Крейсерова соната - Проханов Александр Андреевич - Страница 43
- Предыдущая
- 43/125
- Следующая
– И ты, Грех, – никакой не первородный, а смертный и неотмолимый! В Багдаде тебе бы отрубили руку за воровство, а в деревне Будки, родине Первого Президента России, отсекли бы мерзкий член за неуемный блуд! – из разгневанного рта нефтяного олигарха пыхало пламя, и он напоминал факел, в котором сгорал попутный газ.
Смущенный Грех рылся в бумажках, что-то высматривал на географической карте, вертел глобус, пока не признался в ошибке, свалив ее на референтов…
Утомленные сделками олигархи подкреплялись салатиками из лепестков ромашки, корешками водяных лилий, клубеньками лесного жабника и можжевеловой хвоей, повышающей умственный тонус и изгоняющей нуклиды Чернобыля…
За окнами раздался стук колес по брусчатке. Все выглянули и увидели, как въезжает карета времен Анны Иоанновны, на упругих рессорах и кованых ободах, со слюдяными окнами и горящими застекленными фонарями. Ее влекла шестерка дымно-серых лошадей с подвязанными хвостами, управляемая кучером в треуголке. Из кареты тяжело и величественно вылез Плинтус, чей зоб был нежно-зеленого цвета и медленно розовел с одного бока, колыхаясь, словно манный студень.
Уже через минуту он входил в залу под торжественный марш из оперы „Аида“, невысокий, грузный, в черных чулках и шелковом облачении. На его груди ослепительно сверкала алмазная звезда. Чернели хвостики горностая на белой мантии. Ее поддерживали два усердных карлика, которые, когда подвыпьют, выдавали себя за тирольских гномов. Олигархи вскочили, склонились в поклонах.
– Вы звали меня, друзья, и я пришел! Хотя, признаться, я дорожу каждым часом, заканчиваю книгу „Мед и пепел“, где ставлю роковые для России вопросы: куда исчез из страны Первый Президент, чем грозит российской демократии так называемая „вертикаль власти“? Что важнее для общества – олигархическое правление или способ размножения белковых тел, как формируется рейтинг Президента… Одним словом, я здесь, и для вас большая честь видеть меня в вашем доме… – он скинул мантию на руки карликов, которые тут же зарылись в мех и стали тискать друг друга.
Роткопф тут же безраздельно завладел гостем.
– Братья по вере, – обратился он к остальным олигархам, оттесняя их от Плинтуса, – прошу вас проверить, все ли готово для ритуального действия, когда наш многомудрый благодетель в сиянии славы воссядет на Золотой Унитаз и произнесет тронную речь… Теперь же, – Роткопф доверительно взял Плинтуса под руку, – я хочу показать вам уникальный, единственный в мире музей, который называется „Волосы мира“, заодно побеседуем на животрепещущие темы…
На скоростном лифте они поднялись на верхний этаж дворца, где в зале без окон, в сумраке черно-бархатного интерьера, стояли штативы с бесчисленными маленькими пробирками, на каждую из которых падал тончайший луч, зажигая легким блеском закупоренный в стекле волосок. Каждая пробирка была снабжена этикеткой с именем обладателя волоска, временем и местом обретения.
– На эту коллекцию я потратил половину моего состояния! Коллекция делится на исторические периоды, от древнейших времен до наших дней… Не буду утомлять вас, покажу лишь самые злободневные экспонаты, которые никого не могут оставить равнодушным…
Он повел Плинтуса вдоль стеллажей, начиная с раздела, именуемого „Волосы перестройки“. В пробирках, иногда прямые, иногда волнообразные, иные свернутые в колечки, иные в виде спиралек, хранились волоски Горбачева, Яковлева, Лигачева, Крючкова, Сахарова, Собчака, других деятелей бурного времени, блиставших в программе „Взгляд“, на съезде Советов, на симпозиумах, митингах и демонстрациях. Многие были почти забыты. Только волоски, подсвеченные лучом, возвращали в недавнюю и, увы, миновавшую эпоху.
Под рубрикой „Волосы ельцинско-гайдаровской эры“ были выставлены частички волосяного покрова самого Ельцина, Бурбулиса, Шахрая, Коржакова, Шумейко, а также Эллы Панфиловой, Старовойтовой, Лифшица, журналистов – Минкина, Радзиховского и Артема Боровика. Они были более тонкими, чем предшествующая серия, и в них, казалось, еще пульсировали отсветы горящего Дома Советов и разгромленного до фундаментов Грозного.
