Евангелие от Тимофея - Чадович Николай Трофимович - Страница 52
- Предыдущая
- 52/55
- Следующая
И все же я согласился на предложение Ягана. Мне позарез нужна была вторая половина книги. Только получив к ней доступ, я мог завершить дело, ради которого терпел позорнейшее существование, недостойное не только человека, но даже скота.
Яган не стал откладывать задуманное в долгий ящик – видимо, знал, что век мне отмерен короткий. Уже на следующий день он принес книгу, тщательно завернутую в несколько слоев рогожи. Конечно же, он не оставил нас с ней наедине – не доверял. Но и торопить не стал, понимая, что мне нужно какое-то время на предварительное ознакомление.
Я долго смотрел на стопку пожелтевших, искрошившихся по краям листков, не прикасаясь к ним, и старался хотя бы примерно прикинуть, сколько человеческой крови пролито за каждую из этих нечетко пропечатанных, затертых буковок. Неужели за рецепт холодника можно воевать столько лет? Разве противоречия в толковании загадочного слова «дуршлаг» обязательно должны разрешаться на поле брани? Почему на Вершени не нашлось светлых голов, способных усомниться в роковом значении знака «запятая»? Или все дело в том, что чужим умом (или чужим заблуждением) жить намного проще, чем своим собственным?
До сих пор я считал, что все великие книги, ставшие вехами на переломах человеческой истории, были лишь формальной фиксацией, графическим отображением идей, уже в достаточной мере завладевших сознанием масс. И законы Моисея, и Нагорная проповедь, и провозглашенный Конфуцием «Путь золотой середины» существовали задолго до того, как были записаны. Коран потому стал так популярен среди последователей Магомета, что не содержал для них ничего нового. Он лишь оформил закон изустный, оспариваемый, в закон божественный, неоспоримый.
На Вершени я столкнулся с явлением прямо противоположного характера. Бессмысленные и непонятные, ничего общего не имеющие с реальностью чуждые слова стали высшим откровением, непреложной истиной, кладезем мудрости. Что это – всего лишь подсознательное стремление создать нового кумира, заполнить некий духовный вакуум? Или тонко рассчитанный ход, смысл которого – возложить на Слово все прошлые и будущие грехи, все свои просчеты и ошибки, попытка смыть с себя кровь, а грязь объявить самоцветами?
Если так, то Письмена не имеют права на существование. С детства мне внушали, что уничтожение книги преступно. Но что, спрашивается, потеряло бы человечество, лишившись «Молота ведьм» или «Майн кампф»? Сейчас это просто любопытное, забористое чтиво, типичный образчик печатной продукции своей эпохи, но ведь когда-то каждое их слово отдавалось по всему свету воплями невинных жертв. Без всякого сомнения, эта книга должна быть истреблена. Конечно, свинья грязь найдет. Исчезнут Письмена – появится что-то другое. Но уж за это я буду не ответчик! Однако торопиться не стоит. Время еще есть. Заливные и отбивные меня не интересуют, а вот откровения Тимофея почитать стоит.
«Я уже стар, и жить мне осталось недолго. Дело, которому я посвятил жизнь, осталось незавершенным. Народ этот глуп, ленив и неблагодарен. В глаза меня превозносят, а за спиной клянут. Меня обвиняют в голоде, ставшем в последнее время обычным явлением. Действительно, я запретил им, как раньше, собирать плоды там, где они растут, а повелел вертеть повсеместно дырки и в них упрятывать семена, дабы впоследствии те дали обильные всходы. Пусть урожай появится не сразу, важно терпеть и верить. Когда-нибудь они убедятся, что я прав. Только дикари кормятся случайными дарами природы, честной люд обязан добывать пропитание в поте лица своего. Кроме того, мне ставят в вину, будто бы вследствие постоянного перемещения народа сильно распространились болезни. Но это уже совершенная глупость. Болезни их происходят от безделья и похотливости. Нужен указ, ограничивающий контакты разных полов. Необходимо строить для мужчин и женщин раздельные дороги и раздельные поселки. А для продолжения рода пары пусть встречаются в специально отведенных местах в заранее оговоренные сроки. Порядок должен быть в любом деле. Обидно, что силы мои иссякают и я, возможно, не доведу свои начинания до конца.
