Все дороги ведут в Рим - Алферова Марианна Владимировна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/86
• Следующая

Еще пять дней назад Марк как будто неплохо себя чувствовал. Норма вопреки всякой логике, вопреки опыту вдруг яростно уверовала в чудо. Погода стояла удивительная – небеса бездонные. Облака медленно плыли послушными стадами белых овец. Посаженные на склонах гор деревца принялись хорошо. Кто знает, может, Крит станет лет через сто таким, каким был прежде – покрытым лесами и…

Марк улыбался и говорил, что такого неба он никогда не видел прежде. Только лицо у него было белым, как снег, белее простыней. Белее белых роз в вазе на столе. А потом Марк перестал есть. Он не мог пошевелиться, даже открыть глаза было трудно. Даже шевельнуть посеревшими губами – и то не мог. Однако утром последнего дня вдруг встрепенулся, и даже пробовал поймать бабочку, что вилась над цветами. Не получилось. Норма хотела ему помочь. Но он ее остановил.

– Не надо… пусть летит… это я… – что «я» – не договорил.

Рядом с вазой стояла клепсидра [16]. Вода давным-давно перетекла из одной половины в другую, но Норма не переворачивала старинные часы. И так все время давно вышло. То, что сейчас, – было сверх отпущенного.

Если бы она осталась в Риме… О, если бы она сейчас была в Риме! В Риме есть лекарства и клиника, она бы вылечила своего мальчика. Но их не пускали в Рим. Платой за несгибаемость явилась жизнь ее Марка. За принципы, за надменность, за убеждения. Стоят ли убеждения жизни единственного ребенка? Да Норма и не собиралась приносить такую жертву. Уверенность в неуязвимости Марка ее подвела. Она считала, что родила существо, которому не страшны Z-лучи, и вообще ничто на свете не может уязвить. Ошиблась. Норма родила простого ребенка. И Z-лучи его убили. Марк расплачивается за ее просчеты и за ее фантазии, только и всего. Она пыталась увидеть сверхъестественное там, где было самое простое – обычная жизнь, обычный малыш. Обычное принять и понять бывает труднее всего. Все мечтают о сверхъестественном. Ищут знамения там, где их нет. Дождь, и внезапный снег, засуха, – все можно истолковать как знаки. Но можно увидеть только ДОЖДЬ. СНЕГ. ЗАСУХУ. И засуха – это не черная худая лошадь с облезлым хвостом – дэв Апаоши, дерущийся с белым конем Тиштрия за право дождей пролиться на землю. В юности Норма увлекалась зороастризмом, но вскоре это увлечение прошло. Проповедь превосходства зороастрийцев над всем остальным человечеством была привлекательной для многих, но не для Нормы Галликан. Так что засуха в этом году – это всего лишь антициклон, зависший неподвижно над Внутренним морем. В таком мире страшно жить – страшно до боли во всем теле, до расщепления позвоночного столба, до иссушения мозга, до… нет, пусть лучше будет дэв в виде облезлой черной лошади, пусть он сражается с белым прекрасным конем. Так понятней, так проще, и так – почти не страшно, ибо все зависит от дэвов, и почти ничего – от тебя. Как принять ответственность за хрупкий голубой шарик и не сойти при этом с ума. Легче поверить в дэва. Норма не может. Она погружается в тайны этого мира, как в черную бездну. Мир слишком сложен – это его главный недостаток. А все попытки упростить – лишь краткоживущие схемы, пригодные на несколько лет или веков. Остается одно: закусить губу, подавить страх и перестать выдумывать дэвов.

Пурпурная бабочка вновь вернулась. Закружилась над цветами, потом села на руку Марку.

– Это я… – сказал ее мальчик одними губами – … и она бессмертна.

Пурпурная бабочка улетела, яркое пятнышко огня заметалось среди цветов сада и исчезло.

– Психея, – прошептал Марк.

А потом он заснул. И сон его плавно перешел в беспамятство. И он больше уже не проснулся. Норма сидела у его постели, держала его за руку и ощущала, как тепло медленно покидает тело.