Третья серия значилась как „Волосы США“. Тут были образчики из шевелюры Бжезинского, Киссинджера, Мадлен Олбрайт, Пауэла, Гора, а также в одной пробирке два переплетенных нежных волоска – Клинтона и Моники Левински, найденные в Овальной комнате Белого дома.
„Волосы Европы“ были представлены завитком Маргарет Тэтчер, шерстинкой Берлускони, щетинкой Коля, спиралькой Жака Ширака, многими другими волосками, принадлежавшими политической, духовной и художественной элите Европы, среди которых топорщился непокорный гордый волосок Ле Пена.
– Изумительно, – не мог скрыть своего восхищения Плинтус, озирая бесконечные ряды пробирок и надписи: „Волосы средних веков“, „Волосы эллинизма“, „Волосы империи Цин“. – Но как, если не секрет, вы собирали эту уникальную коллекцию?
– Множеством способов, и не обо всех из них можно говорить вслух, – торжествовал Роткопф, которому льстила похвала Плинтуса. – Например, многое удается получить в парикмахерских. Довольно интересные находки случаются в ванне. Очень перспективно постельное белье. Волосок Пауэла мы нашли на ступенях Пентагона. Волосок Маргарет Тэтчер был намотан на пуговицу Горбачева. Волос Киссинджера за умеренную плату уступила проститутка с Медисон-авеню. Другие волоски, например Клеопатры, Ганнибала, Бабура, а также Брута и Марка Аврелия, взяты при вскрытиях могил, что порой приводит к курьезу… Так, взяв волосок из могилы Мазепы, мы обнаружили, что он принадлежит не человеку, а козлу. Всякое бывает…
– Тогда еще один вопрос, – не унимался взволнованный Плинтус, у которого зоб переливался, словно нефтяная пленка. – Почему, объясните мне, волос Горбачева столь длинный? Ведь, согласитесь, у Михаила Сергеевича абсолютно лысый череп!
– Ну как же, – пояснял Роткопф. – Волосы после смерти продолжают расти.
– Тогда почему у Бурбулиса, который, помнится, был рыжеватым, волос черный, кудрявый?
– Потому что он из лобка…
– И последнее… Я, видимо, вам уже надоел… Почему в пробирке, под которой начертана фамилия „Полторанин“ вместо волоса находится маленькая рыбья чешуйка?
– Потому что он оказался рыбой…
Так, неспешно беседуя, они гуляли по залу, и Роткопф постепенно перешел к делу:
– Бизнес-сообщество поручило мне переговорить с вами, хотя я знаю, что Мэр уже частично посвятил вас в некоторые детали проекта…
Плинтус насторожился, отчего его зоб стал абсолютно черным, в мелких блестящих крапинках.
– Счастливчик стал абсолютно невыносим и опасен, забросил дела государства, помышляет только о рейтинге, который беспокоит его как предстательная железа… Пресловутая „вертикаль власти“ – есть наступление на экономические свободы, которые так дорого нам с вами достались… Он пускает на российский рынок иностранные банки и транснациональные корпорации, которые проглотят нас как мелких противных рыбешек, пример тому – слияние „Бритиш петролеум“ с ТНК и „Седанкой“, а также „Боинга“ с велосипедной фабрикой в Вышнем Волочке. Венчание на царство, которое замышляет Счастливчик, разговоры о его дальнем предке Рюрике, а также загадочное исчезновение из страны Первого Президента делают Счастливчика бесконтрольным и грозят национальной катастрофой… Главный виновник наших бед – выскочка и временщик Модельер! Это Бирон наших дней! Мадам Помпадур в правление Людовика! Лаврентий Берия в эпоху позднего Сталина! Он подпаивает Счастливчика настоем мухоморов, предлагает ему слушать „транс“ и дает нюхать перед сном „дедушкин табак“, что делает Президента игрушкой в руках Модельера, орудием его безумных, глобалистских замыслов…
Плинтус торжествовал, ощущая собственную значимость, вновь, который уж раз за последние два тысячелетия, помещавшую его в центр тайного заговора. Впервые он почувствовал этот сладостный трепет, когда вошел в круг зелотов, на окраине Иерусалима познакомился с красавцем евреем, мечтавшем о первых ролях в Иудейском царстве, что, в конце концов, завершилось Голгофой и Христовым распятием. При этом воспоминании зоб Плинтуса стал темно-зеленым, с таинственным серебристым отливом, как ночная листва в Гефсиманском саду, озаренная луной. До сих пор без волнения Плинтус не мог вспоминать блестящий, сияющий круг, встающий из вершин кипарисов.
- Предыдущая
- 43/125
- Следующая
