Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям - Страница 82

Я повернулась и увидела его в галерее, все еще в плаще. Рядом стоял его слуга.

– Мой господин, – взволнованно проговорила я, – мы… мы не ждали вас так скоро.

– Это очевидно. – Альфонсо расстегнул плащ и передал его слуге, жестом отослав последнего прочь. Подтащив стул, он сел и принялся накладывать на свою тарелку оливки, куски сыра, холодную курицу. Ел он прямо руками и явно не страдал отсутствием аппетита. – Вы говорили о моем дядюшке Федерико? – спросил он Чезаре, который смотрел на него с нескрываемой неприязнью. – Может быть, я могу вам посодействовать?

– Сомневаюсь. – Мой брат со стуком поставил кубок на стол.

Альфонсо хмыкнул:

– В чем именно вы сомневаетесь? В моей способности влиять на дядюшку или в моей способности влиять вообще на что-либо?

– И в том и в другом. – Чезаре резко поднялся, испугав меня. Он всегда был вежлив с Альфонсо, и эта перемена напомнила мне о том, как он относился к Джованни Сфорца. – Я считаю, что был введен в заблуждение вашим дядюшкой и, если откровенно, вами тоже. Если бы я в Неаполе знал, что ваша семья станет водить меня за нос, то не горел бы желанием видеть вас в постели моей сестры.

Альфонсо пожал плечами. Я вцепилась в стул, глядя, как он жует.

– Я не вводил вас в заблуждение, когда мы говорили в Неаполе, – наконец сказал он. – Я и в самом деле хотел жениться на Лукреции и верил, что она хочет выйти за меня, что, как выясняется, соответствовало действительности. Что же касается моего дядюшки, то он имеет право решать, кто лучше подходит в мужья его дочери, с чем вы должны согласиться, если хотя бы на миг подумаете о его целях, а не о своей гордыне.

– И что это значит? – напряженно спросил Чезаре.

– Это значит, что она законная принцесса Неаполя, а…

– А я бастард папы римского. – Чезаре выбросил руку вперед и сшиб кубок на плитки. – Я неплохо осведомлен о неаполитанских уловках, синьор. Я достиг зрелости, когда ваш тиран-дедушка Ферранте строил козни и грабежами прокладывал себе путь к могиле. Я знаю, как вы цените свое слово. А если вы забыли, то некоторые могут сказать, что вы такой же бастард, как и я, который понимает, что претензии французов на ту скалу, которую вы называете королевством, могут быть объявлены более вескими, чем претензии вашего семейства, если так решит его святейшество мой отец.

Альфонсо улыбался, но глаза его были серьезны.

– Я никогда не отрицал, что отец зачал меня вне брака, и никогда не заявлял, что имею законные претензии на трон. – Он помолчал, потом продолжил: – Но похоже, вы сами претендуете на трон посредством брака с Карлоттой. Неужели вы не понимаете, что такая ситуация может раздражать ее отца, которому приходится защищать и своих наследников?

Лицо Чезаре заледенело. Я привстала со стула, подняв руку, словно желала остановить его:

– Погоди. Какая в этом необходимость? Альфонсо наверняка может поспособствовать тебе, хотя бы написав своему дядюшке и попросив его пересмотреть…

– Нет! – Чезаре выплюнул свой отказ, словно семечко, застрявшее между зубами. – Я запрещаю! Если Федерико отказывается от своего обещания, то пусть узнает, какие будут последствия. – Он смерил Альфонсо разгневанным взглядом. – Буду вам признателен, мой господин, если вы не станете вмешиваться.

После чего он скупо поклонился в мою сторону и оставил нас.

Я услышала, как Аранчино пробрался под стол и замурлыкал.

– Он… не в себе, – сказала я Альфонсо. – Он болел и постоянно находился при отце… Он не имел в виду то, что наговорил.

Альфонсо погладил кота, который по каким-то извращенным причинам обнаружил, что не может противиться ласкам моего мужа, хотя прежде не переносил мужчин.

– Я думаю, Чезаре прекрасно понимает, что говорит. Он меня презирает.

– Почему ты так решил? – возразила я. – Разве не он вел переговоры о нашем браке?

– Вел, но теперь у него есть причины пожалеть об этом. – Оторвав кусочек курятины, Альфонсо дал его Аранчино. – Если Чезаре Борджиа не получит того, что хочет, союз Неаполя и Рима развалится. – Он задумался. – Если это произойдет, тебе придется выбирать, на чьей ты стороне.

– На чьей стороне? Но он мой брат. А его святейшество – мой отец.

