Периферийная империя: циклы русской истории - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 29

Разумеется, вплоть до XVI века торговля и разбой нередко оказываются взаимосвязаны, но, как правило, пиратские сообщества постепенно переходят от грабежа к более мирным способам товарного обмена. В случае Новгорода все складывается как раз наоборот. В 1366 году ушкуйники на 150 судах атаковали Нижний Новгород и разграбили его. В 1371 и 1375 годах ушкуйники дважды брали штурмом и грабили Кострому. Нормальным делом была продажа пленных в рабство – центром для такой торговли был татарский город Булгар. Напротив, московские князья совместно с золотоордынскими ханами пытались положить конец разбою на речных путях. В 1366 году молодой московский князь Дмитрий Иванович – будущий победитель в Куликовской битве – возмущался поведением новгородцев, которые «ходили на Волгу и пограбили моих гостей» [173]. Князь грозился начать войну против Новгорода, и лишь в следующем году было подписано мирное соглашение. Однако набеги ушкуйников не прекратились. В 1375 году в Сарае татары перебили участников разгрома Костромы. Даже к середине XV века набеги ушкуйников на «низовые земли» не прекращались. Опорным пунктом ушкуйников стала новгородская колония Вятка, фактически превратившаяся в самостоятельное разбойничье государство. В 1452 году московский митрополит Иона попрекал вятских горожан, потворствующих подобному разбою: «християньство губите убийством и полоном и граблением, и церкви Божьей разоряете и грабите вся церковная священная приходия, кузьнь и книги и колоколы, и вся творите злая и богомерзкие дела, якоже погании» [174] [Как отмечает Бердинских, «по яростному накалу послания заметно, что вятчане сидят уже в печенках у московских объединителей Руси» [174a]]. Местное купечество охотно занималось скупкой и перепродажей краденого, включая работорговлю, причем продажа русских пленников на татарских невольничьих рынках считалась особенно выгодным делом. Как замечает местный историк, Вятка «разбогатела и приобрела свою мощь именно благодаря такого рода «грязным» деньгам» [175].

На протяжении XIV-XV веков москвичам неоднократно приходилось объединяться с татарами для борьбы против новгородцев. Иными словами, не татары и Москва препятствуют новгородской торговле, а как раз наоборот, новгородцы – татарской и московской. В свою очередь, татары и Москва общими усилиями поддерживают безопасность на торговых путях. До поры у них есть общий объективный интерес. Но соотношение сил понемногу меняется, и Москва из младшего партнера татар начинает превращаться в самостоятельную силу – на первых порах не столько военную, сколько экономическую.

Как отмечает Покровский, волжский торговый путь продолжал функционировать и развиваться на протяжении всего XIV-XV веков, и именно Новгород соединял его с балтийскими рынками. Это было одним из источников богатства республики. Но новый расклад уже не требовал политического объединения территории на всем протяжении пути. Более того, роль Новгорода становилась с течением времени все более паразитической. То, что забота об обеспечении безопасной торговли сменилась в среде новгородской элиты обогащением за счет разбоя, – показатель упадка, который переживает северная республика.

Постоянной темой либеральной историографии в России XIX века было сожаление по поводу того, что не Новгород, а Москва объединила страну. Но в том-то и дело, что именно упадок Новгорода был одной из причин объединения. Каковы бы ни были амбиции московских князей, единое государство просто не могло быть реальностью до тех пор, пока Новгород жил собственной жизнью. Если в IX веке Новгород – еще не ставший феодальной торговой республикой – выступил объединителем земель вдоль торгового пути «из варяг в греки», то в XIV веке Новгороду уже не нужно единство ни с Киевом, ни с Москвой. Его торговые интересы направлены в иную сторону. Он не заинтересован в формировании единого национального рынка, поскольку его процветание основано на посреднической торговле, а не на производстве. Установить политический контроль над портовыми городами Прибалтики и торговыми центрами Поволжья не в его силах, а объединение с южнорусскими землями не представляет непосредственного экономического интереса. Потому Новгород вполне удовлетворяется ролью периферии немецкой «Ганзы», ее восточным форпостом.

Вообще, нигде в истории торговые республики не были «собирателями земель» – в Италии и Германии, где торговые республики были сильны, объединение в XV-XVII веках просто не состоялось. Ганзейские города тоже были заинтересованы не в единстве Германии, а в развитии балтийской торговли, опираясь при этом больше на королей Швеции и Дании, чем на «собственных» немецких князей или императора. В этом смысле «предательское» поведение новгородских элит в XIV-XV веках, часто идущих на союз с Литвой против Москвы, вписывается в общую норму поведения феодальных торговых республик. Франция, Испания, Англия были объединены королями при поддержке городской буржуазии, но при этом им неоднократно приходилось подавлять не только мятежи баронов, но и сепаратизм традиционных городских элит, нередко призывавших «иностранных» королей на свою защиту. Успех королевской власти в этих странах был предопределен именно тем, что города были слишком слабы, чтобы действовать самостоятельно.

Борьба за обеспечение безопасных торговых путей ведется именно Москвой, причем в значительной мере – против новгородцев. Преимущество Москвы над Новгородом состояло в том, что благополучие московского князя основывалось не только на торговле, но и на мощной налоговой базе, обеспеченной для него татарами, а также благодаря господству над многочисленным населением. В то же время Москва была не меньше Новгорода заинтересована в торговле, причем именно на внутреннем русском рынке. Для Москвы развитие торговли было тесно связано с поддержанием на собственной территории аграрного и ремесленного производства, без чего не было бы стабильной налоговой базы.

Иное дело – Новгород. Покровский отмечает, что Новгород «был городом не ремесленников, а купцов» [176]. Археологические исследования доказывают, что ремесло здесь было достаточно развито. И все же нет оснований не соглашаться с Покровским. Именно торговля, а не ремесло и уж тем более не сельское хозяйство, была источником богатства республики. И что еще важнее, это была преимущественно торговля транзитная. Новгород лишь в незначительной степени торговал собственной продукцией. Если не считать меховых шуб, он мало что производил на экспорт. А меха поступали в город благодаря сбору дани с северных территорий. Иными словами, меховая торговля отнюдь не способствовала росту предпринимательской культуры, развитию буржуазных отношений. То же можно сказать и о «закамском» серебре, поступавшем в Новгород с восточной (уральской) границы его владений. Огромный запас драгоценного металла образовался у местных племен за счет торговли мехами с южными землями. Здесь не редкостью были арабские и византийские монеты, персидские серебряные блюда эпохи Сасанидов. Большое количество подобных изделий попало позднее в коллекцию петербургского Эрмитажа. По словам исследователей русского Севера, «серебро закамьское» это «запасы серебряной, прежде всего древнеиранской посуды и монет, которые на протяжении многих столетий копились на святилищах уральских народов» [177] [Среди историков до сих пор нет полной ясности относительно того, каким образом «закамское» серебро поступало в Новгород. Если одни авторы говорят про сбор дани и даже прямой грабеж, то другие исследователи предполагают наличие какой-то меновой торговли между новгородцами и «закамскими» племенами. Вятские историки А.Пономарев и Е.Турова даже утверждают, что серебро выменивалось на алкоголь. Иными словами, имела место распространенная в более поздние времена практика спаивания туземцев]. Дань, торг, а порой и прямой грабеж – все эти способы применялись Господином Великим Новгородом, чтобы повысить ликвидность своей экономики.