Щепки плахи, осколки секиры - Чадович Николай Трофимович - Страница 50
- Предыдущая
- 50/98
- Следующая
– Какие сейчас знаки, побойтесь Бога! А приличную скорость моя колымага только с горы развивает. Так что за жизнь и здоровье можете не беспокоиться. Буду беречь вас, как куриное яичко. – Жердев, очевидно, припомнил свой давний челночный промысел.
– Только пообещайте, что в дороге спиртное употреблять не станете, – заявила вдруг Верка.
– Вы, дамочка, говорите, да не заговаривайтесь! – обиделся Жердев. – У меня тридцать лет безаварийного стажа! Грамоту от Верховного Совета имел и двенадцать благодарностей от министерства. Во всем районе трезвее меня шофера не было.
– Лично я согласен, – сдался Зяблик. – Проверим, что у тебя лучше получается: машину водить или петуха готовить.
Через полчаса самоходное устройство Жердева, представлявшее собой уродливый гибрид пропашного трактора, мотоцикла и нескольких автомобилей разного класса, сопровождаемое почетным эскортом разъяренных псов, уже катило по узким деревенским улочкам. Хозяйки, выглядывавшие из-за заборов, истово крестились, и по губам их можно было прочесть: «Чур меня, чур меня!»
Машина, которую Жердев ласково называл «колымагой», являла собой доведенный почти до совершенства (или до абсурда) образец технического прагматизма. Все, что непосредственно не касалось вращения колес, маневрирования и торможения, было безжалостно отринуто, в том числе и такие привычные элементы автомобильной конструкции, как рессоры, кабина и кузов.
Сам Жердев восседал на мешке с соломой, а пассажиры вынуждены были цепляться за всякие выступающие детали рамы. Перед тем как тронуться, их предупредили о недопущении резких движений, которые могли нарушить центровку всего устройства.
По ровной дороге колымага делала не больше тридцати-сорока километров в час, но страха на седоков и зрителей наводила не меньше, чем гоночная машина, на предельной скорости несущаяся к финишу. А что касается шума и дыма, производимого колымагой, то здесь она могла переплюнуть даже знаменитый паровоз Стефенсона, в свое время ставший причиной умопомешательства многих достойных британских граждан.
На первом же спуске Жердев извлек из-под своего мешка бутылку с какой-то мутной жидкостью. Предваряя Веркино возмущение, он с самым серьезным видом объяснил:
– Проклятый гастрит замучил. Вот и приходится пить специальный настой, снижающий кислотность.
После нескольких добрых глотков бутылка наполовину опустела, зато скорость колымаги возросла почти вдвое. Зяблик, до того взиравший на Жердева с черной завистью, не выдержал и вцепился в недопитую бутылку.
– У меня тоже кислотность! – прошипел он, словно голодный кот. – Одна изжога от твоего петуха.
– Бывает, – добродушно согласился Жердев. – Видно, я цикуты передал.
– Чего? – удивился Цыпф. – Так ведь это же яд!
– Какой там яд, – Жердев великодушно уступил бутылку Зяблику и махнул освободившейся рукой. – В семенах, может, и есть яд, а корешки очень вкусные. Почти как морковка или сельдерей.
Зяблик тем временем сделал все возможное, чтобы рецепт целебной настойки остался для непосвященных тайной – сама жидкость исчезла в его чреве, а пустая бутылка улетела в кювет.
– Ну что, легче стало? – поинтересовалась Верка, протягивая Зяблику сухарь. – Пропала изжога?
– Подожди… – он гордо отстранил подачку. – Еще не подействовало…
По обе стороны от дороги простиралась голая и плоская торфяная равнина, на которой каждый кустик был заметен за километр. Впереди по обочине неспешно ковыляла парочка бродяг, каких в этих краях скиталось немало. Ничто, казалось, не предвещало беды. Просто наши герои забыли, что засады бывают не только стационарные, но и кочующие.
Когда до бродяг осталось совсем ничего – метров пять, – они вдруг разбежались в разные стороны, а поперек дороги остался лежать пожарный рукав, сплошь утыканный острыми гвоздями.
Тормозить или сворачивать было уже поздно. Все четыре колеса выстрелили почти одновременно. Машину повело в сторону, занесло и опрокинуло прежде, чем кто-нибудь успел глазом моргнуть.
Зяблик, кувыркавшийся вместе с колымагой, сумел каким-то чудом выхватить пистолет, но был почти раздавлен рухнувшей на него сверху тушей Жердева.
