Черная свеча - Мончинский Леонид - Страница 84
- Предыдущая
- 84/107
- Следующая
Бригадир скрипнул зубами.
— Колонна, стой! — поднимает руку старший лейтенант Барабулько, выполняющий обязанности начальника конвоя. До зоны остаётся метров сто, но там, у вахты, идёт сортировка нового этапа. Это надолго. Этап начинает уплотняться, промёрзшие зэки жмутся Друг к другу. Скопище людей становится похожим на замерзающего монстра, сжавшегося в трясущийся клубок.
— Не раньше, не позже подвалили. Поморозят сидельцев!
Упоров, приплясывая, думает с отчаянным весельем: «Взял бы Господь, наступил, чтоб сразу — без мучений!» Поднял голову, увидел Его огромную, утыканную яркими звёздами пятку. Она, круглая и плотная, мчится к земле, чтобы уничтожить все это безобразие.
Только — чвак! А потом… Взлаяли псы в конце этапа.
Следом раздались возмущённые голоса:
— Куды прёшь?! Лучше других, что ли?!
— Эй, гражданин начальник, мы же первые стояли!
Параллельно замёрзшей колонне, не снижая шага, шла ещё одна — из соседней рабочей зоны.
— Шире грязь — дерьмо плывёт!
— Суки ломятся! У них — свои коны с начальством.
Начальник конвоя, коротконогий капитан с вислыми заиндевелыми усами над улыбающимся ртом, остановил свой этап вровень с первым. Барабулько вытянулся и козырнул:
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Пропусти нас, Барабулько, — не отвечая на приветствие, сказал капитан, — в клубе — оперетта, а сколько ещё здесь проторчишь — неизвестно.
Старший лейтенант неуверенно затоптался на месте Упоров повернулся к офицерам и сказал:
— Люди — замёрзли, гражданин начальник. От нас порядка требуете, а сами…
— Молчать! — заорал капитан и подкатил к зэку на кривых ногах, будто на колёсах. Нос — пикой над усами, глаза сверкают. — Это ты, Упоров?! Все бунтуешь, сволочь!
Но бригадир уже не видит и не слышит капитана… во втором ряду медленно, со значением повернулась в его сторону укутанная башлыком голова. Лицо находилось в полуобороте. Вадим вспомнил, чьё это лицо…
— Зоха, — сказал одним дыханием Фунт, — не стоит заводиться.
Капитан проследил за взглядом Упорова, тоже о чём-то подумал или уже заранее знал, как ему поступить. Перестав ругаться, прошёл вперёд, махнул рукой конвоирам:
— Идите к костру! Проводники с собаками, останьтесь!
Немного погодя, когда силуэты конвоиров замаячили у большого костра, со второго ряда сучьего этапа гортанный голос произнёс, убеждённый — его вопрос найдёт адресата:
— Ты ещё жив, сын шакала?!
Вадим не оглянулся на чечена. Вопрос повис и, кажется, плавает в холодной тьме, дразня хищное любопытство холодных, злых зэков и возвращаясь к нему в уши в многократном повторении: «Ты ещё жив?? Жив…»
Никанор Евстафьевич подвинул Ираклия, встал слева от Упорова, держа правую руку за бортом бушлата.
Фунт наклонился, извлёк из-за голенища распрямлённую в кузнице скобу, а Ключик вытащил забурник. Суки тоже готовились к схватке, явно надеясь на свой перевес в силе и нахальстве. Они знали, кто стоит за их спиной, и могли себе позволить недозволенное.
— Тебе говорят, Фартовый, — голос стал жёстким, — Тебе — жалкая тварь.
Вадим почти физически ощущал, как его топчет уверенный в своём превосходстве Зоха, и знал — молчание есть начало конца: ты не можешь достойно ответить на оскорбление. Ты — никто! Тебя просто нет среди этих людей, преклоняющихся перед большой силой и большой подлостью. Здесь христианские заповеди не работают.
В голове — как насмешка: «Любите врагов ваших» и как приговор — «он тебя убьёт…»
— …Менжанулся, гнида! Очко склеилось у комсюка! Раздвинем, как изловишься!
Это кричит тощий плюгавенький зэк с запавшими губами, в обрезанной солдатской шинели и больших калошах поверх валенок.
«Тут втёмную не проканаешь. Драться надо, парень».
Он развязал верёвочки на ушанке, осторожно намотал на правый кулак носовой платок. Расслабленно встряхнул плечи. И говорил без рисовки, как будто обыкновенному порчаку объяснял, кто он есть на самом деле:
— Ты — гнойное существо. Иди сюда, звериная рожа!
