Между плахой и секирой - Чадович Николай Трофимович - Страница 91

• Предыдущая
• 91/114
• Следующая

Песик не поленился даже снова наведаться на свалку. Там, похоже, все было спокойно. Костры догорели, и два бульдозера гусеницами утрамбовывали свежий слой мусора. Потом пошли проливные дожди, и Песик успокоился окончательно.

Однако спокойствие это было относительным. Полностью пришло в норму только чувство самосохранения. А вот чувство любострастия, разгоряченное упоительным мигом соития с агонизирующей женщиной, наоборот, возбуждалось все больше и больше. Вскоре Песик буквально места себе не находил.

И наступил наконец такой момент, когда терпеть стало невмоготу. Действуя как лунатик, он покинул свой дом и направился в сторону реки, где до этого неоднократно видел загорающих в одиночестве особ женского пола и даже намечал их как возможные цели для грабежа. (Дуры эти, отправляясь на пляж, не снимали с себя ни сережек, ни колечек, ни кулонов.)

К реке вплотную подступали густые заросли ивняка, оставляя свободной лишь узкую полоску берега. Здесь загорали и отсюда рыбачили. В зарослях распивали спиртное и занимались любовью.

Двигаясь вдоль берега, Песик неминуемо засветился бы. Поэтому он стал выслеживать свою жертву под прикрытием зарослей. Такая не скоро, но все-таки нашлась.

Местом своего отдыха ничего не подозревающая девица выбрала укромный уголок, с трех сторон окруженный кустарником, так что ближайшие соседи по пляжу, до которых было не меньше полусотни метров, видеть ее не могли. Пользуясь этим обстоятельством, она загорала без верхней части купальника. Лет девице было около тридцати, а пышные формы ее тела не предполагали наличия нравственности.

Выйдя из кустов, Песик улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок. Руку с наколками он предусмотрительно сунул в карман.

– Привет. Как водичка? – вежливо осведомился он.

Девица ничего не ответила и быстро натянула лифчик. Пришлось Песику наклониться и самому потрогать воду.

– В самый раз, – заключил он с удовлетворением.

– Вот и плыви по ней, – недружелюбно сказала девица.

– Я плавать не умею. Может, научишь? – Песик стал так, чтобы его тень падала на девицу.

– За науку нынче деньги платят. – Она отодвинулась немного в сторону.

– Этого хватит? – он извлек из кармана четвертную купюру, последние свои крупные деньги.

– Слушай, вали отсюда! – девица села. – А деньги бабушке отдай. Пусть тебя в парикмахерскую сводит. (Действительно, Песик после выхода на волю немного зарос, а в те времена длинные волосы у мужчин считались чуть ли не признаком аморальности.)

– Бабушка моя откинулась, – он оглянулся назад: не видит ли их кто с реки. – Сирота я.

– Усыновлять я тебя не собираюсь, – отрезала девица. – И не надейся даже.

– Зачем меня усыновлять? Мы с тобой и пожениться можем, – усмехнулся Песик.

– Женилка у тебя еще не выросла! – Девица пока не понимала, с кем имеет дело.

– А это мы сейчас проверим, – он начал не спеша расстегивать брюки.

– Я закричу! – предупредила она.

– Только пискни, – со зловещей улыбкой сказал он. – Буфера оторву и в пасть засуну.

Брюки его вместе с трусами уже лежали на песке. Девица вскочила, ухватив свой сарафан. Настоящего страха, похоже, она еще не испытывала. Песик был слишком молод, чтобы казаться опасным.

– Пусти, сопляк! – она попыталась толкнуть его в грудь.

– Пущу, когда женилку мою испытаем. – Песик крепко обхватил ее поперек тела. – Только не дергайся, если живой хочешь отсюда уйти.

Девица беспомощно затрепыхалась в его руках и уже было раскрыла рот, чтобы позвать на помощь, но Песик резким движением боднул ее головой в лицо. Хрустнул сломанный нос. Это сразу лишило девицу воли к сопротивлению.

– Не надо, – давясь кровью, забормотала она. – Не бей… Лучше по согласию…

– Ладно. Ложись, шалава, – Песик толкнул ее на песок. – И шмотки скинуть не забудь. Я тебе не лакей.

Грубо навалившись на голую, покорную, тихо скулящую жертву, Песик, ради большего унижения, харкнул ей в лицо и почти сразу сомкнул на горле руки… Ох, как он ждал этого момента!

