В тени луны. Том 2 - Кайе Мэри Маргарет - Страница 14

• Предыдущая
• 14/94
• Следующая

— Спасибо, сэр, — без всякой надежды в голосе ответил Алекс и вышел в яркое сияние утреннего солнца.

После этого он меньше ездил с Винтер на прогулки и не брал с собой винтовки Энфилда.

Винтер скучала по этим утренним поездкам в его обществе и не знала, что причиной их сокращения было лишь то, что ему было трудно приезжать домой рано утром и просыпаться вовремя, чтобы ехать на прогулку до восхода солнца.

Алекс многие ночи проводил в самых неожиданных местах, слушая, наблюдая и временами — очень редко — задавая вопросы. Ночью было легче проскользнуть незамеченным на людные базары и улочки города, у него там были источники информации, пользы от которых значительно бы поубавилось, если бы они открыто приходили к нему в дом. Было разумнее встречаться с ними вне военного поселения, и по пути ему удавалось собрать значительное количество любопытной информации.

Нияз тоже проводил большую часть своего времени за тем же занятием, но не часто заглядывал в город. У Нияза были друзья среди сипаев, и его часто можно было видеть в расположении войск. Многое из получаемых им сведений совпадало с тем, что узнавал Алекс, и собранная информация не вселяла ни малейшей уверенности в завтрашнем дне.

— Поговаривают, — отчитывался Нияз, пожевывая травинку, пока Алекс лежал, растянувшись во весь рост, и внимательно разглядывал ствол тяжелой винтовки Вестли-Ричардса, — что правительство хочет силой или обманом обратить всех людей в христианскую веру. Это сказал мне сам джемадар полковника Гарденен-Смита. Но говорят, что раз чужеземцев мало, то им будет трудно заставить всю Индию обратить в свою веру; вот почему они будут пытаться сделать это обманом.

— С какой целью? — спросил Алекс, прищуривая глаза на солнце.

— Чтобы они могли использовать слабость сипаев, с целью завоевать весь остальной мир для себя.

Если сипаев рассредоточить, отправив служить на флот, они разбредутся по всему миру. Не привыкшие к чужим условиям, они будет болеть и не смогут так хорошо воевать, но с сахибами все по-другому, а это бывает потому, говорят, что сахибы едят другую еду. Поэтому, если бы все в армии были одной веры — христианской, — они тоже стали бы есть такую еду и стали бы сильными, и так рабы сахиба будут воевать для него в сотне стран. Даже прошел слух, что с этой целью правительство перемололо свиные и коровьи кости и перемешало их с пылью и мукой, так что любой, кто попробует этой пакости, потеряет свою касту. И тогда им придется стать христианами и… вы тоже слышали об этом?

Алекс кивнул.

— Слышал. И в войсках верят в это?

— Многие верят. Ведь говорят, если чужеземцы завоевали многие города и провинции обманом, почему они не могут теперь сделать так же? Еще хорошо известно, что дети, купленные в голодные годы, были помещены в христианские школы. Что говорят в городе?

— Они отказались от последней партии муки, выданной правительством, — сказал Алекс. — Она все еще лежит на телегах, неразгруженная. Я послал за зерном в Дизу, так что они могут молоть ее сами. Неужели нет ни одного человека в полках, который понимал бы, что это ложь, которую распространяют, чтобы запугать дураков?

— Они, как овцы, — презрительно сказал Нияз. — Предводитель спотыкается, и все остальные падают на него. Дни компании сочтены, если те, кто командует полками, не знают, что в головах у этих людей.

Алекс вспомнил:

— Один человек написал в письме из Кабула в войну тридцать восьмого года: «Да поможет нам Бог, потому что нам не позволено помогать самим себе».

— А если я не ошибаюсь, — протянул Нияз, — в той войне ваш Бог отказал им в своей помощи. А! — его голос понизился до полушепота, — тот манджи (лодочник) сказал правду. Он сказал, что он приходит в этот час дня…

На искрящейся поверхности реки показалась рябь и засверкала в ослепительном свете, спустя некоторое время, дюйм за дюймом, серая блестящая форма подплыла к белому песчаному берегу и пристала к нему, как дрейфующее бревно.

