Созвездие Стрельца - Берсенева Анна - Страница 20

– Не купайся смотри.

– Вода холодная?

– Вода теплая. Только ночью здесь не купаются.

– Почему?

– Водяной утащит, русалка заворожит.

– Да?

Тамара с опаской посмотрела на отца. Все-таки восемьдесят пять лет… Она давно перевезла бы его обратно в Москву, да он категорически не соглашался.

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – усмехнулся он. И объяснил: – Русалки – не знаю, есть или нет, а водоворот можешь в темноте и не заметить. Я бы Огня с тобой отправил, да ты его боишься.

Это правда. Алабая Тамара боялась панически. Умом понимала, что он ее не тронет, наоборот, будет охранять как часть своего хозяина и дома, но какие-то инстинкты – видно, доисторические – лишали ее разума, стоило ей увидеть его гигантскую оскаленную морду и услышать утробный рык.

– Ты его на ночь не выпускай сегодня, – опасливо сказала она.

– Не буду.

Когда, убрав и помыв посуду, Тамара выходила из дома, то увидела, что отец еще не лег. Его резко очерченная фигура отчетливо видна была в освещенном окне мезонина. Он сидел, склонив голову, подперев лоб кулаком, и если бы попросили Тамару объяснить, что такое стоицизм, она указала бы на его твердый профиль.

Она постояла немного под окном, глядя на отца. Сердце у нее тоненько и болезненно вздрагивало. Вспомнилось – когда мама умирала, он держал ее за руку и никак не отпускал после того, как она перестала дышать, и невозможно было убедить его, что мамы нет уже на свете.

– У нее сердце бьется, я же слышу, – повторял он.

– Это он свой пульс слышал, – сказала потом Марина. – А думал, бабушкино сердце.

Почему именно это вспомнилось? Что-то происходит с ней сейчас. Всю жизнь Тамара знала: если что-то заканчивается, значит, обязательно начнется новое. А теперь все чаще понимает: нет, не обязательно…

Ей стало не по себе, и она постаралась отогнать эту мысль. Но мысль была такой отчетливой, такой ясной, что избавиться от нее было невозможно. А главное, Тамара знала, приметой чего она является – возраста, возраста! – и знала, в какой момент эта мысль пришла впервые: когда она почувствовала, как проходит, растворяется внутри ее, делается блеклой, прозрачной ее физическая тяга к мужу…

Тамара поежилась, подняла воротник вязаной кофты, застегнула пуговицу у ворота. Она сидела на берегу, на теплом еще валуне, но поднявшиеся над водой струи холода начали уже охватывать ее.

«Ничего это не значит! – сердито подумала она. – Мало ли что тело чувствует? Это ни о чем еще не свидетельствует. Мы и раньше этого могли бы с Олегом расстаться. И даже если оставить всё то за скобками… Разве я выходила за него замуж потому, что меня к нему физически тянуло? Да я об этом тогда вообще не думала».

Луна взошла над обступающим озеро лесом – огромная, темно-золотая. Побежала по воде сверкающая рябь. Все это выглядело так трепетно и нервно, так мало соотносился этот трогательный вид с Тамариными мыслями!

Но и луна, и озеро, и переливающиеся на воде золотые лунные блики были частью ее мыслей, и частью ее самой, и частью какого-то огромного целого, в которое умещались ее мысли и она сама, и в котором все это, очень маленькое, не теряло своего значения, как почему-то принято полагать, если речь заходит о Вселенной, о Боге или о мироздании.

Она думала о том, как выходила замуж, и огромная луна, сияя перед нею, помогала ее воспоминаниям.

Тамара считала пошлостью утверждение, что брак по расчету оказывается счастливым, если расчет был верным. Но следовало признать: у нее как раз тот случай, когда пошлость совпадает с реальностью.

Правда, расчета в буквальном смысле, как его обычно понимают банальные умы, в Тамарином замужестве не было. Хотя бы потому, что обстоятельства ее детства и юности были совершенно благополучными и необходимости рассчитывать каждый шаг не создавали. Семья была любящая, интеллигентная, обеспеченная, и то, как Тамара сама начала жить свою жизнь, тоже соответствовало критериям благополучия – в настоящем смысле, от слова «благо».

