Между плахой и секирой - Чадович Николай Трофимович - Страница 77

• Предыдущая
• 77/114
• Следующая

– Эрикс хотел, чтобы его похоронили в том же месте, где и его родных, – сказал Цыпф. – Но на кладбище это место не похоже… Хотя мы и не знаем, как хоронили мертвых в Будетляндии: предавали земле, кремировали или запускали в космос…

– Но он говорил и другое, – напомнила Лилечка. – Что когда мы доберемся до нужного места, то сами поймем, что к чему.

– Вот и добрались, – Смыков заглянул в свою записную книжку. – Тут двух мнений быть не может. Все ориентиры налицо. Да и место… приметное. Я ничего похожего отродясь не видел.

Между тем у Лилечки с детьми шел оживленный обмен мнениями, в ходе которого брат и сестра повздорили немного. Вскоре, однако, некое коммюнике было выработано и озвучено Лилечкой.

– Заранее попрошу меня не перебивать и не поправлять. Я говорю так, как понимаю, – первым делом заявила она. – А теперь слушайте… Это место существует столько, сколько дети помнят себя. Тут, кстати, я хочу заметить, что они не имеют никакого представления о том, каким был мир до катастрофы. Это их даже не интересует. В их понимании, все, что есть вокруг, появилось вместе с ними. Но это я для справки… Это место скорби…

– Что они понимают о скорби, – буркнул Смыков.

– Понимают, хотя и по-своему… Но я же просила не перебивать меня!

– Прошу прощения, – неискренне извинился Смыков.

– Но не только скорби… – продолжала Лилечка. – Надежды тоже. Сюда приходит тот, кто устал жить, но не хочет гнить в земле… Впрочем, тут я не все поняла… Возможно, это можно понимать иначе… Сюда приходит тот, кто устал жить, но не хочет умирать… То есть здесь достигается состояние… как бы это лучше выразиться… состояние ни жизни, ни смерти… Кроме того, это место погребения… Дающее надежду на что-то… На другую жизнь, что ли… Очень трудно находить нужные слова, – сказала она, как бы извиняясь, – короче, это место, предназначенное для мертвых и умирающих… Всем другим соваться сюда без крайней необходимости не рекомендуется.

– А как же нам его туда доставить? – Верка кивнула в сторону площади, где в обрамлении серого небесного свода и сизой мути горизонтов сияло нечто явно не принадлежащее к этому миру.

– Сейчас увидите, – сказала Лилечка, обменявшись с детьми серией жестов. – Но сначала надо бы с ним попрощаться… Не по-людски получается.

– Давай, Смыков, – Зяблик слегка подтолкнул приятеля вперед. – Скажи доброе слово от всех нас.

– Я, знаете ли, не готовился, – начал было отговариваться Смыков, хотя руки его уже автоматически приглаживали волосы и расправляли складки куртки. – Но если нужно…

– Нужно, нужно, – подтвердила Верка.

Тело Эрикса сняли с Барсика и уложили на широкий и сравнительно чистый парапет подземного перехода.

– Куда ногами полагается? – спросил Цыпф. – На восток или на запад?

– Без разницы, – ответил Зяблик. – Как ты разберешься, где сейчас этот запад? Да и не верил он, наверное, в эти предрассудки.

Лилечка, отыскав где-то бледный и чахлый цветок, чудом выросший среди камней и бетона, положила его на грудь покойника. Зяблик откинул брезент с его лица. Смыков откашлялся, придавая голосу соответствующую случаю тональность.

– Товарищи! Траурный митинг, посвященный светлой памяти нашего друга и соратника Эрикса, фамилия которого, к сожалению, осталась неизвестной, позвольте считать открытым. Покойник прожил короткую, но сложную жизнь, полную лишений, трудов и борьбы. Потеряв всех родных и друзей, он не утратил веры в светлое будущее прогрессивного человечества и до последней капли крови, до последнего вздоха боролся с приспешниками реакции, мракобесия и насилия, свившими гнездо на его бывшей родине. К сожалению, социально-классовая ограниченность не позволила ему…

– Не надо, – сказал Зяблик с нажимом. – Закругляйся.

– Светлая память о покойном навсегда останется в наших сердцах. Спи спокойно, дорогой товарищ! – второпях закончил Смыков и ткнул пальцем в сторону Зяблика: – А с вами, между прочим, я еще буду иметь серьезный разговор!

