О природе человека - Уилсон Эдвард Осборн - Страница 3

Некоторые ученые, занимающиеся социальными и гуманитарными науками, были готовы обсуждать подобное восприятие и даже выражали такое желание в различных формах. Вполне логично предположить, что биология должна служить одним из оснований этих наук, как физика служит химии (физическая химия), и обе эти науки, в свою очередь, являются основой биологии. Я полагал, что социобиология могла бы стать дисциплиной, которая свяжет большие области знания или, по крайней мере, предоставит ученым полезные средства для анализа человеческого поведения.

Однако большинство ученых, занимающихся социальными и гуманитарными науками, либо отнеслись к этой идее безразлично, либо увидели в ней вражеское вторжение ложной и неприемлемой идеологии. К моему удивлению (признаюсь, я оказался довольно наивным), мгновенно разгорелись ожесточенные споры.

Честно говоря, худшее время для знакомства Америки с человеческой социобиологией, чем середина 1970-х годов, трудно было бы себе представить. Самый ненавистный конфликт в американской истории, война во Вьетнаме, подходил к концу. Кроме того, казалось, близилась победа в сражении за гражданские права, хотя воевать пришлось еще довольно долго. Американская демократия в свойственной ей неуклюжей и шумной манере вновь доказывала свое рвение. Но у всего этого была и негативная сторона — те возможности, которые представились экстремизму. В академических кругах вошли в моду революционные левацкие настроения. В элитарных университетах родилась концепция политкорректности, усиленная давлением общества и угрозами студенческих протестов. В этой атмосфере марксизм и социализм были в порядке вещей. Коммунистические революции были обычным делом. Режимы Китая и Советского Союза, по крайней мере в области идеологии, считались правильными. Центризм подвергался всеобщему осуждению. Политические консерваторы, хотя и с трудом сдерживали раздражение, по большей части предпочитали не выступать. Левацки настроенные профессора и заезжие активисты — герои кампусов твердили, как заклинание: «Истеблишмент нас предал, истеблишмент стоит на пути прогресса. Истеблишмент — враг». Власть перешла в руки народа, но это произошло чисто по-американски. Поскольку обычные работяги во время всей этой революции в песочнице оставались угрожающе консервативными, новым пролетариатом в классовой борьбе должны были стать студенты. Поскольку многие из них не могли представить себя будущими брокерами, бюрократами и администраторами колледжей, они согласились на такую роль.

Когда академические круги избавились от галстуков, радиоактивной проблемой стали расовые вопросы, смертельные для всех, кто прикасался к ним без чрезвычайной осторожности. Разговоры о роли наследственности в 10 и человеческом поведении стали считаться недопустимым оскорблением. Любой, кто решался заговорить на эти темы, не осуждая подобные взгляды, рисковал прослыть расистом. Обвинение в расизме, пусть даже абсолютно ложное, могло стать причиной для запрета академической деятельности. Но этого почти никогда не случалось, потому что профессора и преподаватели были достаточно разумны и осторожны, чтобы воздерживаться от подобных шагов, по крайней мере публичных. Даже личные разговоры велись очень осмотрительно.

Корни подобного неприятия уходят очень глубоко и, если отставить в сторону истерию 1970-х годов, имеют в себе разумное зерно. Социальный дарвинизм и евгеника, произошедшие из сочетания несостоятельной биологии и правой нативистской идеологии, стали проклятием естественных наук в начале XX века. Их развивали в 1930-е годы в Советском Союзе, в его доламарковский период. Они сыграли печальную роль в чудовищных преступлениях, совершенных нацистами в 1930-1940-е годы. Отчасти из-за реакции на подобное недостойное использование биологии, отчасти по причине лабораторных успехов бихевиоризма как доминирующего направления психологии ученые-социологи начали избегать концепции инстинктов, генетики и эволюционной теории в своих объяснениях человеческого поведения. В 1970-е годы такое «чистое» отношение к мозгу защищало социальные и гуманитарные науки от биологических бурь и гарантировало их независимость как двух из трех столпов просвещения.

