Сократ и афинская демократия - Зберовский Андрей Викторович - Страница 115

И в их письмах и высказываниях, так же как и в письме Платона, мы видим безграничную скорбь тех образованных, энергичных и порядочных людей, которые, с одной стороны, остро желали применить себя в политической жизни своего государства, а с другой — понимали все несовершенство его политического и общественного устройства, принципиальным моментом которого являлось то, что преференции в реальной политике имели вовсе не честные, благородные и романтичные, а корыстные, продажные, наглые, безжалостные и несправедливые. С учетом же того обстоятельства, что мы живем сейчас в том времени, что отстоит от эпохи Сократа более чем на два тысячелетия, и уже можем анализировать не только современную картину мира, но и Средневековье, Новое и Новейшее время, нам правомерно отказаться от горьких сетований о том, что социально-политическое устройство любого общества устроено «как–то не так» и в нем процветают только нечестивцы, люди алчные, подлые (и т. д. и т. п.), а вот все честные и благородные оттеснены от реального политико–управленческого процесса и вынуждены философствовать где–то там, на заднем дворе истории.

В принципе, исходя из накопленного исторического материала, мы уже имеем право признать: в силу переплетения целого ряда сложнейших субъективных и объективных обстоятельств, политика (как сфера управления обществом) — это такой специфический вид деятельности, в которой мораль всегда проигрывает личной, групповой, классовой или общегосударственной целесообразности, а то, что современникам всегда кажется «загниванием и разложением» любого государственного устройства, на самом деле является естественной и ежедневно происходящей его эволюцией.

И то обстоятельство, что как бы сильно ни «разлагались» те или иные государственные устройства, в итоге, они все равно сохраняют свою внутреннюю и внешнюю устойчивость, и даже в случае государственных переворотов на смену одной «гниющей» правящей группировки приходит, в принципе, аналогичная, означает: то, что людьми, живущими «здесь и сейчас», вписанными в конкретные реалии своего времени воспринимается как «гнилость строя», на самом деле является постоянно воспроизводящимся нормальным для политики явлением. Просто таким образом внешне отражается внутренний процесс борьбы между собой объективных социальнополитических закономерностей и корыстно–тщеславных субъективных устремлений отдельных индивидов.

Всю свою долгую жизнь Сократ пытался выявить, вычленить из искусства государственного управления ту самую квинтэссенцию, которая является сутью политики, и, овладев которой, люди смогли бы сохранять стабильность демократии и охранять ее от перекосов в сторону олигархии, охлократии или тирании. Однако в этом–то, с нашей точки зрения, и состояла вся трагичность личности Сократа: считая себя в какой–то степени божественно вдохновленным эталоном идеального человека, Сократ ошибочно уверовал, что методом правильного воспитания такого рода «штучных продуктов» можно создать сколько угодно. А создав и воспитав их в отрыве от контекста жизни их родителей (их социальных слове), расставив их затем на высшие государственные посты, можно достичь идеального государственного устройства… [2]

Сейчас мы уже лишены определенной исторической наивности. Пройдя в историческом процессе и утопии, и антиутопии, и революции, и контрреволюции, мы знаем, что глубоко порядочные и при этом социально активные мудрецы типа Сократа — продукт все–таки именно штучный и потому уже не верим в создание идеального государства, управляемого слоем высокоморальных правителей–философов. Но это, как уже было сказано, мы знаем сейчас, поглядывая на историю несколько свысока, из точки отсчета, отстоящей от эпохи Сократа почти на два с половиной столетия. И, собственно говоря, в этом–то, с нашей точки зрения, и заключается весь трагизм уже нашей жизни — трагизм неверия в возможность создания такой идеальной политической системы, где правители будут править уже не исходя из своих личных амбиций, а исходя из интересов общества в целом. А вот Сократ, в своей исторической наивности, возможно, был счастливее нас: он в возможность создания идеальной политической системы все–таки верил.

