Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/98
- Следующая
Жадно навалившись на еду, он глубокомысленно заметил, что водные процедуры для человека – первейшее дело. Свою мысль Жердев подкреплял всякими историческими примерами, начиная еще с античных времен.
– Христос своим ученикам сам ноги мыл! – говорил он, размахивая ножом, заменявшим ему и ложку, и вилку. – Неряхи они, наверное, были редкие… И Понтий Пилат, когда его совесть окончательно замучила, побежал руки мыть. Наверное, до этого имел неосторожность поручкаться с кем-нибудь из местных первосвященников… Нет, умыться спозаранку – первейшее дело! Недаром в народе говорят, что только медведь не умываясь живет…
– Говорят и по-другому, – многозначительно заметила Верка. – Не взяла личиком, так не возьмешь и умыванием.
– Ерунда! – Жердев безо всякого усилия расколол ножом деревянную солонку. – Лучше чистюля-дурнушка, чем неряха-красавица… Я, между прочим, когда пацаном был, регулярно в баню наведывался. Компания у нас такая была – я, мой папаша, царство ему небесное, и Сергей Миронович Киров. Веселый был мужик, заводной… Как сейчас его помню. Всегда с портфелем ходил, в галифе и красивых сафьяновых сапогах, кстати говоря, постоянно грязных… В тот день, когда его убили, мы как раз и собирались в баню, – Жердев вдруг пригорюнился. – Нда-а… А помыли его совсем в другом месте. Сутки спустя и моего папашу застрелили. Тоже из браунинга и тоже в затылок… Лежит сейчас на главной аллее Пискаревского кладбища. Как зайдешь, сразу налево. На могиле всегда цветы. Черный мрамор, бронзовый бюст и надпись: «Здесь покоится стойкий борец за дело рабочего класса балтийский матрос Иван Жердев». Нет, не могу вспоминать без слез! – Он вскочил и, хлопнув дверью, удалился в сторону сарая, торчавшего на задворках поместья.
– Его папаша, кстати говоря, приезжал в Талашевск сыночка проведать, – внес ясность Смыков. – Что он балтийский матрос, так это точно. Когда трезвый бывал, клял эсеров за то, что они его обманули во время кронштадтского мятежа. А по пьянке за то же самое большевиков грязью поливал. Тот еще был старик. Но телосложением сыну не уступал. Даже в чем-то и превосходил.
Жердев вернулся уже совсем в другом расположении духа, и даже хромота его, похоже, на время пропала.
– А хотите послушать, как меня Крупская в пионеры принимала? – с ходу предложил он.
– Времени, знаете ли, в обрез, – начал отнекиваться Смыков.
– Да ерунда! Я вас куда хочешь доставлю. Хоть в Лимпопо, хоть в Баламутье, хоть к черту на рога! Заодно расскажу, как я на Курской дуге три фрицевских танка бутылками сжег.
– Бутылки-то, поди, с портвейном были? – Верка прикинулась наивной дурочкой.
– Почему с портвейном? – удивился Жердев. – Со специальной зажигательной смесью. Ее еще потом «коктейлем Молотова» назвали. Две бутылки из-под водки были, одна пивная. Как сейчас помню.
– За такой подвиг вас к званию героя должны были представить, – заметил Смыков.
– Совершенно верно! Да вся беда в том, что я в разгар боя тяжелое ранение получил. Осколочное, в голову. – Он опять продемонстрировал шрам, который все видели накануне. – Плюс ко всему еще и засыпало меня. Только через трое суток саперы совсем из другой дивизии откопали… Вот и приписали мой подвиг постороннему человеку. Ефрейтору Миркису, может, слыхали про такого? Он позже детским писателем стал… Нет? Жаль. А на самом деле он никакой не герой и не писатель, а самый обыкновенный педераст. И жил он в то время с начальником штаба нашего полка. Вот тот и накатал на своего дружка представление в наградную комиссию. А меня с носом оставили. Весь фронт эту историю знал. После этого я от обиды и подался в повара, тем более что Курочкин меня давно к себе звал… Эх, попробовали бы вы мой бигос или суп-пюре из шампиньонов! А впрочем, чего это я разболтался! Соловья баснями не кормят! Один момент. Сейчас угощу вас своим фирменным блюдом. Молочный поросенок жареный в сухарях с хреном. Пальчики оближете.
