Созвездие Стрельца - Берсенева Анна - Страница 36

– Вы опять говорите наивные вещи.

– Глупые, вы хотите сказать?

– Не глупые. Наивные.

– Извините.

– За что же? Мне теперь редко приходится видеть наивных людей. Так что я рад.

– Теперь? А раньше часто приходилось?

– Раньше часто. Подруги моей матушки, например, были исключительно наивные люди.

– И в чем же выражалась их наивность?

Марине стало интересно, она приподнялась, опираясь на локоть, потом села. Хуже ей от этого вроде бы не сделалось.

– Да во всем. Все их существование было наивно и безыскусно. По субботам они ходили в городскую баню. Потом приходили к нам домой и пили чай с царским вареньем. Которое варили той же компанией.

– Что же в этом наивного?

– Полнота радости, которую они испытывали от всех этих нехитрых действий, – усмехнулся он.

– Если я наивна, то вы довольно жестки, вам не кажется? – заметила Марина.

– Ну, я же не Софочка.

– Какая Софочка?

– Одна из матушкиных подруг.

– Вы так красиво говорите – матушкиных, – улыбнулась она.

– Я иронически. А Софочка у них считалась не приспособленной к жизни. И они ее все опекали. Другая подруга, Глашенька, наоборот, была главной опекающей – считалось, что она хорошо знает жизнь и людей. Да так, в общем, и было. Она была деревенская, из староверов, и знахарка. Умела, среди прочего, выводить бородавки. Мне однажды пришлось из-за этого целый день утешать Нину, которая мне страшно нравилась.

– У нее были бородавки?

– У нее как раз не было. А у всего нашего класса, третьего «А», вдруг обнаружились. И мы всем классом пошли к этой Глашеньке, она их гречкой выкатывала, что-то такое. А эта моя любимая Нина потом полдня рыдала из-за того, что ей не досталось счастья быть как все. Я ее пытался успокоить – у меня же тоже ни единой бородавки не нашлось, и ничего, не плачу. Но это ее совершенно не утешило. Наоборот, она стала смотреть на меня с подозрением. Естественно, вскоре мы расстались.

– Почему естественно? – улыбнулась Марина.

– А зачем тратить время на завоевание женщины, если она явно не отвечает взаимностью? Я довольно рано это понял. И вы правильно заметили, это довольно жестко.

– И довольно распространенно.

Андрей ничего не ответил. Видимо, не посчитал ее наблюдение существенным.

– Глашенькин сын уехал в Ленинград, – сказал он. – Закончил университет и стал театральным критиком. Она такой странный выбор профессии вряд ли одобряла, но всегда надевала очки, когда читала газеты с его рецензиями. Ни в каких других случаях ей очки не требовались. Рассказывала, что ее отец до старости белке в глаз попадал на охоте, и она может. Ну как, легче вам?

– Да, – ответила Марина. – Спасибо.

– За что?

– На добром слове.

Они проехали через Александров. Не было еще и полуночи, но городок будто вымер. Дома казались темными воздушными ямами. Были освещены только белые стены Александровской слободы вдалеке.

– Как называется эта ваша деревня? – спросил Андрей. – Какое-то интересное название.

– Махра, – ответила Марина.

– Да, я запомнил, что-то из жизни курильщиков. Но не Самокрутка же, думал.

Марина засмеялась.

– В Махру Иван Грозный однажды ночью приходил, – сказала она. – Он в Александров из Москвы с обозом ехал. Хотел переночевать, но его не пустили.

– Почему?

– Решили, что добрый человек ночью не попросится, а царь он или не царь, кто его в темноте разберет.

– Резонно. Этот ваш Василий Пименович тоже из Махры?

– Ага.

– Характеры мало изменились за последние пятьсот лет.

– Знаете, мне больше нечего вам рассказать, – с некоторым удивлением сказала Марина. – Ничего существенного не вспоминается.

Грустно было это сознавать. Мама наверняка вспомнила бы что-нибудь из своих поездок, а если не из поездок, то из книг, или из спектаклей, или картину какую-нибудь вспомнила бы – все это волновало ее сердце и разум, а значит, запоминалось. А ее, Марину, все это не волнует, а лишь интересует, не более, потому и не вспоминается сейчас…

Собственная жизнь снова показалась ей пустой, лишенной чего-либо значительного.

– Не страшно, – сказал Андрей. – Существенное к слову и не вспомнишь. А ерунду всякую зачем вспоминать? Это я вам и сам могу рассказывать хоть всю дорогу.

