Мотель «Парадиз» - Маккормак Эрик - Страница 16

• Предыдущая
• 16/31
• Следующая

Трудно поверить, чтобы Дж. П. когда-то был молод.

Он выяснил, что два офицера полиции откликнулись на экстренный звонок и приехали в самом начале девятого, одновременно с Джеком Миллером – трое опоздавших на вечеринку. Все услышали выстрел и побежали к кабинету Лундта. Уборщик Томсон стоял у двери.

Его немедленно арестовали, решив, что он и есть тот убийца, о котором говорил Лундт. Томсон заявил, что невиновен, он просто обходил этажи, как обычно, и заметил в кабинете Лундта свет. Он открыл дверь и увидел беднягу с пистолетом у виска. Потом он застрелился.

Что до Миллера, тот сказал, что пришел потому, что Лундт звонил ему накануне. Он задержался на пару минут, чтобы зайти за сигарой в табачную лавку напротив.

Томсона отпустили на следующее утро. К тому времени в кабинете Лундта нашли письма о долгах, а кто-то получил его другие зловещие записки.

Все это было очень странно. Полиция еще раз допросила Миллера. Он настаивал, что знал Лундта только по работе и уж точно не давал ему в долг денег, не писал ему писем да и не получал их от него, если уж на то пошло. Что касается «беретты» с его отпечатками, то он не имеет ни малейшего представления, как она попала к Лундту. Следствие зашло в тупик. Адвокат Миллера уверил его, что, появись он в тот вечер в Ратуше минутой раньше, не миновать бы ему виселицы – столько улик против него.

Полиция умыла руки. Лундт был мертв, очевидное самоубийство; дело закрыли. Коронер предположил, что Лундт, вероятнее всего, планировал убить Миллера и выдать это за самооборону. Увидев в дверях Томсона, а не Миллера, он понял, что план провалился. Он заварил слишком густую кашу. Похищение «беретты», письма, последний звонок в полицию. Он не был готов к последствиям, вот и застрелился.

– Но, – сказал Дж. П., – для начала, зачем ему было убивать Миллера? Вот что меня интересовало. Трудно представить, чтобы Лундт замышлял убийство. Я говорил об этом с Миллером раз или два – все без толку. К концу недели Лундт уже вылетел у него из головы. Его заботила только победа на выборах.

Но, перекинувшись всего парой слов с домохозяйкой Лундта, пожилой вдовой, Дж. П. выяснил, что Миллера тот ненавидел. Лундт часто говорил с ней о том, как его начальника любят женщины. Он стал еще более желчным, когда тот соблазнил некую молодую женщину, новую секретаршу в Ратуше. Лундт тайно обожал ее. Так что, когда Миллер всего за пару недель, по своему обыкновению, увел и ее, это была последняя капля. Лундт несколько раз говорил хозяйке, что с радостью отдал бы жизнь, лишь бы восторжествовала справедливость.

Дж. П. поудобнее разместился на диване. Время от времени он поправлял серебряные волосы, бессознательно прихорашиваясь. Скорее всего, он и сам был когда-то любимец женщин.

– Думаю, коронер был только наполовину прав насчет причин самоубийства, – сказал Дж. П. – По его мнению, больше всего на свете Лундт боялся выставить себя неудачливым влюбленным… Месть – дело интимное, – продолжал он. – Лундт зашел так далеко ради женщины, которая на него и не взглянула бы. В последний момент он осознал, до чего жалок его поступок, и предпочел смерть.

Дж. П. не шевелясь разглядывал меня сквозь слабые испарения лосьона для бритья. Я вдруг понял, что он ждет моей реплики. И в первый раз с того момента, как он начал свою историю, я заговорил.

– Но по словам Томсона выходит, что, когда он распахнул дверь, Лундт уже держал пистолет у виска. Как бы он собирался застрелить Миллера, уже застрелившись сам?

Дж. П., по-ящерьи улыбаясь, поздравил меня с правильным вопросом. Но что до правильного ответа, тут можно только домысливать. Лундт, сказал он, был человеком высоких моральных принципов, которые не позволили бы ему решиться на убийство другого человека. Его хозяйка несколько раз настойчиво повторила, что Лундт и мухи бы не обидел.

