Долгое завтра - Брэкетт Ли Дуглас - Страница 40

• Предыдущая
• 40/45
• Следующая

– Когда-то его носила моя пра-прабабушка. Ну как, тебе нравится?

– Боже, – только и смог сказать Лен, – это самая… Самая неприличная вещь из всех, которые мне приходилось видеть.

– Я знаю. Но разве оно не красиво? Вот настоящая роскошь. Послушай, как оно шелестит. Представляешь, что сказал бы этот старый грязный дурак, если бы увидел его?

Джоан стояла совсем близко, Лен видел бархатистую кожу ее дивных плеч, видел, как опускалась и поднималась ее грудь, обтянутая ярко-красной тканью. Она улыбнулась. И внезапно до Лена дошло, до чего же она красива, – не просто хороша, как Эмити, а именно красивая. Он заглянул в ее темные глаза, внутри что-то оборвалось и вспыхнуло, словно электрическая лампочка зажглась в темном туннеле. Он никогда не испытывал подобного с Эмити.

Лен крепко прижал ее к себе, нашел ее губы. Ему было жарко, красное платье, шелковое и мягкое, хранило тепло ее тела. Лен закрыл глаза и поцеловал ее, затем еще раз и еще, руки его сами собой поползли вверх, к этим дивным плечам. Джоан резко отстранилась, уже не улыбаясь, глаза ее сияли, словно в них зажглись звезды.

– Когда-нибудь, – сказала она, – ты захочешь уйти отсюда, Лен Колтер. Прошу тебя, приди за мной.

И она вновь скрылась в соседней комнате, послышался скрип засова. Следовать за ней было бесполезно. А когда Джоан появилась вновь в своей обычной одежде, на крыльце послышались шаги.

В следующий раз и не в этом доме Джоан рассказала Лену о Нулевом Решении.

Пришла зима. Фол Крик напоминал маленький заброшенный островок света и жизни в мрачной стране холода, ветра и колючего снега. Перевал был занесен снегом, до весны все застыло. Убеленные снегом горные вершины, величественные в лучах солнца и угрожающие в сумерки, отталкивали своей неприступностью.

В Барторстауне не было ни зимы, ни лета, ни ночи, ни дня: те же огни освещали каменный туннель, тот же воздух шипел в комнатах, выдолбленных в камне. Бессмертное, неустанное сердце продолжало биться за бетонной стеной, а над ним дремал в своей комнатке мозг – Клементина, – глупое название для надежды, огромной, словно мир, – дремала, пока люди заботливо и тщательно протирали и смазывали каждый проводок и транзистор. А еще выше, в комнате сторожа, следили и прислушивались стражи этого маленького мирка.

А Лен все работал, потел от усердия, пытаясь разобраться в книжках, которые ему рекомендовали прочесть, и думал, как много он уже знает и насколько несведущи все остальные в том страшном внешнем мире. Люди, оставшиеся за горами, не смогли бы сделать и сотую часть того, что делают они с Исо во спасение светлого завтра от ужасного вчера. Лен не мог понять, почему он так плохо спит по ночам, завидовал Исо, однако ничего ему не рассказывал. Он уже не радовался, что потратил полжизни ради того, чтобы добраться сюда, смирившись с реальностью. Лен часто думал о Джоан, старался встречаться с ней как можно реже, но это ему не удавалось. Он боялся ее, но гораздо больше боялся признаться самому себе. Джоан, как никому другому, ничего не стоило доказать, что он, Лен Колтер, хочет уйти, бежать из Барторстауна. Она бросила вызов, который он не в силах был принять. А еще она была девушкой, и он сходил по ней с ума.

Другие, конечно, тоже работали. Хостеттер много времени проводил с Шермэном. Он давал ему полезные советы, используя свой многолетний опыт, как усовершенствовать систему внешней торговли. За эти дни Хостеттер очень изменился: волосы и бороду он коротко подстриг, нью-меноннайтскую одежду спрятал глубоко в сундук. Они все еще жили в одной комнате, но каждый занимался своим делом, у Хостеттера были свои друзья, а Лен большую часть времени проводил с Джоан. Через некоторое время Лену пришло в голову, будто вся семья Вепплоу считает, что они должны пожениться. От этих мыслей Лен чувствовал себя уже не так свободно у них в доме, как раньше.

