Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 63

   Когда бывало просишь Батюшку помолиться за кого–нибудь больного, он расспрашивал, что с ним. Видно было, что он жалеет этих чужих людей, которых совсем не знал, переживает за них, и охотно соглашается молиться. Вообще Батюшка почти никому не отказывал в помощи. О ком бы я его ни спросила: можно ли к нему прийти, — он всегда говорил: «Можно». Его мучило, когда к нему не пускали или прерывали беседу с ним.

   Бывало иногда входишь к нему, измученному и больному, и со страхом начинаешь извиняться, что пришла, он уже говорит: «Входи, входи. Мне теперь уже делать нечего. Я теперь человек не занятой». А иногда остановишься на пороге, не зная, куда идти, — вперед или назад, — такой измученный вид у Батюшки, лежит и от слабости не может приподняться, и все–таки говорит: «Входи», — и не отпускает, пока все не выложишь, а потом и он, и ты забываем про его усталость.

   Как хорошо вспоминается это ожидание в темном коридоре перед дверью, пока к Батюшке будет можно. Как потом входишь, как в другой мир, в эту маленькую комнатку, наполненную каким–то особым, приятным запахом, и опускаешься на колени перед кроваткой больного Батюшки, чтобы здесь получить и прощение грехов, и совет, и утешение, и ласку. Он, больной телом, отдавал нам силы свои, — и физические и духовные.

   Однажды я спрашивала Батюшку по поручению моей подруги Жени, как ей быть: она постоянно смущается, что утомляет своего духовного отца (о. Сергия), и так уже больного, вопросами, которые со стороны иногда кажутся мелочными, а ее мучают. — «Этим смущаться нечего, — сказал Батюшка. — Что же здоровье? Здоровье ничего у него, а духовному отцу гораздо хуже, когда его не спрашивают. Скажи ей, чтобы она не стеснялась спрашивать, и если мучают, значит уже не мелочь».

   Когда Батюшка был болен, одна его духовная дочь рассказала мне, что многие сестры читают за его здоровье акафисты и посоветовала то же сделать и мне. Я это исполнила. Когда Батюшке стало лучше, я исповедывалась у него на дому и, уже совсем прощаясь, сказала: «Батюшка, когда сказали, что вам плохо, я так испугалась, что уже стала отчаиваться». Батюшка взглянул на меня весело–весело и ласково: «Спасибо тебе за твои молитвы обо мне!» Я очень смутилась: молилась–то я очень мало. — «Какие уж мои молитвы, Батюшка!» А он все: «Спасибо, спасибо», — пока я не вышла.

   Раз пришла я к Батюшке и сидела в столовой вместе с Ольгой Петровной [78]. В передней сидели две посторонние женщины, пришедшие к Батюшке на совет. В дверь кто–то постучался; женщины открыли, и вошедший стал о чем–то их расспрашивать. После нескольких вопросов, он стал кричать, ворвался в столовую, чем–то грозил. Оказалось, что это был «участковый». — «Вы опять народ принимаете, я вам запретил». Ему сказали, что женщины пришли исповедываться. «Какое — исповедываться? Они сами сказали, что одной надо корову продавать, другой дочь замуж выдавать!..» Вышел бледный и взволнованный о. Сергий, и еле уговорил участкового. Все домашние были крайне взволнованы, потеряли голову от испуга. Когда ушел участковый, я, хоть и сама перепуганная, все–таки пошла к Батюшке. Из всех он один остался спокоен, говорил со мною так же ласково и внимательно, как и всегда, только сама я поспешила уйти, а потом уже долго не могла попасть к нему. Он был, кажется, уже под домашним арестом, и попадать к нему было можно только тайком даже от о. Сергия.

   Постом Батюшка читал мефимоны [79], читал так, что все, что было в сердце окамененного, растоплялось и плакало вместе с ним и с преподобным Андреем. После повечерия Батюшку увели, он никого не благословлял. Случилось, что я стояла на клиросе около исповедального аналоя. Батюшка прошел почти вплотную ко мне, не благословив.

   К концу службы я устала и хотела спать. Когда я потом каялась в этом, Батюшка спросил удивленно и улыбаясь: «Ты что же и за мефимонами спала?»