— Теперь он тебя заделает глухо, — прошептал без сожаления Гнус. Ответить ему не было времени, да и не хотелось.
Обнажив кинжал, Зоха поманил к себе Упорова.
Кинжал был тот самый, каким он проткнул насквозь в карантинном бараке Заику. Каторжане образовали плотный круг. У него ещё оставалась маленькая надежда — охрана остановит драку. Но когда Гарик Кламбоцкий сунул ему в руку скобу, Вадим оставил надежду, понял — выбирать не из чего.
И мелькнула в голове какая-то рифма, строчка стиха, сочинённого в детстве, ко дню рождения отца. А ещё было просто страшно и не хотелось умирать… Всего так много, что и не понять: как оно все уместилось в такие короткие мгновения. Потом — чувство бессилия, тайное раскаянье, чад чёрной свечи. И он делает решительный шаг вперёд.
«Любите врагов ваших…»
Перед ним стоял убийца, окаменевший в безнаказанности палач. Не разминёшься, не отступишь: ударит в спину так, что кончик лезвия кинжала выйдет под левым соском… Надо драться!… Окончательное решение принесло равновесие и трезвость, но внешне Вадим выглядел немного растерянно.
Они начали.
Держа кинжал у колена, Зоха шагнул вперёд. Упоров не шевельнулся. Чечен сделал ложный выпад, тогда он отпрыгнул, потому что тут же последовал настоящий удар, снизу. Зоха двигался на него, утрамбовывая огромными ручищами воздух. Вадим ударил и промахнулся. А промахнувшись, знал — сейчас последует ответный тычок без замаха. Он изогнул кошачьим движением тело, оттолкнувшись от того места, куда должен дёрнуться кинжал. Лезвие било именно туда. Оно, как масло, проскочило бушлат, хватив скользком по ребру, и, протащив на себя тело зэка, уронило на землю.
— Поднимайся, козёл! — потребовал Зоха. Он стоит над ним, подпирая головой небо, предвкушая торжественный миг мести.
Упоров вскочил. Холодный воздух прёт сквозь дыру в бушлате, а тёплая струйка крови бежит по животу в пах. Так уже было…
Мир сузился до размеров человеческого круга, и только в твоих силах раздвинуть его или остаться посредине, лёжа с распоротым животом.
«Пусть будет так, но пусть дрогнувшим будешь не ты!»
Зоха ударил. Кинжал ещё раз прорезал бушлат, ещё раз вильнул, подобно рыбе, избежавшей встречи с острогой. Горящий взгляд палача толкал его спиной на сучью стенку, а губы бормотали что-то неясное, должно быть, горец читал приговор.
Следующий выпад он засёк своевременно. Левой рукой сбросил с головы шапку в лицо Зохи, как во вспышке, увидел белое лезвие, убрал живот в сторону, скрутив в развороте позвоночник, и со всего маху, при обратном раскруте, опустил скобу на проскочившую мимо цели опытную руку убийцы. Железо согнулось, захлестнув широкое запястье. Нож он увидел ещё раз, лежащим на земле. Уже в осознании собственного спасения, в восторге уцелевшей жизни бьёт левым крюком в искажённое болью лицо соперника. Хак! Кулак прорвался сквозь что-то твёрдое.
«Теперь не встанет, — устало думает он, переступая хрипящее тело. — Ты не сдался, а ведь хотел…»
Стоящие по кругу лица скованы общим недоумением, пока он надевает шапку, ещё никто не верит в произошедшее, только чуть погодя капитан-осетин кричит:
— По местам! Конвой стреляет без предупреждения!
«Они все видели, — зэку хочется плакать от злости, — свиньи! Свиньи, они все видели! Они надеялись на твой конец…»
Начальник конвоя наклонился над Зохой, поднял голову, спросил, дёргая кончиком носа:
— Чем ты его ударил, Упоров?!
— Спектакль вам сорвал, гражданин начальник? Думали — убьёт меня?!
— Молчать, негодяй! Шагай за мной! — командует капитан. — Сейчас тебе будет спектакль, бандитская рожа. Человека изувечил!
Все это выглядит уже комично, однако Упоров на всякий случай пятится от капитана,…в спину упирается дуло автомата. Он останавливается… Кто-то отталкивает солдата, кто-то задёргивает его в строй, и Вадим уже среди своих, возбуждённых нежданной победой бригадира, каторжан.
- Предыдущая
- 84/107
- Следующая