– А я твой муж. – Он вытер руки о мою брошенную салфетку, обошел вокруг стола и поцеловал меня в щеку. – Как я и сказал тебе в день нашей свадьбы, я никогда не буду тебя ни к чему принуждать. Но в то же время не собираюсь сидеть сложа руки и ждать, когда они сделают со мной то же, что со Сфорца из Пезаро. Если возникнет необходимость, я буду бороться – с тобой или без тебя.

Не дожидаясь моего ответа, он повернулся и ушел в крыло, которое занимал когда-то Джованни. Теперь его отдали в распоряжение Альфонсо, но там лишь хранилось его имущество и жили слуги.

Аранчино запрыгнул на стол и принялся раздирать тушку курицы. Я позволила ему наесться до отвала, будучи не в состоянии разобраться в своих чувствах: то ли я злюсь на мужа, что усомнился во мне, то ли понимаю, что у него есть на это основания.

В ту ночь впервые со дня нашей свадьбы мы спали порознь.

Когда осенние ветры принялись трепать флаги с изображением нашего быка, под палящим солнцем мы собрались на проводы Чезаре. Он отбывал во Францию во главе эскорта, который не только затмевал тот, что сопровождал Хуана в Испанию, но и дал Риму обильную пищу для разговоров: из уст в уста передавали, будто подковы у его лошадей из серебра, а ливреи слуг отделаны настоящим золотом.

Все это, конечно, было неправдой. Лошадей и слуг набралось немало, но на них не было ни серебра, ни золота. Чего не скажешь об их хозяине. Папочка, исполненный решимости снарядить сына как принца, каким тот и намеревался стать, продал приходы прежнего кардинальства Чезаре за двести тысяч дукатов, и эти деньги обратились в отделанные драгоценностями одеяния. Мой брат облачился в белый дамаст, украшенный жемчугом, его роскошный бархатный плащ на французский манер свисал с одного плеча, на шляпе с пером сверкали рубины, а лицо было укрыто прозрачной полумаской, скрывавшей следы недавней болезни. Меня тревожило, что он уезжает, так и не оправившись, но ввиду напряженных отношений между ним и Альфонсо его отъезд устраивал всех.

– Лючия, ты должна беречь себя! – На прощание Чезаре крепко сжал мою руку. – Я жду от тебя только веселых писем. – Он боком придвинулся ко мне. – Мое отсутствие не продлится долго. Когда вернусь, сделаю так, чтобы никто больше не смел бросать нам вызов.

Он имел в виду свое намерение обеспечить главенство нашей семьи, к которой теперь принадлежал и мой муж, но в его голосе мне померещилась угроза. Я попятилась. Мы стояли в нескольких шагах от папочки, который сидел на возвышении, выходящем на пьяццу. Вокруг нас собрался папский двор, а народ, выстроившись вдоль огороженного проезда, гоготал и пил бесплатный кларет из фонтанов.

– Ты тоже береги себя. – Наконец я заглянула в его глаза, похожие на прожженные в маске отверстия. – Forza e in bocca al lupo[76]. Проявляй во всем умеренность ради нашего спокойствия и твоего здоровья.

Он прищурился. Потом улыбнулся и наклонился ко мне для прощального поцелуя. Я чуть не охнула, когда он укусил меня за губу.

– Не уходи далеко от загона, – прошептал он. – Оказалось, что видеть тебя влюбленной в другого для меня гораздо труднее, чем я думал.

Прежде чем я успела ответить, он повернулся к папочке, взмахнул шляпой и опустился на колено – поцеловать папскую туфлю. Папочка обнял его. Когда Чезаре вышел на пьяццу, где его ждал мантуанский жеребец, я посмотрела на отца. На его лице появилось выражение холодного удовлетворения. Какой контраст со слезливой печалью во время проводов Хуана!

О боже! Неужели папочка даже сейчас, вместо того чтобы радоваться за сына, которого он возвысил, продолжает скорбеть о том, которого потерял?

Наступили и ушли в запахе благовоний и череде месс рождественские праздники. Со вкусом облатки на языке мы встретили 1499 год и карнавал – время потворства плотским желаниям, предшествующее Пепельной среде[77] и строгости Великого поста. Мы с папочкой и Альфонсо облачились в усыпанные бисером маски и вышли на балкон замка Святого Ангела, чтобы приветствовать празднующих. Но зима стояла суровая, дул кусачий ветер, не прекращались дожди, из-за которых Тибр вышел из берегов, а потому гуляющих было мало, но мы все равно оставались под дождем около часа. Наконец мы вернулись в помещение, промокшие до костей.