Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 68

• Предыдущая
• 68/147
• Следующая

Шеф делает пару глотков, и продолжает совершенствовать правила игры:

— А если зазвонит телефон, надо заорать «Тревога!», вскочить из-за стола, постаравшись при этом перевернуть его, и мчаться сломя голову к двери, как будто тебе в задницу попала молния.

Суббота.

Порывы ветра опять стали затяжными, молотящими один за одним прямо в лицо лодке.

Барометр рисует линию, круто падающую вниз.

— Я хочу знать лишь одно, — говорит Старик. — как Томми умудряются держать свои суда вместе. Не могли же они связать эти чертовы посудины. А что касается парней на этих консервных банках, которые называются эсминцами, то они должны были испытать массу приятных минут!

Я вспоминаю пятибалльное волнение на море во время моих походов на эсминцах. Для меня этого было более чем достаточно. Нечего было и думать о том, чтобы идти полным ходом. При шести баллах наши эсминцы не покидают свою базу в Бресте. Но англичане не могут выбирать себе погоду по вкусу. Они должны прикрывать конвой в любую погоду — даже в такую.

Днем я, вырядившись как заправский морской волк, карабкаюсь вверх по трапу. Я жду момента под люком, пока не схлынет вода, открываю крышку и выбираюсь наружу. Одним движением я захлопываю крышку ногой и защелкиваю карабин страховочного пояса.

Волна, похожая на спину исполинского кита, встает чуть в стороне по ходу лодки. Она становится все больше и больше, распрямляет свой горб и превращается в отвесную стену. Затем ее поверхность становится вогнутой, и вал, переливаясь, как зеленое стекло, устремляется прямо на нас. И вот нос лодки врезается в эту стену.

— Теперь нет… — стоило второму вахтенному офицеру начать свою фразу, как волна обрушивается на боевую рубку. Лодка покачнулась.

— …никакого смысла, — договаривает предложение второй вахтенный минуту спустя.

Я знаю о случаях, когда всю палубную команду в полном составе смывало с мостика особенно мощной волной, причем никто внутри лодки не знал о случившемся. Такие смертоносные волны иногда рождаются, если один вал накатывает на другой. Удар такого великана не выдержит никакой страховочный пояс.

Что чувствуешь, оказавшись в воде, в набухшей от воды одежде, и видя, как твоя лодка удаляется — становится все меньше и меньше, скрывается на мгновение за волнами, а потом пропадает из виду навсегда? Тебе конец, fini. А какое выражение лица у человека, первым обнаружившего, что вся вахта целиком исчезла с мостика, что лодка, оказывается, вслепую бредет по морю…

Мы идем малым ходом: опасно двигаться быстрее. Лодка может нырнуть сама по себе. Случалось, что лодки, шедшие слишком быстро в бурном море, скатившись с одной крутой гигантской волны к подножию следующей, под действием собственной инерции камнем уходили под воду на тридцать метров, а то и глубже. Вахтенные на мостике запросто могли бы захлебнуться. А если через воздухозаборники дизелей внутрь залилось бы слишком много воды, то лодка просто-напросто затонула бы.

Второй вахтенный офицер поворачивает ко мне красное лицо:

— Хотел бы я знать, насколько мы смогли продвинуться!

Внезапно он орет:

— Пригнись!

Это значит: присядь и задержи дыхание.

У меня хватает времени, чтобы увидеть открытый рот второго вахтенного, зеленую гору, вырастающую впереди лодки слева по борту и огромную белую лапу, которую она нерешительно протягивает к нам. Потом с громоподобным звуком она бьет в борт носовой части лодки, которая от удара уваливает в сторону от своего курса. Спрячь голову! Шипящий вал заливает мостик, полностью скрывая его под собой. Мы больше не чувствуем палубы у себя под ногами.

Но сразу же эта самая волна вздымает лодку. Высунувшийся из воды нос некоторое время висит в воздухе, пока волна не отпускает лодку, давая ей свалиться вниз. Вода через шпигаты и кормовую часть мостика, лишенную бульверка, устремляется прочь. Вскипевшие вокруг ног водовороты пытаются свалить нас.

