Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 82

   Пожелалось мне очень иметь Батюшкину карточку. Прихожу к нему в кабинет и говорю: «Батюшка, как мне хочется иметь вашу карточку».

   — Голубушка, да ведь я бы тебе дал, да у меня нету. Будет — дам. А я ему так смело отвечаю: «Что если бы сняться».

   — Ну, что же, да, пожалуй, ладно.

   Крепко я задумалась, как мне поступить. Пошла к образу Феодоровской Божией Матери, молюсь и прошу Ее помочь мне. Деньги у мужа были, а дать знаю, что не даст, что делать? Пошла из церкви к крестной моей дочери Жене, знаю, что деньги у нее есть, сказать только ей боюсь. Понабралась храбрости, да и говорю: «Хочется иметь Батюшкину карточку, как быть не знаю». Вынимает она из кармана сорок рублей и дает; с этими деньгами к Батюшке на другой день. — «Как же, Батюшка, — говорю, — сняться–то?» А он мне: «Посмотри–ка сколько народу–то и на парадном, и в кабинете, и на черном ходу, — везде народ, а ты подумала сниматься, где же тут?» Огорченная ушла я от Батюшки. Опять же к Владычице, молю: «Помоги мне, как быть». Не успела я дойти до ворот, пришла мне в голову мысль: «Сходи в фотографию, уплати деньги, принеси квитанцию Батюшке. Вмиг я это сделала, уплатила деньги, принесла Батюшке квитанцию. — «Вот и возьми ее, — развел Батюшка руками. — Серафима, смотри что она делает–то. Сказать мужу–то, Василию Петровичу, он ей задаст», — а сам радостный, веселенький.

   Долго–долго Батюшка не снимался, много раз дочь моя Зина бегала, напоминала ему, все ему время не было. Подхожу как–то к Батюшке на исповедь, а он мне и говорит: «Я твое послушание исполнил — в трех видах снялся». Горько мне стало, как же это так, дала я Батюшке послушание. «Простите, — говорю, — Батюшка, что я Вам послушание–то дала». А он смеется: «Вот и тебе послушание…» Но этого послушания я до сих пор не исполняю.

   Бегу я взять пробные карточки. Прихожу, мне говорят: «Батюшка только сейчас был». Я опять к Батюшке; пришла лежит он в кроватке, веселый: «А ты хотела вперед меня взять, ишь какая. Ну вот, подай–ка мне со стола–то. Какие–же?» — «Да вот, — говорю, показываю на одну, — это–то наш Батюшка, а это непохоже». — «Ну, эту и заказывай». — «Батюшка, у меня–то будет, благословите и другим». — «Ну вот видишь, и тебе и всем. Ну, дай Бог, что же с тобой».

   Горела я сердцем, чтобы Батюшка мне карточку подписал. Подхожу ко кресту, а Батюшка смеется: «Поспеешь». Не поняла этих самых слов Батюшки, пошла к нему на квартиру, простояла целый день, так ни с чем и ушла. На другой день без всякой задержки, одной минутой Батюшка мне подписал.

   Было такое предположение, что Батюшка в ссылку от нас уедет. Прихожу к нему и говорю: «Как же быть?» — «И там солнышко светит».

   Заболела у меня рука. Батюшка мне говорит: «Иди к доктору». — «Батюшка, да я к докторам–то не хожу». — «Иди, иди, ты все от Бога чудес ищешь. Я за тебя помолюсь». При операции перерезали мне жилу, и доктор мне сказал, что палец мой сгибаться не будет. — «Верь ты мне, — посмеялся Батюшка, — будет сгибаться и будешь работать». Взял мою руку и много–много раз ее благословил.

   Было нехорошо моей жиличке, никак она в церкви не могла стоять, валилась с ног, тянуло ее из церкви вон.

   Пошла со мной к Батюшке на исповедь. Долго она перед этим не ходила в церковь. Почти всю всенощную продержал ее Батюшка на исповеди, так что народ возроптал. Постоит, постоит около нее, уйдет в алтарь, помолится, опять придет, а разрешительной молитвы не дает. Долго так продолжалось. «Скажи, что ты хотела с собой сделать», — наконец спросил Батюшка. «Батюшка, хотела себя загубить: подавал мне человек о трех головах веревки: тебе, говорит, лучше будет». — «Глупая, глупая, на кого ты своих детей–то оставила бы?»