– Ерунда всякая – это, например, что?

– Например… – Андрей на секунду задумался. – Вот, например, однажды меня позвали на озеро Нарочь ловить угрей. Угри – это рыбы, а озеро Нарочь недалеко от Минска, – уточнил он.

– Я знаю.

Неприятное ощущение своей никчемности исчезло. Марине стало как-то даже весело.

– Хорошо. Тогда дальше. Приехал я вечером, рыбалка, сказали, позже будет, а давай выпьем пока. Ну, в чужой монастырь, как убедился Иван Грозный, со своим уставом не ходят…

– Махру он сжег потом, – вставила Марина.

– Я никого сжигать не стал, а сел выпивать вместе с хозяевами в шалаше у сторожа. Там гороховое поле было, при нем и сторож. Пью и слышу снаружи странный хруст. Мерный такой. Вышел из шалаша и увидел картину, которую не забуду никогда.

– Почему?

– По странности ее. По всему полю стоят на хвостах угри и едят горох.

– Ой! Я бы испугалась.

– Да нет, это было не страшно. А вот именно странно. Фантасмагорично.

– И что дальше было?

– Собирали угрей в ведро. Такая, оказывается, рыбалка. Они выползают из озера и по вечерней росе ползут к полю есть горох. На тропинку кладут канат, они его переползти не могут, потому что у них слизь стирается. Их с каната собирают и часть обратно в озеро бросают, часть коптят.

Марина поежилась и сказала:

– Удивительная история!

– Рад, что пригодилась.

– Для чего пригодилась? – не поняла она.

– Чтобы отвлечь вас от мрачных мыслей. Для того такие истории, собственно, и нужны.

– Вы правда меня отвлекли, – сказала Марина. – Я вам за это очень благодарна.

Он улыбнулся. Она заметила это по тому, как на секунду переменился абрис его лица, и поняла, что он снова посчитал ее слова наивными.

Она достала из сумки телефон и позвонила Ольге Ивановне, гинекологу из их поликлиники. Та дружила с завотделением в Бассейновой больнице и пообещала сейчас же ему позвонить.

– А что ты у себя предполагаешь? – спросила она.

– Беременность десять недель.

Марина немного запнулась, отвечая: ей неловко было говорить об этом в присутствии Андрея. Хотя что, собственно, неловкого?

– Знаете, Василий Пименович прав, – сказал он, когда она убрала телефон в сумку.

– В чем?

– С такими, как этот ваш самоубийца, действительно ничего сделаться не может.

– И что? – настороженно спросила Марина.

– И гробить ради них свою жизнь – бессмысленное занятие.

Доверительность, возникшая в разговоре, сразу испарилась от его слов.

– А мне кажется, – сказала она, – бессмысленное занятие – учить жизни взрослых людей.

– Верно, – усмехнулся он.

Марина поняла, что эти ее слова не наивны, а банальны и глупы. Но не опровергать же саму себя.

Она снова легла на сиденье. Разговор закончился неприятно, но принес успокоение. После него казалось, что можно не бояться уснуть.

Она закрыла глаза. Открывая их время от времени, видела летящие в окне вершины темных деревьев. Как в сказке. Непонятно, сон или явь.

– Куда ехать? – спросил Андрей, когда замелькали в окнах двойные фонари Кольцевой.

– В Бассейновую больницу. Это на Иваньковском шоссе. Я покажу.

– Я включу навигатор.

На территорию не пускали, Андрей вышел из машины и то ли ругался с охранником, то ли уговаривал его, то ли деньги ему давал. Когда он вернулся и сел за руль, шлагбаум перед машиной открылся.

– Мы сможем вон к тому корпусу подъехать? – спросила Марина.

– Сможем. А вы уверены, что гинекология именно там?

– Наша поликлиника с этой больницей сотрудничает. Я хорошо ее знаю.

– А где ваша поликлиника?

– На Соколе.

Он обернулся и внимательно посмотрел на нее. И тут она наконец вспомнила, где его видела! Серебряный шрам, приподнимающий левую бровь, напомнил. И то, каким белым, мертвенным было его лицо, когда она пыталась привести его в сознание, и как потом, когда жизнь вернулась к нему, она заметила в его лице изменчивость и нервный трепет, то, что привлекало ее в мужчинах и что всегда становилось пагубным для нее, и зачем же привлекало в таком случае?..