– Но он не возражал против того, чтобы Миллера убило государство, – сказал Дж. П.

Он был уверен, что Лундт планировал убийство-самоубийство наизнанку: с самого начала собирался застрелиться из «беретты» Миллера, подстроив все так, чтобы немедленно прибыла полиция и схватила Миллера на месте преступления. Адвокат Миллера был прав – против него столько улик, что его наверняка повесили бы. Ни один судья не поверил бы в историю про идиота, способного убить себя только ради того, чтобы подвести кого-то под петлю.

Кроме того, Лундт не считал себя самоубийцей: для этого он был слишком высокоморален.

– Он полагал, – сказал Дж. П., – что просто казнит себя наперед за косвенное убийство Миллера. Настолько он был уверен, что его план застрахован от ошибок, а Миллера ждет виселица. Но Томсон, уборщик, открыл дверь, и смерть Лундта превратилась в самоубийство.

Рот Дж. П. приоткрылся чуть шире, и я впервые увидел его отличные серебряные зубы.

– Через месяц, – сказал он, – Миллер победил на выборах.

Ящер издал короткий клекот и, помолчав, невозмутимо продолжал:

– Лундт был из тех, для кого женщины слишком важны. В свое время и у меня была эта слабость.

Очевидно, он доверился мне, проверив меня историей Лундта, и теперь собирался рассказать что-то более личное.

– Подростком, – сказал он, – я, бывало, перелистывал телефонный справочник и трогал женские имена.

То было предвестьем других времен, когда он, уже двадцатилетним, тратил все свои силы на погоню за женщинами во плоти и крови. В те времена Дж. П. часто менял облик – не лицемеря, просто еще не зная, кем собирается стать. Теперь я слушал его внимательнее. Возможно, я уже чувствовал, что где-то в его памяти таится что-то важное для меня.

Он сказал, что в этот момент его жизни (под тридцать) он стал жить согласно теории, которую выстроил для себя. Звучала она так: в жизни по-настоящему сбалансированной неизбежны резкие скачки и повороты, необходимые, чтобы уравновесить периоды относительного постоянства. Если жизнь становится слишком приятной, разумный человек должен без колебаний причинить себе персональную квоту боли; если жизнь становится слишком надежной, он должен намеренно подвергнуть себя опасности.

Соответственно, Дж. П. время от времени садился за руль слишком быстрых для него машин, взбирался на скалы, слишком крутые для человека, который постоянно спотыкался на лестнице; сплавлялся по стремнинам (никому не признавшись, что не умеет плавать); а когда пришло время стать военным корреспондентом, без особой нужды вставал во весь рост под вражескими пулями.

Так вот, что касается женщин. Однажды он ухаживал за женщиной, непохожей ни на одну из тех, кого знал. Она слегка пугала его – женщина, любившая ночь.

Дж. П. облизнул серебристые губы. Об этом-то он и хотел мне рассказать.

Война к тому времени закончилась, его назначение в Европе – тоже. Он работал в городе, в центральной газете, жизнь налаживалась – и тут его приятель между прочим упомянул, что среди вечерних машинисток появилась довольно интересная особа. Дж. П., всегда начеку, понес статью в машинописный зал и там увидел ее. Она была по-настоящему красива. Дж. П. влюбился с первого взгляда и решил во что бы то ни стало ее заполучить.

Так начался их странный роман. Иногда она отвечала ему сильно и страстно, иногда обдавала презрением. Он никогда не мог полностью доверять ей, хотя всегда ее желал. Он даже просил ее руки – такое было с ним впервые.

Дж. П. окостенело поднялся с дивана и налил нам в кубки вина – в серебряные кубки. Вручая один мне, он между прочим сказал:

– Она была из ваших краев. Ее звали Рахиль Маккензи.

Я не выдал себя, как в прошлый раз, в Институте Потерянных. Я оставался спокоен. Рахиль – не такое уж редкое имя. Я не перебил Дж. П. Не попросил продолжать. Я знал, что в этом нет надобности. Если он ожидал, что я что-то скажу, то я его разочаровал. Он отпил вина серебряными губами, поставил кубок на стол и начал вспоминать о своей последней встрече с той женщиной. Однажды, теплой августовской ночью…

• Предыдущая
• 16/31
• Следующая