— Это, пожалуй, слишком, — ворчит второй вахтенный.

В тот момент, когда лодка оседлала следующую волну, он откидывает люк и сообщает вниз:

— Для командира: волны сильно ухудшают видимость. Прошу изменить курс: триста градусов.

На мгновение из открытого люка на мостик долетают звуки транслируемой внутри лодки музыки. Затем снизу раздается голос:

— Курс триста градусов разрешаю.

— Новый курс: триста градусов, — командует второй вахтенный рулевому.

Лодка медленно поворачивает, и волны начинают накатывать под углом на корму. Теперь она будет мотаться, как детская лошадь-качалка.

— Курс — триста градусов, — подтверждает рулевой снизу. Люк боевой рубки вновь закрывается.

Мое лицо горит, как будто я натер его своим рукавом. Не имею ни малейшего понятия, сколько раз по нему хлестанули плети воды. Я еще удивляюсь, что оно не распухло настолько, чтобы окончательно скрыть глаза. Нельзя ни разу моргнуть, чтобы не почувствовать боли. Кажется, мои веки стали в два раза больше, чем обычно. Боже, за что такое наказание?

Я молча киваю второму вахтенному, жду, пока крутящийся водоворот не покинет мостик, откидываю крышку и скрываюсь в люке.

Меня охватывает бездонная депрессия. Это мученичество — испытание нашей выносливости, проверяющее, доколе мы можем терпеть боль.

Радист принял позывные SOS с нескольких кораблей.

— Скорее всего, разбиты грузовые люки на транспортных судах, и вода заливает трюмы. К тому же, волны превратили спасательные шлюпки в щепки.

Старик перечисляет различные беды, которые шторм может доставить обычному кораблю:

— Если на какой-то из этих барж выйдет из строя рулевой механизм, или она потеряет винт, команде остается только молиться.

Рев воды, дробь водяных брызг и шипение воды в трюме составляют фоновую музыку глухим ритмичным ударам волн в носовую часть лодки.

Я могу только дивиться тому, что одичавшее море до сих пор не расплющило лодку и не разорвало ее сварные швы. Все наши потери на данный момент заключаются в нескольких разбитых тарелках и бутылках яблочного сока. Похоже, сама по себе лодка неуязвима для разбушевавшейся стихии. Но она постепенно заставляет нас встать на колени. Техника хорошо переносит шторм — в отличие от нас, простых людей, которые не слишком-то приспособлены к подобным мучениям.

По вялой активности в радиоэфире я делаю вывод о том, насколько безуспешно действуют подлодки. Требования сообщить свои координаты, обычные донесения, пробные радиосигналы — и больше ничего.

Мне на память внезапно приходит отрывок из книги Джозефа Конрада «Юнец», когда барк «Джудея», идущий с грузом угля в Бангкок, попадает в зимний атлантический шторм, который потихоньку разрушает корабль: сначала фальшборт, затем — штаги, спасательные шлюпки, вентиляционные трубы, палубную надстройку вместе с камбузом и кубриками команды! И как они все встали к помпам: от капитана до юнги, привязавшись к мачтам, работая днем и ночью до изнеможения, чтобы выжить. У меня в голове отложилась фраза: «Мы забыли, что такое — быть сухими».

Это воспоминание успокаивает меня: море не в силах нас утопить. Никакой другой корабль не превосходит наш по мореходным качествам.

Воскресенье.

Даже чтобы проделать самые обычные дела, мне приходится вынести внутреннюю борьбу с самим собой. Стоит ли мне утруждать себя — может, лучше оставить все как есть?

Больше всего нас ослабляет недосыпание. Тишина и покой приходят на лодку лишь, когда видимость равна нулю, и командир приказывает погружение. Стоит лодке выровняться на глубине, как внутри нее редко услышишь громкий голос. Валяются брошенные колоды игральных карт. Все пытаются хоть немного поспать в течение того часа-другого, что мы пробудем под водой.

Всякий раз тишина в погрузившейся лодке действует мне на нервы. Когда все, сраженные усталостью, лежат по койкам или прямо на полу, складывается такое впечатление, что команда покинула свой корабль.

• Предыдущая
• 68/147
• Следующая