Никто из членов ватаги не успел ни одобрить эту затею, ни отвергнуть ее, а Жердев, прихватив с собой обрез, уже ковылял через двор – хоть и неуклюже, но быстро и решительно, словно краб, преследующий морского ежа.
– Мало было одного пьяницы, так мы еще и второго нажили, – вздохнула Верка. – А мне он сначала даже понравился.
– А не надо было ему вчера казенный спирт наливать! – не преминул упрекнуть ее Зяблик. – Сама виновата.
Где-то поблизости грохнул выстрел и истошно заквохтали перепуганные куры.
– Надо бы забрать у него на всякий случай оружие, – заметил Цыпф.
– Да он не буйный, – успокоил друзей Смыков. – Забор свернуть или пивной ларек разорить он еще может. Но человека – ни-ни, пальцем не тронет. Дети, между прочим, просто обожали его.
На этот раз Жердев отсутствовал долго – не меньше часа. Выстрелов, правда, больше слышно не было, но сонное оцепенение, прежде царившее в деревне, развеялось. Время от времени до усадьбы доносились жалобные голоса различных домашних животных, бабья перебранка и даже мужской мат. Сразу в нескольких домах затопились печи.
В конце концов ватага стала собираться в путь-дорогу, решив, что подвыпивший Жердев заснул где-нибудь в укромном месте. Однако в самый последний момент он ворвался в дом, таща перед собой завернутый в рогожу полуведерный чугун, в каких сельские жители обычно готовят пойло для скота. Пахло от чугуна довольно аппетитно, хотя вовсе не поросятиной с хреном.
– Петух, тушенный в белом вине! – торжественно объявил Жердев, водружая чугун на середину стола. – Французское национальное блюдо. Когда к нам в страну генерал Де Голль приезжал, я поваров «Метрополя» консультировал относительно рецепта его приготовления… Белого вина здесь, правда, не нашлось, уж извините, но я его бражкой заменил… Почти одно и то же. Вообще сейчас достойное блюдо приготовить практически невозможно… То кардамона нет, то мускатного ореха, то ванильного сахара, то розового масла… Вот и приходится выкручиваться. И толченая дубовая кора в дело идет, и змеиная желчь, и настой полыни. Настоящий повар в грязь лицом никогда не ударит… Ну, пробуйте! Бабам ножки, чтоб и свои задирали трошки, мужикам грудку, чтоб не проспали побудку, мне крыло, чтоб на молодух вело, а ментам, как всегда, гузка, самая хорошая закуска…
– Но вы ведь нам вроде поросенка с хреном обещали, – напомнила Верка.
– Разве? – удивился Жердев. – А какая разница? Все одно – мясо. Тем более диетическое. Генерал Де Голль петухом не гнушался, а уж такой голытьбе, как вы, грех кочевряжиться.
Стоящий чуть в стороне Смыков приложил палец к губам – дескать, не надо зря раздражать хозяина, находящегося в столь переменчивом состоянии духа. Впрочем, это предупреждение было излишним – огромный нож, так и мелькавший в руках Жердева, невольно внушал всем присутствующим кротость и добронравие.
Петух действительно оказался очень вкусным, хотя бражка не могла в должной мере заменить белое вино, а капустный рассол не шел ни в какое сравнение с гранатовым соком.
Первым трапезу окончил Цыпф. Сказав: «Спасибо большое», – он выложил в опустевшую миску два мелких предмета – свинцовую дробину и обломок своего зуба. От радушного предложения остаться на уху ватага деликатно отказалась.
– Куда же вы теперь? – осведомился Жердев. Говорил он по-прежнему связно и действовал осмысленно. О его болезненном (с точки зрения Верки) состоянии свидетельствовали только слезящиеся глаза да красные набрякшие веки.
– Будем поближе к Талашевску пробираться, – сказал Смыков. – Там ведь нынешняя власть обосновалась?
– Там, там! – подтвердил Жердев. – Только зачем вам ноги зря бить столько километров? Да и на какую-нибудь мразь рогатую можно в пути напороться. Я вас в один момент домчу куда скажете. Не сомневайтесь.
Женщины сразу замахали руками, заквохтали, как наседки, увидевшие ястреба, еще раз доказывая свое генетическое родство с птицей курицей, зато мужчины призадумались.
– Ездок вы, конечно, отменный, никто не спорит, – сказал Смыков, поглядывая то на Цыпфа, то на Зяблика. – Да уж больно лихой… Скорость, наверное, постоянно превышаете и дорожные знаки игнорируете.
- Предыдущая
- 49/98
- Следующая