Вследствие этого социобиология воспринималась не как интеллектуальный ресурс, на что я всегда надеялся, но как угроза самому мировоззрению «чистого листа». Еще хуже было то, что небольшой, но очень громогласный сегмент интеллектуальной элиты видел в ней угрозу марксистской идеологии. Отвергая социобиологию, эти критики стремились дать совершенно новое и неверное определение данного термина. В популярных средствах массовой информации социобиология преподносилась как теория о том, что человеческое поведение определяется генами или, по крайней мере, испытывает их значительное влияние — в противоположность обучению. Конечно, сегодня такое предположение считается верным, но и в 70-е годы у него имелось множество веских доказательств. Но, несмотря на все доказательства, это вовсе не то, чем социобиология являлась изначально или чем она является, по мнению ученых, сегодня. Социобиология — это научная дисциплина, системное изучение биологической основы всех форм социального поведения организмов, в том числе и людей. Рабочие теории социобиологии охватывают даже возможность существования мозга как «чистой доски», признавая, что для того, чтобы избавиться от врожденных предрасположенностей, потребуется значительная эволюция, затрагивающая множество генов. Другими словами, теория чистой страницы является в высшей степени социобиологической идеей, хотя и ошибочной.

Споры вокруг социобиологии проистекали из смеси непонимания, подозрений и обид. Такое отношение убедило меня в том, что я не сумел адекватно объяснить значимость этой дисциплины для понимания человеческого поведения. Заключительную главу книги «Социобиология: Новый синтез» следовало развернуть в целую книгу. Нужно было глубже заглянуть в поведенческую генетику, более убедительно раскрыть вопросы культуры и обсудить некоторые более общие философские и социальные вопросы, которые поставила социобиология. Нужно было дать уверенный ответ на основные возражения, основанные на политической идеологии и религиозных убеждениях. И вот, в попытке достичь этих целей, в 1977 году я сел писать книгу «О природе человека», которую вы держите в руках. Книга была в общем благожелательно встречена, что принесло мне глубокое облегчение. Она и по сей день весьма популярна.

Эдвард О. Уилсон Лексингтон, Массачусетс, июнь 2004

Вот несколько книг, написанных для широкой аудитории. Они помогут вам проследить путь развития человеческой социобиологии (эту науку чаще называют эволюционной психологией) за те двадцать пять лет, что прошли со дня публикации моей работы «О природе человека».

Alcock, John. The Triumph of Sociobiology (New York: Oxford University Press, 2001).

Barkow, Jerome H., Leda Cosmides, and John Tooby, eds. The Adapted Mind (New York: Oxford University Press, 1992).

Degler, Carl N. In Search of Human Nature: The Decline & Revival of Darwinism in American Social Thought (New York: Oxford University Press, 1991).

Segerstrele, Ullica. Defenders of the Truth (New York: Oxford University Press, 2000).

«О природе человека» — это третья книга трилогии, логический план которой я даже не осознавал, пока она не была почти закончена. Заключительная ее глава «Общества насекомых» (1971) называлась «Перспектива единой социобиологии». В ней я предполагал, что принципы популяционной биологии и сравнительной зоологии, которые так хорошо объясняли жесткие системы социальных насекомых, могут быть применимы и к позвоночным животным. Я утверждал, что со временем мы будем оценивать колонии термитов и стаи макак-резусов по единым параметрам в рамках единой количественной теории. Не в силах сопротивляться риторике собственных идей, я начал изучать лучшие образцы научной литературы по социальному поведению позвоночных животных и написал книгу «Социобиология: Новый синтез» (1975). В заключительной главе, озаглавленной «Человек: От социобиологии к социологии», я утверждал, что биологические принципы, которые, как оказалось, вполне применимы ко всему животному миру, можно с успехом использовать в социальных науках. Это утверждение вызвало большой интерес и ожесточенные споры.