«Женские разговоры, и больше ничего, – твердил он себе. – Эмити тоже не подпускала меня к себе. Они и сами не знают, чего хотят, эти девчонки. Вбила себе в голову, что хочет уехать отсюда, точно так же, как я раньше рвался в Барторстаун».

И он вновь и вновь пытался убедить Джоан, что ей не понравится там, откуда пришли они, без устали описывал ей спящие деревушки и скучную, монотонную жизнь живущих там людей. Он пытался заставить ее понять, что не нужно уезжать отсюда. И вдруг ему так захотелось домой, что он осекся на полуслове. А в ее глазах он увидел явное удовлетворение.

Кроме того, бессмысленно было даже думать о побеге. Обратного пути просто не существовало. Горы были слишком высокими, за всеми дорогами тщательно следили. Была и еще одна причина. Лену никто не говорил об этом, но он знал абсолютно точно: Шермэну известен каждый его шаг. Добраться до Барторстауна оказалось гораздо проще, чем вернуться назад.

Все вокруг тщательно следили друг за другом, каждый поступок живо обсуждался местными кумушками. Перед Рождеством предметом разговоров стал Гутиэррез. «Бедняга Джулио, как тяжело переживает он свое разочарование. Знаете, он отдал свою жизнь этой работе, да, конечно, однако рано или поздно каждый в чем-нибудь разочаровывается. Разве можно так много пить? Почему бы не взять себя в руки и не попробовать начать все заново? В конце концов жизнь… кстати, вы слышали, что недавно его нашли под забором Сойера мертвецки пьяным, он чуть не замерз до смерти. О, его бедная жена, как ее жаль, гораздо больше, чем самого Джулио. Мужчина его возраста должен отдавать себе отчет в том, что жизнь не состоит целиком из приятных событий, случаются и полосы невезения. Я слышала, что и бедняга Фрэнк Эрдманн близок к помешательству. Я слышала…»

Все они видят и слышат, а затем обсуждают. Говорили, конечно, и о других людях и других событиях, но Гутиэррез оставался в центре внимания до конца зимы. С чего бы ни начинался разговор, он все равно сводился к Гутиэррезу. Лен тоже несколько раз видел его – и пьяным, и выпившим, в такие минуты казалось, что Гутиэррезом целиком владеет неясная потерянная надежда, которую он пытается обрести вновь. Ночью в большой комнате его дома всегда горел свет. Гутиэррез сидел за столом, на котором были разбросаны бумаги, он перебирал их, то и дело прикладываясь к большому кувшину. Так он работал и пил до тех пор, пока не сползал под стол, и тогда жена тащила его к кровати. Любой случайный ночной прохожий мог наблюдать в освещенное окно подобную сцену.

Наступило Рождество, и после церкви Вепплоу давали у себя обед. Холодный воздух был хрустально чист, погода – чудесной. Десятки подобных обедов прокатились по всему Фол Крику, люди с трудом пробирались к домам, по ночам на улицах зажигали фонари. Джоан пребывала в каком-то странном волнении, и однажды, по пути к кому-то в гости, она повела Лена в сад, где они, забыв о холоде, долго стояли, прижавшись друг к другу.

– Ты любишь меня?

В ответ он страстно поцеловал ее.

– О Лен, если ты по-настоящему любишь меня… – Внезапно она еще сильнее прильнула к нему и быстро прошептала: – Увези меня отсюда. Я сойду с ума, если еще немного побуду в этой Дыре. Если бы я была мужчиной, то давным-давно сбежала бы отсюда. Только ты сможешь помочь мне. Я буду боготворить тебя за это всю жизнь.

Лен медленно и осторожно отодвинулся, словно от зыбучего песка.

– Нет.

– Почему, Лен? Почему ты вбил себе в голову, что должен провести остаток жизни в этой дыре. Ведь Барторстаун для тебя – лишь детская мечта, и ничего больше.

Он отвел взгляд.

– Они твердят тебе, что работают ради будущего благополучия всего мира? Я с рождения слышу эти басни, – лицо ее исказилось от ярости, которую она так долго подавляла в себе. – Эту бомбу создавала не я, и не я разрушила мир, так почему меня силой держат здесь и твердят о каком-то долге? Ответь мне, Лен! Ведь у меня нет долгов! Ну что же ты молчишь? А, наверное, ты боишься. Боишься признаться самому себе в том, что напрасно растратил все эти годы? Боишься открыто столкнуться с реальностью?

• Предыдущая
• 40/45
• Следующая