   После исповеди и причастия стало ей легче. «Дай тебе Бог доброго здоровья, Александра Ивановна, что к своему Батюшке меня сводила», — поблагодарила меня жиличка.

   В голодное время поехали ребята этой самой жилички за хлебом. Долго не возвращались. Послала я ее убрать за меня в церкви. «Пойди, — говорю, — убери, я тебе за это хлебца дам, да, может, там и Батюшку встретишь, попросишь его за детей помолиться». Чистила она на лестнице подсвечник, проходил Батюшка мимо нее, она его и просит за детей. — «Ну, помолюсь, как имена–то их?» Дня за два до Пасхи приезжают дети, разутые, раздетые и рассказывают о крушении того поезда, в котором они ехали, — один единственный вагон остался, где они сидели, и тот перекувыркнулся. Ужас, чего только они не натерпелись, только что целы остались.

   Переводили моего зятя из Мясницкой в Рогожский комиссариат. Вся в слезах пришла ко мне дочь и с ужасом в лице рассказывает о переводе мужа. Предполагалось, что жизнь ее вместе с этим сильно ухудшится. — «Иди к Батюшке», — посоветовала я ей. Не допустили мою дочь к Батюшке, когда она к нему пошла. Повела я ее сама на другой день. Встречаем мы Батюшку около самого крыльца и рассказываем, что дело это уже можно считать конченным, бумаги пересланы, как быть не знаем. «Приятель, поди–ка сюда, — обратился Батюшка к зятю, который тут же поодаль стоял, — ты похлопочи, а я помолюсь». Зять остался на прежнем месте.    Накануне отъезда Батюшки в Верею я была у него часа в три–четыре. — «Смотри, приходи завтра. Не забудь: последнюю обедню служу, девчонок приводи». — «А ну, как муж–то ворчать будет, да и детей–то ведь рано будить, не проснутся они, Батюшка!» — «Проснутся, проснутся, приводи!!!» — «Батюшка, благословите поехать отдохнуть! — «Поезжай, поезжай». — «Да что–то душа болит, Батюшка, большой охоты ехать–то нет, как словно в церкви что должно случиться». — «Говорю тебе, поезжай, отпускаю. Что тебе еще нужно, на все воля Божия».  

  Терпение, смирение и кротость. Последние словечки Батюшки.

  Благословил и пошел домой.  

Александра ЛАЗАРЕВА

 Воспоминания публикуются по машинописи из архива Е. В. Апушкиной. Название в оригинале «Воспоминания Александры Ивановны Лазаревой».

Сказывали, Вы любите эти цветы. Под впечатлением сказа посылаю их с благодарной памятью.    Смотрите, какую любовь дал нам Отец…    (1 Ин.3:1)

   А заповедь Его та, чтобы мы […] любили друг друга, как Он заповедал нам.    (1 Ин.3:23)

