Абандон. Брошенный город - Крауч Блейк - Страница 75

Куинн забрал у нее парку, взял ее за воротник и расправил, а Дженнифер помогла направить руки в рукава.

– Думаешь, отец зашел бы так далеко? – спросила она.

– Трудно сказать. Мы делаем это ради них всех.

Дженнифер отперла и открыла дверь, и Эбигейл ступила на крыльцо.

Вокруг далеких уличных фонарей кружился снег. Как странно, подумала журналистка, что он идет не везде, а только там, где свет…

– Господи, как красиво! – вздохнула шериф.

Фостер отыскала «молнии» на карманах парки и, повозившись, расстегнула их и сунула внутрь руки.

Брат с сестрой помогли ей спуститься с крыльца на снег, из-под которого, как копья, еще торчали острые кончики травы.

– Мы ведь всё правильно делаем? – снова засомневалась Дженнифер.

– Какая разница, если мы сможем потом жить в ладу с собой.

– А ты сможешь?

– Думаю, смогу. Все, что надо, – это забыть несколько дней не самого примерного поведения.

Втроем они прошли мимо молоденьких осин и шерифского «Форда». Гравий похрустывал под их ботинками и тапочками. Эбигейл шла босиком, не чувствуя холода.

Они подошли к «Бронко». Куинн уже открывал переднюю пассажирскую дверь.

Журналистка остановилась возле гриля, Дженнифер встала рядом с ней. Снежинки падали и таяли на теплом металле капота.

Брат шерифа похлопал ладонью по крыше.

– Ну, залезайте!

Пальцы Фостер нащупали в правом кармане что-то холодное и твердое. Секунд пять у нее ушло на то, чтобы идентифицировать предмет. Она не смогла вспомнить, как он называется, но сообразила, для чего предназначен.

– Дженнифер, – сказала Эбигейл, – знаете, я все забыла.

– Что?

Журналистка повернулась, прижала это к атласному халату Дженнифер и посмотрела на Куинна. В ушах у нее зазвенело. Шериф со стоном упала на колени. На снег брызнула кровь.

– Вы же не это имели в виду, когда говорили, что поможете моему отцу? Вы просто хотите…

– Эбигейл, у вас мозги свинтились от лекарства. Мы только хотим помочь вам и вашему отцу, – принялся убеждать ее Куинн.

Дженнифер поползла к дому, и Эбигейл на секунду засомневалась – может, Куинн говорит правду?

– Вы же не хотели стрелять в нее, – продолжал тот. – А теперь дайте мне ваш револьвер. Моя сестра умрет, если мы не…

Под правым глазом Куинна появилась маленькая черная дырочка. По щеке его потекла кровь.

Мужчина вскинул руки и потер дырку ногтями, словно его что-то ужалило и он пытался это что-то выцарапать.

Эбигейл повернулась к дому. Дженнифер забралась на крыльцо, но застряла у передней двери.

– О, Господи! – воскликнула шериф.

– Эбигейл Фостер, вы только что застрелили двух человек, – сказала себе журналистка.

Снег под фонарем летел наискосок. Тридцать миллиграммов «Перкосета», должно быть, вошли в полную силу – Эбигейл совершенно окосела, мысли ее слетели с рельсов и блуждали сами по себе.

Она опустилась на гравий и уставилась на молитвенные флаги, подмороженные и хлопающие на ветру. Силвертон лежал, укрывшись тишиной.

Было холодно. Кожа у девушки начала чесаться.

Посидев немного, она поднялась, добрела до крыльца, взошла по ступенькам и остановилась у двери. Дженнифер лежала на спине в луже черной крови. Глаза ее были открыты, а губы едва шевелились.

– Вы испортили халат, – сказала Эбигейл.

И, переступив через шерифа, вошла в дом.

Солнце разбудило Лоренса Кендала в среду и четверг, но не в пятницу. В то, третье, утро в пещере его разбудил шум. Он открыл глаза в кромешной тьме, оторвал голову от сложенной парки, которую использовал три последние ночи как подушку, и в первую секунду испугался – уж не галлюцинация ли это снова? Но нет, звук, приглушенный и все же вполне отчетливый, не ослабевал и сомнений в своем происхождении не оставлял. Разреженный воздух натужно рубили лопасти вертолета. Профессор улыбнулся и даже всплакнул. У Эбби получилось.

