Черная свеча - Мончинский Леонид - Страница 83

• Предыдущая
• 83/107
• Следующая

— Ну, а следующая причина, Гавриил Исаевич?

— Та сложнее… Голову приклонить некуда. Свои, которые из тюремщиков, смеются, недобиток, говорят, царский. Ты, мол, прошлое, тебя не перевоспитаешь и убить надо. Мужики думают — за пайку хозяйскую держусь. Суки… коли нет у человека своей линии, коли он на политграмоте лбом бьёт пол перед хозяином, а вечером крысятничает, слабого грабит, к такому Гавриил Исаевич на дух не подойдёт. Воры, ты уж извини, Никанор Евстафьевич, тоже измельчали. Но тлеет в них ещё уголёк, дай-то Бог, не навсегда умершей России. Мене всех они поменялися. Мне ли не знать?!

— Не трави душу, Исаич, — тронул за плечо старика Дьяков, — на вот, держи. Пошпилил вчера немного с разной шушерой.

Никанор Евстафьевич положил в трясущиеся руки кочегара три пачки чаю и большой кусок непиленого сахара.

— А политические, к ним как относитесь? — продолжал интересоваться Упоров.

Новгородов не спеша рассовывал подарки по карманам, но сказал сердито:

— Они прежде были силой, рушащей настоящее государство, потому сочувствия к ним не имею!

— Таперича иди. Спасибо за нужное слово. Нам с бугром потолковать надо.

Новгородов натянул будёновку, застегнул на все пуговицы бушлат, поклонился поочерёдно каждому, а с порога положил поклон общий. С тем и исчез в сгущающихся сумерках.

Они сидели молча. Медленно тянулись секунды, и когда вор начал говорить, все вокруг будто замерло, прислушиваясь к его окающему басу:

— Трибунал говорит — им всякая помощь будет оказана, чтобы нас в тенёк подвинуть.

— Привыкли на солнышке. В тени холодновато будет. Это Морабели мутит. Знаешь, почему.

Дьяк вопросительно поднял глаза, тогда Упоров повторил ещё раз, но твёрже:

— Знаешь. Думай, чем от него защититься.

— Есть мыслишка, да уж больно скользкая…

Упоров нашёл Барончика у ствола шахты, где тот с тремя зэками крутил лебёдку. Поверх шапок зэков были завязаны вафельные полотенца. Барончик располагал настоящим шарфом, переделанным из старого пухового платка.

«Здоровье бережёт, — улыбнулся Вадим, обходя вагонетку, — вроде и играет слабенько, а обут, одет прилично. Тёмный гад. Такого днём не разглядишь!»

Барончик смахнул с лица изморозь и повернулся к бригадиру. Тот сказал:

— В среду организую тебе встречу с замполитом.

— Зачем?! Мне не надо! — перепугался Барончик.

— Будешь его рисовать. И не торгуйся, сука! Даю три дня, чтобы его рожа красовалась на фоне красного знамён: Ему нынче сороковник исполняется.

— Да как же без вдохновения?! Хоть пару банок тушёнки. Она у вас есть…

— Ты у нас не работаешь! — произнёс серьёзно бригадир.

— Не кипятись, Вадим Сергеевич. Проверка боем. Мента можно и без вдохновения, но в тепле.

— Возьмёшь банку у Ираклия.

— Говяжья?

— Человечья! Иди, падла, работай!

Под ногами коротко, словно от испуга, вздрогнула земля. Тугой звук выкатился из шахты. Зэки отбежали от костра и, прижав к лицам мокрые тряпки, торопились по деревянным сходням в тёмный провал, на ходу разбирая инструменты.

— Вагонетки давай! — крикнул Ключик.

Бригадир прихватил лопату, пошёл следом за всеми. Карбидные лампы едва освещали уложенные прямо на землю шпалы и ржавые рельсы, на скорую руку закреплённые самодельными костылями. Метров через двенадцать наклон прекратился. Рудный двор был сравнительно просторен. От него в разные стороны отходили два ствола. Плотный дым от взрывов забивал лёгкие, однако зэки продолжали работу, без остановки загружая породой вагонетки, освобождая фронт работ для новых взрывов. Тяжёлое, натужное дыхание, удары металла о мёрзлую землю.

— Навались! — кричит бригадир, дёргая за провисший трос.

Вагонетки со скрипом сдвинулись с места, покачиваясь, покатили по прогибающимся рельсам, круша попавшую под колёса хрупкую землю.

— Вадим! — зовёт Иосиф Гнатюк. — У нас скала вылезла.

— Зови Ольховского. Пусть посмотрит. Обойти пробовали? Валун, может.