Из-за всего этого она могла бы, правда, вырасти книжной девочкой, каких большинство было на романо-германском отделении, где она училась, и таким образом сделать для себя опасным столкновение с действительностью. Но опасности этой она каким-то чудом избежала. Вернее, дело было не в чуде, а в том, что природная проницательность позволяла ей понимать действительность напрямую, в живом ее виде, а развитый ум исключал пустую восторженность.

Успехом у мальчиков она не пользовалась, но мама еще в школе объяснила ей, почему это так сейчас и как это будет в дальнейшем, и объяснение Тамару устроило.

– Молодые мужчины ничего не хотят откладывать на будущее, даже на ближайшее, – сказала мама. – Даже на завтра. Они хотят распробовать жизнь всю сразу и немедленно. Потому и в девушках их привлекает то, что дает такую возможность.

– Но по чему же они узнают, что дает, а что не дает? – спросила Тамара.

Ей было тринадцать лет, и то, что мама назвала ее девушкой, а одноклассников, которые не приглашали ее в кино, молодыми мужчинами, удивило ее и обрадовало.

– По раскованности, – улыбнулась мама. – И по доступности. Это они сразу в девушках распознают, можешь мне поверить.

В то время Тамаре не пришло в голову сомневаться в мамином опыте. Хотя много позже, вспоминая тот вечер, когда мама утешала ее, рыдающую из-за своей ненужности, она понимала, что женщина, вышедшая замуж в двадцать лет и не проведшая в своей жизни трех дней отдельно от мужа, который ни в каких женщинах, кроме нее, не нуждался, – вообще-то может знать о мужчинах далеко не все.

Но тогда она поверила маме безоговорочно. И лишь уточнила:

– Значит, во мне раскованности нет?

– И доступности тоже, – подтвердила та. – Поэтому на успех у мужчин ты пока рассчитывать не можешь.

Ничего себе! Не очень-то приятно узнать о себе такое.

– И сколько же это будет длиться? – уныло поинтересовалась Тамара.

– Пока они не доберутся до того возраста, когда для них становится главным другое: способность женщины приводить их жизнь к гармонии.

Это утверждение звучало слишком обтекаемо, смысл его был неясен, но все школьные годы оно выручало Тамару. Иначе она наверняка упала бы духом из-за того, что не пользуется у мальчиков никаким успехом. Совершенно никаким! Она не отличалась завышенным самомнением и умела оценивать себя так же беспристрастно, как других, но именно беспристрастие и заставляло ее недоумевать.

Она видела, например, что светлые волосы и светлые глаза в сочетании с правильными чертами лица и хорошей фигурой воспринимаются всеми как нечто безусловно привлекательное. Тогда почему привлекательной не является она, обладающая именно такой внешностью? И почему она, неглупая и жизнерадостная, не является для этих самых молодых мужчин объектом именно мужского интереса? Этого Тамара не понимала.

Как ни крути, а мамино давнее объяснение оказывалось единственным. Вот только когда появится в ее жизни мужчина, которому нужна будет именно она, и появится ли вообще когда-нибудь, – оставалось неясным. Тем более что филфак МГУ, где Тамара училась, не предоставлял широкого выбора достойных мужчин. Да и никакого их выбора не предоставлял вообще-то…

А вот когда она окончила университет и стала работать в журнале «Иностранная литература», личная ее жизнь пошла наконец совсем иначе. В редакцию заходили авторы и переводчики, сплошь люди интересные, многие обращали внимание на светловолосую молодую редакторшу, в глазах которой сверкали голубые огоньки жизни, многие приглашали ее в недоступный для простых смертных ресторан Центрального дома литераторов, а когда в застольной беседе выяснялось, что девушка не только красивая, но и умная, а затем выяснялось, что она из хорошей московской семьи… За первый год работы Тамару трижды звали замуж, а предложения великой любви в рамках свободных отношений она и считать перестала.