Экзамен по социализации (СИ) - Алексеева Оксана - Страница 2

— Костя… — я даже не поднимала на него взгляд. — Пожалуйста, прости. Я уйти не могу. Ну неужели ты никогда не ошибался?

Швабра стукнулась об пол, поэтому я решилась поднять голову.

— Ты, крыса, знаешь, что сделал мой отец? — кажется, он даже побледнел от ярости.

Я просто открыла рот, не находя ответа. Но по спине прошлось морозом. Мне до сих пор и в голову не приходило, что Косте досталось не только от руководства. Его бьют дома? Состоятельная семья, солидные родители… Но чего только не бывает.

— Что он тебе сделал? — я все же выдавила это.

— Мне? — Костя уже взял себя в руки и рассмеялся. — Мне он ничего не сделал! Сказал, что я поступил так, как поступил бы любой достаточно смелый девятиклассник. А вот крыс из коллектива надо изгонять.

— Костя…

Он перебил:

— Давай, встань передо мной на колени. Попроси прощения как следует, и тогда я подумаю.

Голова почему-то закружилась. Так сильно, до отупения. Еще и постыдные слезы мешали сосредоточиться. Это я виновата! Я! Так разве сейчас не время засунуть свою гордость куда подальше, лишь бы исправить собственную ошибку? И сама не поняла, как мои ноги подкосились, опуская тело на мокрый пол, а губы повторяли: «Прости, прости, прости».

Из этого гнусного оцепенения меня вывел взрыв смеха. Костя, хохоча во всю глотку, как бешеная гиена, обходил вокруг, снимая мой позор на телефон. Я вскочила на ноги и вылетела из класса, проклиная себя за слабость. Назавтра это видео было уже у всех одноклассников. И почему я решила, что, унизив себя, заслужу их уважение? Конечно, ситуация только усугубилась.

В общем, девятый класс был адом. В конце концов я прекратила все попытки наладить хоть какие-то отношения с одноклассниками. Когда все начиналось, никто и не подумал бы встать на мою защиту. Более того, слабые члены любого сообщества только рады, когда гнобят кого-то другого. Даже и сами принимают участие в травле, лишь бы оказаться тем самым на стороне сильных. Так что мне еще повезло, что дело ни разу не дошло до серьезного вреда здоровью. Физическому — не моральному. Потому что морально я была раздавлена: ревела ночами в подушку, не находя уже в себе сил на то, чтобы продолжать сопротивляться этому бесконечному психологическому насилию. А потом, в очередной раз сцепив зубы и повторив себе, что учеба в лучшей школе нашего города стоит этих издержек, шла на уроки, чтобы продолжать терпеть. К концу девятого класса меня отучили тянуть руку на уроках, есть в общей столовой, обращаться к кому-то за любой помощью и даже здороваться с одноклассниками. Меня чурались, как проказы, даже те, кто не был так же агрессивен, как сам Костя. Кстати говоря, учителя, случайно ставшие свидетелями некоторых неприятных эпизодов, никакого участия в моей судьбе тоже не принимали. Я иногда даже мечтала о том, чтобы Костя или кто-то из его друзей меня избил до синяков, чтобы они сделали нечто такое, что руководство школы уже не смогло бы проигнорировать. Но этого не происходило, а значит, все продолжало идти своим чередом. Была, правда, учительница, среди школьников получившая прозвище Снежная Королева. Что-то было в ней такое… какая-то внутренняя сила, с которой все считались. Даже Костя перестал меня донимать после ее равнодушной фразы «Слышь, Белов, не фони. Не подходи к Николаевой ближе, чем на два метра, а то… меня это раздражает». Сказано это было без малейшего раздражения, но с тех пор занятия по английскому для меня стали единственным временем, лишенным нервотрепки. Но потом наша Снежная Королева ушла в декретный отпуск, чем и прекратила даже эти редкие эпизоды спокойствия.