Слева и справа из заросших сорняками придорожных канав выскочили люди в самодельных маскировочных халатах и с целыми букетами болотных трав на голове. Спустя секунду в каждого из членов ватаги, как оставшегося в сознании, так и оглушенного падением, уперлось не меньше двух ружейных и пистолетных стволов.
Лица нападавших были скрыты матерчатыми масками, но по голосам, фигурам и ловким телодвижениям было понятно, что все это молодежь, почти ровесники тех сопливых рекрутов, которых сутки назад Жердев распустил по домам. Пленников быстро разоружили, оттащили к обочине и уложили в рядок лицом вниз. Все происходило быстро, молча, деловито, хотя и создавалось впечатление, что люди, устроившие засаду, несколько удивлены ее результатами. Время от времени раздавались реплики: «Смотри, и женщины с ними…», «А этому борову вообще лет шестьдесят…»
Потом звонкий молодой голос строго спросил:
– Кто такие?
– А ты сам кто такой? – Зяблик ерзал брюхом по земле, стараясь определить, осталось ли при нем хоть какое-нибудь оружие.
В ответ прямо над ухом у него бабахнул выстрел, и острые осколки дорожного щебня обожгли щеку.
– Не шевелиться! Отвечать на вопросы! – приказал тот же звонкий голос, еще не осипший от курения и чрезмерных возлияний. – Документы есть?
– Только справка об отсутствии глистов, – ответил Зяблик. – Да и то не моя.
– Шутник… Как звать?
– Лично меня Русланом. А этого богатыря, – Зяблик покосился туда, где лежал Жердев, – естественно, Фарлафом. С той стороны, значит, Рогдай и Ратмир.
– Ага, – тот, кто вел допрос, похоже, усмехнулся. – Спутниц ваших, следовательно, зовут Людмилой и Наиной.
– Угадал! – обрадовался Зяблик. – Книжки почитываешь или бабку в детстве слушал?
– Отца. Бывшего директора Талашевской средней школы номер два Глеба Макаровича Гинтова. Слыхали, надеюсь, про такого?
– Слыхал, – подтвердил Зяблик. – Но до сих пор только одно хорошее. То, что отпрыск у него такой засранец, для меня, скажу прямо, печальная новость… Но ты все равно ему привет передавай.
– От кого?
– Скажешь, что от Зяблика. Он в курсе…
– Отца моего, между прочим, не так давно убили, – сообщило чадо Гинтова обыденным тоном.
– Что? – Зяблик проворно сел. – Где, в Степи?
– Нет. – Человек, стоявший над ним, стянул маску и оказался девушкой лет двадцати. Лицом она очень походила на отца, правда, в отличие от него брови имела одинаковые. – Здесь, в Отчине…
– Слушай, даже поверить трудно… Чтоб Глеб такую промашку дал!
– Во все наши зарубежные миссии поступило распоряжение о срочном сборе. Подписанное Львом Цыпфом, бывшим делопроизводителем при штабе. В назначенном месте ждала засада. Сначала отцу и другим предъявили ультиматум. Нужно было отречься от Талашевского трактата, присягнуть новой власти и делом доказать свою преданность. Как я понимаю, пройти крещение кровью… Согласились на эти условия лишь несколько человек. Почти все остальные погибли в бою.
– К-какая с-сука эту подлянку устроила? – заскрежетал зубами Зяблик. – Скажи, кто? Плешаков, аггелы?
– А что… этого Цыпфа можно сбросить со счетов?
– Еще бы! Левка, вставай! – заорал Зяблик. – Вон он Цыпф, собственной персоной… Тот, который под зека острижен. Его в Отчине, наверное, с год не было. Мы отсюда свалили сразу после того, как твой батька в Степь к нехристям вернулся… Еще и выпили перед этим на посошок…
– Ладно, такие разговоры посреди дороги не ведутся. – Дочка Гинтова, покровителя степняков, демонстративно сунула пистолет в кобуру, однако Зяблику оружие не вернула. – Ребята, поставьте машину на колеса… Вдруг да заведется…
Смыков и дюжина парней в маскхалатах навалились на колымагу, задравшую вверх все четыре спущенных протектора, Верка и Лилечка занялись бесчувственным Жердевым, а Цыпф, пораженный стрелой клеветы в самое сердце, упивался своим горем.
- Предыдущая
- 50/98
- Следующая