— Нянька ему нужна! — Гарик Кламбоцкий дует на окоченевшие пальцы, зажав в коленях кайло. — Хохла легче научить летать, чем думать.

С грохотом возвращаются вагонетки. На борту одной крупными буквами написано мелом «Серякин».

— Мент до вас, Вадим Сергеич, — объявился счастливый Зяма, — поклон ему от нас подземный, если закурить даст.

Бригадир рукавом стёр мел, пошёл, стараясь угодить на твёрдую поверхность деревянных шпал. Светлое пятно впереди приближается медленно, как подкрадывается.

Серякин ждал у входа в шахту, завернувшись в добротный полушубок. И по тому, что первой была его обворожительная улыбка, Упоров понял — ничего худого капитан не принёс. Перевёл дух, как после пережитого страха, сказал:

— Здравствуйте, гражданин начальник!

Серякин протянул руку, сразу заговорил о чём-то интересном:

— Скажу тебе. Упоров, взбалмошную ты подыскал девчонку. Позавчера ей сделал предложение старший лейтенант Глузман. Знаешь! Смазливый такой, в бородке. Она ему — жду жениха и остальное про тебя прямым текстом. Прокурор…

— Прокурору-то какое до нас дело?! — Вадим насупился.

— Как какое? На то он и прокурор, чтобы дела заводить. Пристыдил её Борис Михайлович. Обещался и комсомольскую организацию звонить. За коммунистическую нравственность борется. А бабы — за Натагику!

— Не могли бы, гражданин начальник, передать ей…

— Передам! Нравитесь вы мне, ребята, по-настоящему. Декабристы…

— С них все и начиналось…

— Ну, этим ты себе голову не забивай. Про декабристов забудем. На вашей свадьбе я непременно погуляю. Уже майором.

— Поздравляю, гражданин начальник! А нас, говорят, на место хотят суки поставить?

Серякин поморщился, собрался было что-то сказать, но осёкся и, помолчав в раздумье, осторожно объяснил:

— Они заявили — будут работать лучше. Слова в план не положишь. Хотя поддержка у них солидная.

— Морабели?

— Важа Спиридонович, скорее всего, станет партийным секретарём Управления. Его отдел ликвидируется. Тебя он не любит активно, и постарайся меня больше ни о чём не спрашивать. Сохраните себя в прежнем качестве.

— Силы на исходе, Олег Степаныч…

— Ну, это уже ваши заботы, Упоров!

Сказано, пожалуй, излишне резко, и наладившийся непринуждённый разговор теряет тепло, как тухнущий костёр. Остаётся только горьковатый дым воспоминаний о приятном общении. Он думает о Натали, не держа сердца на новоиспечённого майора, который в запале сказал немного лишнее. Все суета, что не есть любовь.

Его любят. Он улыбнулся Серякину:

— Вечно вам настроение порчу, гражданин начальник.

— Может, я специально сержусь, чтобы ничего тебе не рассказывать. Да ладно уж! Документы на твоих ребят готовят выборочно.

— Бригада, гражданин начальник. Её делить нельзя: большое дело загубим. Всем возможность была обещана…

— Ты меня не агитируй. Партия у нас — ум, честь и ещё чёрт знает что!

— Спасибо, гражданин начальник. Поищем ходы. За нашу скромность не извольте беспокоиться.

— Пока повода не было…

Не попрощавшись, он пошёл к газику, тарахтевшему у штабелей только что привезённого крепежа, а бригадир снова вернулся к лопате. Древко прогибалось под тяжестью мёрзлых комков. Потом опять все выходили из шахты, и вздрагивала земля.

— Тащи крепёж! — кричит Гнатюк.

Рот белый, обесцвеченный. Звук дребезжит в холодной трубе, бьётся о блескучие стены, ломается, точно тонкий ледок.

Ещё когда Гнида был живой, он говорил, сплёвывая под ноги Лысому:

— Какой крепёж?! Мерзлота — она прочнее цемента! Зря тратим на страх силы.

Гнида погиб под самой надёжной, но всё-таки обвалившейся мерзлотой. После чего новый бугор сказал:

— Крепёж — по инструкции. Сам поленья пересчитаю. Кто скроит — тому ребра сломаю!

«Сами не побережёмся, на хрена мы кому нужны?! — думает он, шагая по ледяной дороге в зону. — Им, шакалам, только золото подавай. И того мало! Ещё человеку следует подползти, лизнуть хозяйский сапог. А хозяин уже решит: исправлен ты или следует исправлять далее. Любите врагов ваших…»

• Предыдущая
• 83/107
• Следующая