Друг и поклонник Сократа Алкивиад, выражая мнение обычных граждан, однажды заметил: «Я думаю, мой Сократ, что афиняне, да и все остальные эллины редко задаются вопросом, что справедливо, а что несправедливо, они считают, что это само собой ясно. Поэтому, отложив попечение о справедливости, они заботятся лишь о пользе дела. Ведь справедливое и полезное, как я полагаю — это не одно и то же: скольким людям, чинившим величайшую несправедливость, это принесло выгоду, в то время, как другим, хоть и вершившим справедливые дела, по–моему, не повезло» [3].

Данную констатацию вполне можно примерять на любое общество, в том числе на современное: во все времена большинство людей просто живет, мало рефлексируя по поводу справедливости и несправедливости, житейски понимая под справедливостью все то, что приносит пользу только им самим, не вдаваясь в осмысление того, что же такое «справедливое» и «несправедливое» в принципе, как категории. И тем не менее, все это простое большинство трудно в чем–то обвинить: общество может существовать и развиваться, только двигаясь, только действуя, в том числе и не всегда понимая, куда и зачем оно двигается, зачем оно действует.

В этом смысле, можно увидеть: историко–философский прогресс

выражается, в том числе, и в том, что со временем общество глубоко осознало специфичность своего устройства, выражающегося в том, что в нем нет необходимости иметь либо сразу всех умных и философски рассуждающих, либо только всех примитивно–активных: общество внутри специализировано, и в нем на самом деле одинаково полезны как отвлеченные теоретики–моралисты, так и сугубые приземленные прагматики. Собственно, в этом–то и выражается та самая внутриобщественная специализация, противоречивое единство которой как раз и обеспечивает исторический Прогресс человечества, как суммы конфликтующих между собой индивидов, сама возможность выживания которых в целом обеспечивается как раз тем, что их много и они все–таки находят такие способы самоорганизации, при котором не уничтожают друг друга полностью.

Поэтому, оценивая принципиальную сущность конфликта Сократа с его обществом как социальную, как конфликт аристократически настроенного философа–гуманиста с добившимися политического господства в демократических Афинах социальными низами, нам следует видеть еще и конфликт высокоинтеллектуального индивида (принимающего свой творческий дар за подарок богов) и пресловутой «толпы».

Говоря же об этом, следует понимать: просто в эпоху Сократа до понимания оборотной стороны этого на самом деле диалектически- конфликтного единства общество еще не дошло: отдельные

высокоинтеллектуальные индивиды типа самого Сократа язвительно высмеивали «серость» общества в целом, регулярно тыкали носом обычных граждан в иллюзорность их представлений о мире, а обиженные на это граждане раздражались на чрезмерных «умников» и всеми способами стремились «поставить их на место». И антиобщественным в этом смысле вполне могло представляться поведение как раз именно Сократа…

Впрочем, главное даже не в этом. Дело в том, что видя общую серость гражданской массы, высокоинтеллектуальные индивиды, в целом обгоняющие свое время, нередко теряли всякое желание участвовать в реальной жизни породившего их социума, были не просто аполитичны (и учили этому молодежь), но и вызывающе неприспособлены к жизни в самом родном обществе, причем эту неприспособленность даже навязывали своим последователям (отсюда Антисфен и затем все учение киников).

Неприспособленность Сократа к жизни, обеспечение его существования (и существования его семьи) только за счет его богатых друзей стало в Афинах притчей во языцах. И если сообщение самого Сократа о том, что когда ему выпал жребий заседать в Совете и ему досталось собирать голоса граждан, он вызвал общий смех, так как не знал, как это делается [4], вызывает сейчас только добрую улыбку, то можно представить себе как это раздражало самих афинян, когда их судьбами целый день распоряжался тот, кто все осмеивал и ничего не знал практического. И если мы сейчас можем быть недовольны некомпетентностью тех или иных министров, то можно представить себе, какую волну протеста вызвало бы заседание кабинета министров под руководством такого вот социального неумехи Сократа.