Шаря по холодному камню – где-то здесь лежал последний работающий фонарь, – он вдруг подумал, с чего бы это вертолету искать его после наступления темноты, но тут же отогнал эту мысль.

Пальцы нащупали ремешок. Лоренс надел на голову фонарь и повернул лампочку. Затем он подтянул рюкзак дочери к обертке от батончика, лежавшей в центре пещеры и отмечавшей место под ведущим вверх лазом.

Засыпая, Кендал каждый раз мечтал об этом моменте, кануне освобождения. Поднимется ли дым на семьдесят футов? Выйдет ли на поверхность? И удастся ли ему произвести столб дыма достаточных размеров, чтобы привлечь чье-то внимание?

Лоренс расстегнул рюкзак, достал коробку спичек «Даблтри» и пару заранее вырванных из блокнота и скомканных страниц, и только тогда заметил рядом горку снега, упавшего, несомненно, сверху. Как только бумага займется, он заполнит снегом две бутылки из-под воды и, проявив силу воли, подождет, пока снег не превратится во вкуснейшую кашицу. Температура в пещере держалась на уровне тридцати семи градусов[36].

Собрав клочки бумаги и сложив их в небольшую пирамидку, мужчина наконец чиркнул спичкой. Она вспыхнула с первой попытки. В пещере, где не было никакого движения воздуха, пламя даже не дрогнуло. Пленник поднес огонек к основанию пирамиды и успел подпалить все семь бумажек, прежде чем обжег большой палец.

Судя по звуку, вертолет приблизился. Возможно, он даже висел над самой трещиной.

Пирамида схватилась вся разом, пещера осветилась, и густое облако дыма потянулось к низкому потолку. Лоренс представил, как оно промахнется, пройдет мимо лаза и просто-напросто рассеется по пещере, но этого не случилось.

Даже в своем нынешнем, далеко не лучшем состоянии профессор идеально все спланировал и исполнил. Расщелина всосала дым не хуже, чем вакуум. Кендал поднялся – шею было не повернуть, а голова гудела от обезвоживания – и посмотрел вверх. Драгоценный дым уходил все выше, к поверхности. В тусклом свете фонаря что-то блеснуло. Снег? Дым наткнулся на препятствие и остановился, повис, словно туман, под забившей лаз снежной пробкой.

Чоп-чоп-чоп… Лоренс слышал этот звук с полной ясностью.

Там был день – здесь царила ночь. И он понял, что умрет, если не доберется до главной пещеры.

Солнце било в высокие окна с такой силой, как будто весь мир снаружи превратился в стекло. В голове пульсировала боль, словно туда, в основание черепа, кто-то засунул полную лопату горячего угля. Печь погасла, в гостиной стоял холод, и особенно холодно было у окна, где, съежившись на матрасе, лежала Эбигейл.

Она не имела понятия, что это за дом и как она туда попала. Последнее воспоминание, надежность которого не вызывала у нее сомнений, относилось к событию едва ли не вековой давности: она за рулем «Субурбана»… дорога… сумерки… Все последующее разбилось о заднюю стенку ее черепа, и одного мимолетного взгляда на осколки хватило, чтобы отбить у Фостер всякое желание складывать эти воспоминания в единую картину.

Она поднялась, и от боли в ногах у нее на глаза навернулись слезы.

Ближайший арочный проем открывался в кухню. Эбигейл увидела стол, холодильник из нержавеющей стали, заставленную бутылками полку над раковиной, и ее затошнило от страха – в увиденном было что-то необъяснимо, непостижимо знакомое.

Девушка прохромала в прихожую и открыла дверь в безоблачное, цвета кобальта раннее утро. Силвертон лежал под чистеньким покрывалом свежего снега, ели и осины во дворе сгибались под его тяжестью, и весь город молчал – только с Грин-стрит доносилось ворчанье ползущего по улице снегоочистителя.

У ее ног лежала неподвижно женщина в розовом атласном халате – посиневшая, припорошенная снегом, с голыми, испачканными кровью ногами.

– О, Боже… – прошептала Фостер.

– И тогда, – сказала женщина, – вы их обоих застрелили.