   Когда в последнее время Батюшку провожали из церкви, он был особенно закутанный. Скуфеечка надвинута низко–низко, воротник рясы большой, и от всего Батюшки видны только седые вьющиеся волосы, борода, да острый, проницательный, да подчас любовный взор, да протягивается благословляющая рука, а ведь он такой маленький–маленький, и как–то его жалко.

   Как я говорила, в последнюю зиму Батюшка бывал болен, и по этой и остальным причинам почти не бывал в церкви, да и к нему не пускали. Бывало стоишь на заднем крылечке церкви или сидишь у церковного колодца, и смотришь, смотришь на Батюшкино окошечко, — не покажется ли в нем хоть тень его, но и окно бывало завешено. Стоишь и думаешь: «Батюшка, помолитесь за меня!» Тяжкое это было время. Общие исповеди всегда были недостаточны, а больше ни у кого Батюшка не позволял мне исповедываться. Наконец мне удалось писать Батюшке свои исповеди, а он их заочно разрешал. На первую из них в ответ я получила его письмо, которое было мне как бы его завещанием на всю жизнь. К весне же удалось мне еще несколько раз повидать Батюшку.

   Вот Батюшкино письмо: Добрая Леля!

   В чем ты письменно покаялась, я тебя разрешил и каяться вновь не следует, если к этому не возвращалась. Что касается описания твоей жизни, как делали М. А. и другие, то опиши.

   Молись усердно и неопустительно. Не забывай, что ты находишься пред лицом Всеведущего Господа. Милосердый Господь тебя видимо оберегает и не посылает тебе особых испытаний. Поэтому благодари Его постоянно и будь спокойна, Он Милосердый, Одинаков всегда.

   Вдумывайся во все. Старайся в жизни своей выявлять Христа Спасителя. Прежде чем что сделать или что сказать, подумай, как бы поступил или сказала в данном случае Сам И. [исус] Христос.

   Относись ко всем внимательно и любовно, и будет хорошо.

   Проверяй себя и найденное в себе нехорошее, греховное старайся на другой день не делать.

   О твоем суеверии забудь: что говорили о тебе в институте, что ты приносишь всем тем, которые с тобою соприкасались, одно несчастье, и потом сама ты замечала, что, если что предположить, выходило наоборот, — больше не думай. Это все ложь и пустяки. Я тебе на исповеди говорил и вновь считаю долгом повторить: на будущее время ничего не предполагай, а положись во всем на Твоего вселюбящего Небесного Отца и Матерь Божию. Призывай на помощь Святителя Николая, муч. Трифона, цар. Елену и св. Ангела–Хранителя твоего, и чаще взывай к Милосердому Творцу! И нашей общей Матери–Царице Небесной: «Вам поручаю свою жизнь и слезно молю: устройте мою жизнь, как будет вам благоугодно. Верю твердо, что вы исполните мою недостойную, грешную молитву, и поможете мне возрасти духовно в этой жизни и в будущей устроите лицезреть Небеснаго Царствия, где не будет ни печали, ни воздыхания, но жизнь безконечная». Благословение Господне да почиет над всеми вами. гр. А. 

   Однажды я пришла на исповедь к Батюшке с безконечным числом вопросов (больше двух десятков). Накопились они постепенно: одно никак не могла спросить, другое забывала и, наконец, попросила разрешение их записать. «Запиши, запиши», — сказал Батюшка. Вот я и написала их поразборчивее, — думала, что, может быть, отдам этот список Батюшке, а он потом ответит. Дело было под какой–то праздник. Поднялась я к Батюшке на солею, а там темно, одна лампочка горит. Я и говорю Батюшке: «Я записала свои вопросы, да темно и их много, может быть в другой раз?» — «Ничего, ничего, давай свои вопросы», — сказал Батюшка и куда–то ушел. Через минуту выходит из алтаря со свечкой, чтобы посветить мне. Я уж и не знаю, куда деваться: «Батюшка, простите, у меня очень много вопросов». Он посмотрел — у меня страниц шесть исписаны мелким почерком. — «Да, ты грамотная, грамотная, умеешь писать» (эти слова в продолжении исповеди он повторил несколько раз). Я начинаю читать и чувствую, что здесь все мелочи, а Батюшку целая очередь ждет, а я тут со своими вопросами, и оттого, что волнуюсь, дело идет еще медленнее.