В десятом классе ад продолжился. Теперь уже никто толком и вспомнить не мог, с чего все началось. Меня травили по привычке, от скуки, словно исполняли ритуал. Некоторым это надоело, но и они даже не помышляли о том, чтобы разговаривать со мной — для них это тоже могло обернуться неприятностями. В этот период я нашла себе моральную гавань: да, все сложилось именно так, но я буду выживать в этих условиях. Мне никто из них не нужен. Главное — чтобы родители и друзья из старой школы не узнали о происходящем. Физическое насилие практически полностью прекратилось, а до насмешек мне уже дела почти не было. К концу десятого класса я даже улучшила успеваемость, которая еще недавно катилась в пропасть, подобно Ниагаре. С устными ответами до сих пор было сложно, но зато на основании письменных работ мои оценки опять подтянулись. Самое важное — я перестала себя чувствовать виноватой, потому что давным-давно с лихвой расплатилась за собственную ошибку. Гонения шли уже не из-за того случая, а просто потому, что это любимое развлечение для шакалов.

В одиннадцатом классе все резко изменилось, но, как это ни парадоксально, стало еще хуже. Прямо первого сентября Костя во всеуслышание заявил, что я его девушка и «мы любим друг друга давно и сильно», что вызвало только взрыв хохота. Ну конечно, после «морды очкастой», «эй, зануды» и «пятерочной жопы» это звучало как очередное издевательство, чем, по сути, и являлось. Теперь игра шла по другим правилам — Костя обнимал меня и смачно целовал в щеку, несмотря на сопротивление, обматывал мою голову пыльным тюлем, называя «невестой», отвешивал сомнительные комплименты типа «О, шкура, а ты сегодня голову помыла? Прямо красавица!» или «Дашенька, душа моя, пойдем, отсосешь мне за углом?». Справедливости ради надо заметить, что за стенами школы никаких преследований не было, чего я всегда подспудно боялась. Поэтому после звонка с последнего урока у меня ежедневно начиналась нормальная жизнь — хорошая семья, старые друзья и знакомые, никто из которых не был в курсе моих школьных проблем. Я никому не рассказывала об этом по одной простой причине — мне было стыдно стать в их глазах таким ничтожеством.

Костя уже отвешивал очередную колкость в мой адрес, дабы ежедневное представление для зрителей произвело ожидаемый эффект, но конец его фразы утонул в звонке, знаменующем начало урока. С появлением в аудитории учителя мой личный садист все же вел себя несколько сдержаннее. На этот раз Николай Степанович, наш учитель русского языка, зашел не один, а в сопровождении классной руководительницы и незнакомых парня и девушки.

— А у нас пополнение! — звонко защебетала Анна Ивановна, до сих пор почему-то вечно заполошная. — Знакомьтесь, это новенькие. Перевелись к нам из Москвы, — последнее прозвучало как научная фантастика. К нам из Москвы? Это какими же перипетиями судьбы кого-то могло закинуть к нам из Москвы?

Девушка улыбалась доброжелательно, а на лице парня вообще невозможно было прочитать эмоции — он равнодушно окинул взглядом весь класс и будто бы просто ждал, когда приветственные обряды закончатся. Тем временем учительница продолжала:

— Это Мира и Максим Танаевы. Прошу любить и жаловать!

— Мира и Макс, — девушка поправила учителя, произнеся это без злости, но с каким-то расслабленным нажимом, при этом продолжая улыбаться.

Анна Ивановна, вероятно, немного растерялась, потому что повторила:

— Мира и Макс, конечно… Ну, прошу любить и жаловать…

— Можно не жаловать, — на этот раз сказал парень и прошел к свободной парте, которая оказалась как раз перед моей.

Мира слегка пожала плечами и продефилировала вслед за ним. Белов присвистнул. Да что там, даже я, не будучи парнем, не могла не отметить великолепие этой девушки. И даже не в чертах лица и длинных каштановых волосах, а в самих движениях. Грациозная кошка — высокая, худенькая, но источающая уверенность.