь? – спросил Митя.

Ему было неловко выслушивать благодарности, и он хотел переменить тему.

– Отец сослал, – ответил Антон.

– В каком смысле?

– В прямом. Слышал же – охламон, говорит. У меня история дурацкая вышла, с наркотой. Вообще-то не у меня, а у друзей, но менты не разбирались. От ментов отец отмазал, но недовольство выразил активно. А у него строительная компания. Ну и сослал на исправление трудом. Францу поручил следить, чтобы я дурака не валял.

Митя вспомнил, что Франц в самом деле нагружал Антона работой постоянно, не оставляя времени даже на перекуры. Вон оно что, значит!

– Педагогическая поэма, – хмыкнул Митя.

– Ты читал? – удивился Антон. – Меня-то мама еще в школе заставила, а тебе она как попалась?

«Педагогическая поэма» Макаренко попалась Мите в руки случайно, как и все другие книги, которых не было в школьной программе. Он просто брал их с библиотечных полок, читал первые страницы и понимал, будет или не будет читать дальше.

Этот навык использовался им широко: дружбу свою, даже просто общение с теми или иными людьми он пробовал и решал таким же образом.

Мимо Антона он, наверное, не прошел бы и без чрезвычайного происшествия. Но оно произошло и не просто ускорило их дружбу, а полностью переменило Митину жизнь.

В общежитие он вернулся только через месяц. Перелома позвоночника действительно не было, но трещина была, ею-то и занимались в санатории.

Заплатил за реабилитацию Антонов отец. Когда Митя увидел палату, в которую его поместили, и светлые коридоры, уставленные цветами, и немецкие аппараты для физиотерапии, то понял, что его месячной зарплаты на стройке хватило бы, наверное, дня на два такого лечения. И то вряд ли. Нельзя сказать, что его это как-то сильно уязвило. Митя знал, что денег у него нет, но знал также, что со временем они появятся. Не огромные, но достаточные для того, чтобы себя уважать. Нищета детства и юности могла бы повлиять на него гораздо серьезнее, совсем могла бы его разрушить, но повлияла вот так – заставив не мечтать о недостижимом, а прикладывать усилия к возможному. Правда, не к минимуму, а к максимуму возможного.

Занятия ему посещать разрешили, но о том, чтобы вернуться к работе на стройке, не могло быть и речи, во всяком случае в обозримой перспективе. На что жить, было в связи с этим непонятно. Хорошо хоть, последняя полученная зарплата не была потрачена из-за того, что он был в больнице и в санатории.

Митя приехал в общежитие утром. Сосед уже ушел на занятия. На письменном столе стояла сковородка, начисто вылизанная хлебной коркой. Никакой еды в общей хозяйственной тумбочке не обнаружилось. Надо было идти в магазин.

Когда он проходил мимо вахтера, тот замахал ему рукой, держа возле уха телефонную трубку.

– Что? – спросил Митя.

– Легок на помине, – ответил вахтер. – На, поговори. Про тебя спрашивают.

Митя подумал, что звонить может Антон. Его голос он и ожидал услышать в трубке.

Но голос оказался другой, женский и незнакомый.

– Здравствуйте, – сказала эта незнакомая женщина. – Ведь вы Дмитрий? Извините, я не знаю вашей фамилии. Но вахтер по описанию назвал вас.

– Меня? – удивился Митя. – По чьему описанию?

– По моему. И по Машиному.

«Кто такая Маша?» – хотел он спросить.

Но тут же вспомнил. Не Машу даже, а осунувшееся, бледное лицо ее матери.

– Здравствуйте, – сказал он. – Да, я слушаю.

– Вы не могли бы приехать к нам?

В ее голосе послышалась то ли мольба, то ли истерика. И то и другое было ему одинаково неприятно.

– Сейчас? – спросил он. – Что-то случилось?

– Да! – воскликнула она. И тут же понизила голос, заговорила торопливо: – Случилось, и именно сейчас. Вы извините, я не могу говорить. Маша уснула, но очень неглубоко, и… Пожалуйста, приезжайте! Я все объясню.

Теперь в ее голосе задрожали слезы. Митя не знал, что делать. Меньше всего ему хотелось сейчас куда-то ехать, тем более к Маше. Ему есть хотелось, и больше ничего, если честно.

– Прямо сейчас не успею, – сказал он. – Мне на метро минут сорок и до метро еще…

– Возьмите такси. Я заплачу! Я в окно увижу, когда вы будете у подъезда.

Это обещание было неприятно вдвойне; Митя поморщился.

– Ладно, – сказал он.

Машина мать действительно увидела его из окна. Но когда она вышла из подъезда, он уже расплатился и такси уехало.