Когда все закончилось, он затащил труп в самую гущу зарослей да вдобавок еще и забросал ветками. На душе было легко и спокойно, словно камень с нее свалился.

– А говорят, что нет в жизни счастья! – сказал он вслух и ухмыльнулся.

Хорошенько запомнив место (ночью он собирался вернуться сюда и утопить тело в реке), Песик двинулся в обратный путь. Было самое время пропить ту самую подкожную четвертную, да и у покойницы он успел кое-что позаимствовать: часики-браслет, сережки с бирюзой и рубля три денег, не считая мелочи. Была на ней вроде еще и золотая цепочка, да где-то затерялась.

У ближайшего гастронома, в котором никогда не переводилось вино «Кзыл-шербет», прозванное в народе «Козлом щербатым», Песик встретил одного своего приятеля. Был он с виду кабан кабаном, но кличку почему-то носил совершенно не соответствующую своим габаритам – Щуплый. Имея группу инвалидности (когда-то отравился метиловым спиртом и с тех пор видел чуть получше крота, но чуть похуже курицы), он на законном основании нигде не работал, из-за лени не воровал и поэтому всегда норовил выпить на халяву, а потом еще и пустые бутылки сдать для пополнения собственного кармана. В Талашевске это называлось «сесть на хвост».

Правда, было у Щуплого и одно положительное качество. Разрушенная метиловым спиртом печень почти не перерабатывала алкоголя, и он упивался уже после четырех-пяти стаканов вина, а значит, сильно разорить своих собутыльников не мог.

Поведение его отличалось деловитостью и прямолинейностью. Китайские церемонии и пустопорожнее витийство он терпеть не мог.

Узрев приближающегося к злачному месту Песика, Щуплый лаконично осведомился:

– Есть что? – Это означало: «При деньгах ли ты, милый друг?»

– А как же! – Песик похрустел перед его носом четвертной купюрой.

– Я сбегаю, – сказал Щуплый тоном, не допускающим возражений.

– Давай, – милостиво разрешил Песик. – Я тебя в парке подожду.

– Сколько брать? – уже на ходу обернулся Щуплый.

– Для начала пузыря три.

– Мало будет, – на синюшном лице Щуплого появилось выражение досады.

– Если мало – добавим, – успокоил его Песик, все еще ощущавший в душе и теле необыкновенную легкость.

– Ну тогда я еще и подымить возьму.

– Может, ты себе на мои деньги и галоши купишь?

– Не, только пачку «Примы». – Метиловый спирт повредил не только здоровью, но и уму Щуплого. Любые слова он воспринимал буквально, а юмора не понимал абсолютно.

Пока приятель отлучался за вином (а за столь ходовым товаром приходилось еще и постоять; хоть Щуплый и брал его всегда без очереди, но не один же он такой деловой здесь был), Песик прохлаждался в парке, имевшем весьма дурную славу и поэтому редко посещавшемся гражданами, не ставившими своей целью распитие спиртных напитков. Здесь не то что фраеру залетному могли бока намять, а даже мента позорного из галифе вытряхнуть.

Не добавляли популярности парку и вороны, избравшие его для своего гнездовья. Этих черных горластых бестий слеталось сюда столько, что просто невозможно было, пройдясь из конца в конец аллеи, не получить на голову заряд жидкого помета.

Единственными украшениями парка, кроме изрезанных ножами садовых скамеек, служили скульптура героя Гражданской войны деда Талаша (одетый в кожух и ушанку, он целился из карабина в сторону райкома партии) да шеренга чугунных осветительных мачт, сработанных, надо сказать, не без изящества. У основания каждой мачты имелся небольшой распределительный ящик, в котором жилы подземного кабеля соединялись с проводами светильника. Постоянные посетители парка называли эти ящики «холодильниками». Почти в каждом из них хранились стаканы, а иногда даже кое-какая снедь, оставшаяся с предыдущих пирушек.

Песик еще и первой сигареты выкурить не успел, как примчался взмокший от усердия Щуплый.

– Ну и сволочной нынче народ пошел! – едва усевшись на скамейку, принялся жаловаться он. – «Куда, – говорят, – молодой человек, вы вперед всех лезете. Мы, между прочим, уже давно стоим». Представляешь?

• Предыдущая
• 91/114
• Следующая