– Так и быть, поимеем, – согласился Зяблик. – Чуть попозже.

Следуя указаниям детей, тело Эрикса снова положили на Барсика, зато коробки сгрузили. Зверь, которого давно тянуло к завораживающему свету, получив соответствующую команду в виде пинка под хвост, охотно двинулся в сторону площади. Закутанный в брезентовый саван Эрикс возлежал на нем, как на крыше катафалка. Лилечка рыдала в полный голос. Верка всхлипывала. До полного комплекта впечатлений не хватало только стонущих звуков похоронного марша.

Лилечка, словно спохватившись, вытерла слезы и извлекла губную гармошку. Вновь задребезжала ржавая, с плохим разводом пила, но девушка нахмурила лоб, надула щеки, и звук сразу посветлел, очистился, обдал душу ознобом печали. Потекла мелодия – негромкая, незамысловатая, зато берущая за сердце и бередящая душу.

Барсик тем временем уже вступил на плиты площади, и его шкура засверкала и заискрилась, как чешуя золотой рыбки, летящей из садка в подвешенный над костром котелок. Световое пятно, до этого совершенно неподвижное, дрогнуло и немного уменьшилось в диаметре. Так продолжалось и дальше – с каждым новым шагом зверя оно становилось чуть ярче и чуть меньше, как бы стягивая всю свою энергию в одну точку. И от живого Барсика, и от мертвого Эрикса исходило одинаково интенсивное радужное сияние, застилавшее глаза наблюдателей слезами.

И вот наконец наступил момент, когда пятно волшебного света сжалось до размеров звериного тела, которое и само сейчас было как маленькое солнце. По стенам домов, окружающих площадь, неслись черные тени – явление давным-давно забытое в этом мире. Затем последовала короткая беззвучная вспышка, словно в единый миг испарилась тонна магния, и пятно вновь вернулось в свои прежние границы. Вокруг сразу потемнело.

– Больше желающих нет? – спросил Зяблик, вытирая рукавом глаза.

– А заманчиво, знаешь ли… – прошептала Верка. – Если бы только точно знать, что это дорога в новую жизнь…

– Это дорога к эвтаназии, – сказал Цыпф. – Это машина безболезненной смерти. Хотелось бы знать, сами будетляне ее придумали или кто-то им ее подарил.

– Смотрите, смотрите! – воскликнула вдруг Лилечка, указывая на стену соседнего здания.

Теперь, когда люди привыкли к необычному освещению, сразу стало заметно, что стены всех близлежащих домов до высоты человеческого роста – а кое-где и выше – покрывают короткие надписи, исполненные краской, тушью, губной помадой или просто нацарапанные острыми предметами.

– А ведь кое-что можно понять, – Зяблик прищурился. – Берта Нибур… Эм Шовен… тут какие-то иероглифы, не разберу… Гонслик… Грюнс фэмэли, семья, значит… Текен или Такаки… Николай и Мария Трейш… Эс Бэ Бэ, одни только инициалы… Плимак… Коган… Нет, тут и за месяц всего не прочтешь. Надо бы и нашего Эрикса увековечить. Как публика считает?

– Охота пуще неволи, – пожала плечами Верка. – Все равно в ближайшую тысячу лет этого никто не прочтет.

– И все же отметиться надо… Я мигом. – Смыков уже достал нож.

Пять минут спустя на стене появилась свежая эпитафия: «Хороший человек Эрикс и зверь Барсик здесь были».

Если верить карте, большая часть пути до границы была уже позади. Однако темп продвижения ватаги замедлялся – нужно было нести на себе коробки с продуктами, да и дети, часть энергии которых раньше выливалась на безответного Барсика, теперь все чаще досаждали им своими проказами. Встал даже вопрос о том, чтобы распрощаться с ними раньше времени.

– Нет, это переходит все границы! – возмущался Смыков. – Сегодня проснулся, хочу надеть ботинки, а в каждом по выводку мышей. Это тоже можно считать шуткой?

– Ну и что! – вступилась за детей Верка. – Мне они в ботинки по вороньему яйцу положили. Подумаешь, преступление!

Толгай, в сапогах которого еще хлюпал томатный сок, горестно пробормотал:

– Это не балалар… Это юлбасар… (что означало: «Это не дети… Это бандиты»).

Лилечка, конечно же, стояла за своих юных приятелей горой, но окончательное решение вынес Зяблик:

• Предыдущая
• 77/114
• Следующая