Римляне считали, что Постум встает поздно, с трудом продирая глаза после очередной попойки. На самом деле юный император поднимался с рассветом. Из спальни он переходил в свой малый таблин. Все думали, что император еще спит, а он уже сидел за столом, просматривал свежий номер «Акты диурны», пил кофе и делал заметки на листке. Потом, просмотрев записи, сжигал листок. Так что утром Местрий Плутарх всякий раз находил на серебряном подносе пепел. Вместе с «Актой диурной» приносился шифрованный листок из Целия. Сегодня в нем было сообщение об активности монголов и предполагаемом наступлении на Готское царство. Царь Готии Книва просил помощи. Двадцать лет Книва ждал этого нападения, и все же оно оказалось для него полной неожиданностью. Однако у Рима не было договора с Готией, и Бенит не хотел его сейчас заключать. Легион он, конечно, пошлет. Но не более. К тому же префект претория находился в плену и, как сообщал Целий, был уже переправлен в Альбион. К счастью, Блез так глуп, что не сможет сообщить противнику ничего ценного. И все, что может сделать Лондиний, досаждая Риму, это держать префекта у себя. Ну и пусть держат. Так лучше. Не так сложно назначить нового командующего гвардией. Хуже Блеза все равно не найти.

«Гней Рутилий», – написал император на листке. И рядом поставил еще несколько букв. И несколько вопросов. Потом сжег и этот листок.

Постум знал, что доклады Целия поступают к нему на стол целиком. А к Бениту – в урезанном виде. Целий набивался в союзники. Но в союзники тайные. К примеру, доклад о философах, которые мечтают превратить Рим в идеальное государство Платона, поступил только к императору. Философов пока двое. Им что-то около двадцати, оба – темного происхождения. Девушка и юноша. Береника и Серторий. Август взял чистый листок, но ничего больше не написал. Долго сидел, задумавшись.

Кто обычно спал до полудня, так это Бенитов сынок. Однако в то утро и он поднялся рано. А может, и вообще не ложился? Потому что когда он появился в таблине императора, вид у него был безумный. Глаза вытаращены, на губах пена, волосы всклокочены, и в волосах то ли пух, то ли обрывки бумаги. Вошел Александр без доклада. Вернее, ворвался тайфуном. Постум едва успел задвинуть ящик стола и принять невозмутимый вид. Физиономия Бенитова сынка вместе с безумием излучала торжество. Руками Александр размахивал так, что едва не сшиб бюст Сенеки, стоящий у входа.

– Покупай! – крикнул он и швырнул на стол потрепанную коричневую папку.

Постум брезгливо тронул тесемки, но открывать не стал.

– Заветная папашина папочка, прямо из потайного ящика. А я вот сумел ее выудить. Ха…

– Зачем она мне? – с напускным равнодушием пожал плечами Постум.

– Как зачем? Здесь списочки неблагонадежных и списочки тех, кого папаша хочет ликвидировать в ближайшее время.

Постум потянул за тесемки, но Александр рванул папку к себе и навалился на нее всем телом.

– Э, так не пойдет. – Он погрозил императору пальцем и хитро ухмыльнулся. – За папочку придется заплатить. И причем кругленькую сумму. Тысчонку за один листочек. За первый. Остальные продам дешевле. Но первый непременно за тысчонку.

– Да нет там ничего. Вырезки из старых газет, – фыркнул Август, отводя глаза. – Ты такой же жулик, как и твой папаша.

– А вот я ему доложу, что ты о нем глаголешь, – пригрозил Александр.

Его детские пухлые губы раздвинулись в самодовольной ухмылке.

– Да он и так знает – это же для него комплимент. Но то, что ты рылся у него в столе, вряд ли ему польстит. Так что проваливай.

– Заплати тысячу и увидишь… Здесь списочки «проскрибированных». Я не шучу. Макрин лично составлял. Макрин – он обожает составлять списочки.

– Ладно. Тысячу за старые вырезки. Так и быть. Только из любви к Бениту.

Постум вытащил две банкноты по пятьсот сестерциев.

Александр схватил их, развязал папку, вынул на удачу листок и протянул Августу. Постум прочел. Лицо его было неподвижно, эмоций никаких, как будто он читал ничего не значащие пожелтевшие вырезки из вестников.

– Ну, так как, берешь папочку? – Александр дрожал от возбуждения. На месте сидеть не мог – сорвался и закружил по таблину, прижимая папку к груди.

• Предыдущая
• 23/86
• Следующая