   Прощеное воскресение. Храм переполнен, дышать трудно, но за богослужением все забывается. Литургия окончена. В открытых царских вратах появляется священник, останавливается, медленным взором обводит толпу, низко опускает голову и грустно говорит: «Недолго я еще буду с вами… Скоро, скоро Господь отнимет меня от вас, недостойного служителя…» Слезы навертываются у него на глаза, он быстро их смахивает, поднимает голову, долго смотрит, казалось, сам в себя, словно еще просматривает, еще раз проверяет что–то, и твердо, но как–то задумчиво, медленно, словно для себя, произносит: «Сознательно я никого не обижал». Он отрицательно качает головой. «Я старался каждому помочь…» Последовала маленькая пауза. «Но вот, может, нечаянно…», — и голос Батюшки задрожал. Он весь вдруг как–то изменился, стал маленьким и слабеньким. «Но вот… может быть… кого не поравнял, может к одному проявил любви больше, другому меньше». Голос Батюшки прерывался от сдерживаемых слез, голова ниже и ниже опускалась на грудь. «Может, по немощи моей, что не доглядел… опоздал с помощью, пришел не во время… А может быть…», — он больше не сдерживал слез, он плакал. Голос его стал почти беззвучным, дыхание затруднительным; весь он как–то согнулся, словно громадная тяжесть налегла на него, и вот со словами: «Простите, простите меня, многогрешного», — он, нельзя сказать — сделал земной поклон, — нет, он как бы упал, ослабевши и задыхаясь под тяжестью своих грехов, перед народом и приник лицом к земле… Батюшке помогли встать. Он едва переводил дыхание и отирал лицо. Но вот ему подали крест. Словно новая сила влилась в Батюшку, он сделал несколько шагов вперед и быстро, но необыкновенно твердо, словно воин, короткими, но сильными ударами рассекая воздух мечем, благословил всех крестом. Он подался еще вперед; народ почти вплотную приблизился к нему, их разделяла только решетка. Стоя теперь, очевидно, на ступеньках амвона и выделяясь больше чем на голову над толпой, спокойный, серьезный, с опущенными вниз глазами, как бы не присутствующий здесь, он казался теперь большим и могучим. Несколько человек, прикладывающихся ко кресту, Батюшка пропустил молча. Потом он облегченно вдохнул полной грудью и поднял глаза. Быстро и зорко обвел взглядом толпу и, всматриваясь в одного из приближающихся к нему, улыбнулся, а через несколько мгновений с любовью, чему–то радуясь, давал целовать крест, благословляя его, и что–то тихо ему говорил. Подошедший казался очень счастливым. Едва ли многие слышали, что говорил Батюшка, но на многих–многих лицах вокруг, некоторых даже стоявших вдали и, конечно, уже ничего не слышавших, а только глядевших на Батюшку, засветилась радость, появилась улыбка. Батюшкина радость, словно солнца лучи в каплях воды, отразились в сердцах многих. Новые и новые лица подходили к кресту, и Батюшка почти всех встречал по–разному. Вот он слушает сочувственно, со слезами к нему подошедшую, быстро повертывается к алтарю и крестится, а потом говорит ей что–то, видимо, утешительное, так как женщина перестает плакать и, отойдя, усердно, но спокойно молится перед иконой. Одних только благословлял, другим что–то спокойно говорил, третьим — словно удивлялся, с некоторыми был строг: по временам будто и не замечал подходивших, даже пытавшихся с ним говорить, с кем–то, казалось, шутил, иных как будто ласково пробирал, а то при виде приближающихся черты его туманились скорбью, страданием. Выражение лица Батюшки постоянно менялось, и видно было, что слова, улыбка, взгляд или движение Батюшки не пропадали, они отзывались в душах подходивших и иногда заметно меняли их состояние, и, казалось, приготовлялся путь Господу, прямыми делались стези Ему, дол наполнялся, горы и холмы понижались, кривизны выпрямлялись и неровные пути делались гладкими. По временам Батюшка молча подпускал к кресту нескольких лиц, а взгляд его серьезный поднимался и с какой–то думой останавливался на «постороннем наблюдателе», стоявшем далеко и не могущем в безумной голове своей соединить воедино только что прошедший перед глазами «вид великого грешника» с его словами покаяния — с необыкновенной, выявляющейся теперь силой духа. Много лет потом в вечность кануло… Божие милосердие и Ваше привели сего наблюдателя видеть благодатный край, Батюшкой любимый, прислушиваться к течению его рек, дышать воздухом его полей и лесов, любоваться его цветами, внимать пению его птиц, слышать там и Ваше слово, через которое слепец сей, взглянувший назад за многие годы, увидал совершившееся чудо: как незримо для улицы шумящей, для многолюдной толпы мимо идущей, во дворе дома Божьего, на земле сердца, любовью к Богу и ближнему горящего, в трудах, человеческие силы превосходящих, в слезах неизмеримого сокрушения, смирения и самоуничижения строилась Церковь святая Алексия, Человека Божия. И потом смотрел, как чудесная, в вечность вставшая, сокрушению недоступная, многогрешная, лучезарная, словно дерево плодовитое окружилось она храмами малыми, забелевшими, засиневшими, зажелтевшими, золотистыми, алыми. Увидевшему приключилась радость тихая, радость вечная.