Боюсь также, что, едва меня не станет, забудется и дело рук моих. Тот, кто окажется у власти, все внимание уделит обжорству и увеселениям. Знаю я этих людишек. Прогресс заглохнет. История повернет вспять. Чтобы не допустить подобного безобразия, я придумал одну хитрость. После себя я назначу сразу двоих преемников. В строжайшей тайне, конечно. Как доказательство моей последней воли, я вручу каждому из них по половине книги. Естественно, и тот и другой примутся отстаивать свои права. А поскольку единственным подтверждением этих слов будет часть книги, они станут всячески возвеличивать ее, а следовательно, и меня. Ничего страшного, что начнутся смуты и войны. Только та истина чиста, которая омыта кровью. Желательно, кровью немалой. То одна, то другая сторона будет брать верх и каждый раз при этом возносить мне хвалу. А будет жить память обо мне, будет жить и мое дело. Кто бы ни победил, в конечном счете выиграю я.
Немало времени я потратил на поиски выхода из этого мира. Не то чтобы я рвался назад, а просто из любознательности. Лучше быть первым на Вершени, чем вторым в Ребровском районе. Прямо скажу, ничего у меня не вышло. На это одной жизни мало. Но кое-какие свои наблюдения я здесь все же изложу. Возможно, они будут полезны для тебя. Если это такой же мир, как и тот, в котором я родился, что-то здесь явно не так. У нас если черти или разные там драконы существуют, то только в бабушкиных сказках. А тут всякая нечисть так и кишит. Не планета, а какой-то проходной двор! Одни твари появляются и исчезают. Другие обретаются постоянно. Кажется мне, некоторые из них тоже ищут выход отсюда. На Земле люди живут как в своей квартире. А здесь – как на вокзале. Выводы делай сам.
Никто не увидит моей смерти. Я уже приготовил убежище, о котором никому не известно. Там я дождусь конца. Пусть все считают, что я ушел только на время. В памяти народа Тимофей останется бессмертным. Верю, когда явишься сюда ты, тебя встретят благодать и процветание. Управляй от моего имени и неукоснительно соблюдай все мои заветы».
– Прочел? – спросил Яган, увидев, что я глубоко вздохнул и отодвинул от себя книгу.
– Прочел, – ответил я.
– Еду подавать?
– Сначала парашу.
– Как хочешь. – Нагнувшись, он полез под кафедру, скрывавшую нижнюю половину моего тела от посторонних глаз.
Всего на одно мгновение его крепкий, густо заросший курчавым волосом затылок оказался на расстоянии вытянутой руки от меня. Долбленый кубок для воды не очень грозное оружие, но если в удар вложить всю ненависть, всю ярость, копившуюся долгими неделями, весь остаток сил да при этом еще не промахнуться и угодить точно в цель – успех обеспечен… И что из того, что этот успех – последний успех в жизни?
– …Где? – прохрипел Яган, садясь. Очнулся он куда быстрее, чем я ожидал. – Где они? Где Письмена?
Я молча указал на парашу, переполненную хлопьями размокшей, мелко изодранной бумаги. Яган опростал зловонный сосуд прямо на пол и принялся разгребать его содержимое. Конечно, толковый эксперт-криминалист смог бы воссоздать какую-то часть текста, но даже в этом случае книга неизбежно утратила свое мистическое значение. Никто не согласился бы признать священной реликвией эту кучу бумажной каши.
Яган понял это достаточно скоро – минуты хватило. Однако на обдумывание ответного хода, вернее, многоходовой ответной комбинации ушло значительно больше времени. Я ожидал побоев, мучений, смерти, чего угодно, но он даже пальцем ко мне не прикоснулся. И не посмотрел в мою сторону ни разу. И не сказал ничего. Новая игра была просчитана и обмозгована, а я в ней оказался пешкой, которую без всякого сожаления отдают за качество.
Впрочем, вскоре выяснилось, что не мне одному отводилась роль жертвы. Яган куда-то ненадолго отлучился и вернулся, ведя за собой на веревке Головастика. Бедняга брел покорно, как к предназначенный к закланию агнец. Не знаю, в каких жутких застенках провел все это время мой приятель, но видом он больше всего напоминал эксгумированного мертвеца. На нем, надо думать, успели перепробовать весь набор допросных орудий.
- Предыдущая
- 52/55
- Следующая