— Это далеко, — пробормотал Нияз, — и солнце прямо в глаза. Нам надо было спуститься ниже.

Алекс ничего не ответил. Он терпеливо ждал, пока животное не вытащило из воды все свои шестнадцать футов брони и повернулось медленно и неуклюже, в полную длину улегшись под углом к течению.

Оглушительный грохот выстрела эхом прокатился по тихой реке, и несколько черепах, высунувшихся из воды, спрятались обратно, а стайка маленьких птичек отлетела подальше. Большой крокодил дернулся один раз и затих. Алекс выстрелил во второй раз и поднялся на ноги, стряхивая с себя песок, а Нияз бросился вперед.

Пули попали в шею зверя, раздробив позвоночник, и он не сдвинулся больше, чем на фут.

— Мы оставим шкуру? — спросил Нияз, отмеряя шагами длину пресмыкающегося от челюстей до конца хвоста.

— Нет. Эта тварь, насколько я знаю, отняла жизнь у двадцати человек, и у меня нет никакого желания, чтобы мне об этом постоянно напоминали. Оставим ее коршунам. Они живо с ним расправятся.

Алекс повернулся на каблуках и пошел назад по горячему белому песку, а вечернее солнце рисовало перед ним длинную голубую тень.

Крокодил снимал тяжелую дань с города и деревни в пяти милях выше по реке в течение многих лет, и только два дня назад он убил Мотхи, восьмилетнего сына садовника. Мотхи был приятелем Алекса, и Алекс получил разрешение на отлучку после полудня, чтобы устроить засаду на убийцу. Но, шагая по песку, он думал о том, зачем он это сделал. Убить глупое животное из мести было бессмысленно, так как крокодил убивал ради пропитания, как диктовал ему инстинкт, и его смерть не вернет ни ребенка, ни других его жертв, на которых он разжирел. У крокодила тоже было право на жизнь, и кто мог сказать, что его жертвы не были с рождения предназначены для такого конца?

«Мы слишком часто вмешиваемся, — устало подумал Алекс. — Разве я Бог, чтобы судить?» Он посмотрел на плоскую равнину и спокойную реку, золотящуюся в солнечном свете, и кисло подумал: Я начинаю рассуждать, как индус».

Медленная тень проплыла по белому песку, когда хищная птица с тощей шеей неуклюже приземлилась в нескольких ярдах от красно-серой туши у кромки воды и осторожно, вперевалку двинулась к ней.

— Это тоже было предопределено, — тихо сказал Нияз, — потому что никто не умирает раньше назначенного срока.

Алекс повернул голову и задумчиво посмотрел на Нияза, поражаясь, как этот человек смог прочесть его мысли, чего не могут или не хотят те люди, которые по долгу службы обязаны прислушиваться хотя бы к его словам. Люди его круга, представленные офицерами гарнизона в Лунджоре, были теперь так далеки от него, будто они жили в различных мирах и говорили на разных языках. Он не мог пробраться сквозь их намеренную слепоту и равнодушие, и все, что он говорил, они были склонны принимать за критику в свой собственный адрес.

Взять хотя бы это дело с правительственной мукой. Еще раньше он уже поднимал этот вопрос на общем собрании, пытаясь привлечь внимание к тому, что индийцы отказываются принимать ее, но комиссар возразил, что если она им не нравится, то они могут обойтись без нее, и большинство посчитало, что он поднимает бурю в стакане воды, которая прекратится сама собой, если не обращать на это внимание. Полковник Пэкер придерживался того мнения, что это была лишь попытка местных крестьян взвинтить цены на собственное зерно; полковник Гарденен-Смит, со своей стороны, был уверен, что нескольких спокойных объяснений будет достаточно, чтобы в его собственном полку воцарилось спокойствие, а полковник Маулсен нелюбезно заметил, что не знает, куда идет гарнизон, если его члены позволяют себе поддаваться панике всякий раз, услышав какую-нибудь глупую сплетню на базаре.

Алекс сначала пытался убеждать, потом просто слушал, и в душе подымались ярость и раздражение от бессилия. Многословные, неконструктивные дебаты окончились ничем, и он выбежал на солнечный свет, не спросив разрешения ни у комиссара, ни у собрания.

• Предыдущая
• 14/94
• Следующая