Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Гортнер Кристофер Уильям - Страница 83

– Ваш знаменитый римский карнавал не ахти что, – заявил дрожащий Альфонсо, когда мы раздевались у себя в покоях, чтобы нырнуть в приготовленную для нас большую медную ванну, устланную материей.

Он с головой ушел в розовую воду, а когда вынырнул, его волосы жидким золотом ниспадали со лба на лицо. Недавно он отпустил бороду, и теперь она сверкала серебром цветочных лепестков, а он смотрел на меня своим ленивым взглядом, который я успела так хорошо изучить.

Мы так и не возвращались к нашему спору. Но и месяцы спустя меня не отпускало беспокойство, связанное с его подозрениями в адрес нашей семьи. Теперь поднимать этот вопрос не имело смысла – Чезаре еще долго пробудет при французском дворе. И все же меня кольнула тревога, когда Альфонсо, поманив меня пальцем, сказал хрипловатым голосом:

– Иди ко мне.

Я приплыла в его объятия. Когда он притянул меня к себе, я уткнулась в его восставшую плоть и задрожала.

– Мне холодно. Ты должна меня согреть.

– Не чувствую, чтобы тебе было холодно. – Я уперлась руками в грудь Альфонсо, отталкивая его.

– Ты отказываешь мужу? – прорычал он.

– Твоя борода царапается. – Я показала на его подбородок. – Меня словно медведь целует.

– Что – моя борода? А вы не знаете, мадонна, что бороды сейчас в моде среди знатных господ? Все, у кого она растет, отращивают бороду, а если у кого не растет, то он…

– Покупает парик для лица? – поддразнила я его, и Альфонсо снова притянул меня к себе. Мое тело было как скользкий угорь, попавший в сеть его рук.

– Ну-ка, поцелуй меня, – потребовал он, и я подчинилась.

Чувствуя бедром, как горячо его желание, я наконец решилась:

– Ты все еще сердишься из-за того, что сказал тебе Чезаре в тот день?

– Я забыл об этом, – ответил он, но морщины на его лбу сказали мне, что это не так. – И никогда не сердился. Твой брат – Борджиа, его гордыня слишком велика. Откровенно говоря, они с Санчей составили бы идеальную пару. – Он хохотнул. – Или кончили бы тем, что убили друг друга в постели.

– Но во мне течет та же кровь Борджиа, – не отставала я, желая услышать, что он думает на самом деле. – И если ты сомневаешься в нем, то точно так же ты должен сомневаться и во мне.

Он взял мою руку, подвел ее под водой к своей восставшей плоти.

– По-твоему, это свидетельствует о том, что я сомневаюсь в тебе? – Он приподнял меня, подтащил к себе. Стон сорвался с моих губ, когда он вошел в меня. – Я не сомневаюсь в тебе, Лукреция, – прошептал он. – Я хочу тебя, жажду. Всегда.

Вода выплескивалась через края ванны на пол. Его стоны зазвучали так громко, что я стала хихикать, прикрыла ему рукой рот, чтобы эти звуки страсти не услышали слуги за дверями, а слуги вечно подслушивали.

Его это не волновало, а когда мы приблизились к концу, перестало волновать и меня. Но я не упустила из виду, что он так толком и не ответил на мой вопрос.

Ветры ослабли. Из-за хмурых туч появилось солнце, и мы отправились за город, желая пообедать и поохотиться на вилле одного кардинала. Энергия в Альфонсо била ключом: за день он добыл двух перепелок и пять зайцев, принесенных ястребом, которого папочка подарил ему на Рождество. Птица была прекрасная, ее за большие деньги доставили в Рим откуда-то с северных просторов Исландии. Альфонсо влюбился в эту птицу с первого взгляда: назвал ее Бьянка, поселил в отделанной серебром клетке в наших покоях, кормил сырым мясом из собственных рук, заказал ей позолоченные путы и отделанный сапфирами клобучок, что добавило небесно-голубой тон в ее оперение.

– Я начинаю думать, что он любит эту птицу больше, чем меня, – заметила я Санче, когда мы прогуливались по винограднику, мимо решеток с голыми после зимы лозами. – Ты посмотри на него – он глаз с нее не сводит.

– Он и вправду, кажется, ослеплен страстью, – рассмеялась Санча.

Она уже пришла в себя и вновь горячо интересовалась слухами и нарядами, стремясь производить впечатление на всех мужчин. Наблюдая за ней на многочисленных трапезах и церемониях в Ватикане, я не заметила, чтобы ее волновало отсутствие Чезаре или то, что он унизил ее, предпочтя ей другую неаполитанскую принцессу, законного происхождения, которая обещала ему больше, чем могла дать Санча.

– Джоффре тоже хочет такую. – Я не могла сдержать улыбку, глядя на младшего брата, который не сводил глаз с ястреба на перчатке Альфонсо. – Я, пожалуй, попрошу папочку сделать ему подарок на семнадцатилетие. Ты не возражаешь?

Я замолчала в ожидании ответа.

– Как сочтешь нужным, – с отсутствующим видом кивнула она.

Я вздохнула:

– Вы все еще не…

– Нам обязательно говорить об этом? – Она посмотрела на меня с досадой.

– Со времени вашей свадьбы прошло почти пять лет и…

– Я знаю, сколько прошло. – Санча приподняла юбки, открыв деревянные башмачки, которые мы надели, чтобы не запачкать наши атласные туфельки на слякотной после дождя тропинке. – Его святейшество уже говорил со мной об этом. Журил меня за то, что я не приношу ему внуков. – Голос ее задрожал. – Джоффре вполне готов, но мне невыносима мысль, что он будет меня лапать.

– Жаль, – пробормотала я.

– Да. Не всем же так везет с мужьями, как тебе. А теперь забудем о моем прискорбном положении. Ты слышала последние новости о другом твоем брате? – Ее голос зазвучал живее. – Нет? Слушай, тебе все же нужно почаще вылезать из супружеской постели. Вся Европа об этом говорит! Король Людовик встретил нашего Валентино с надлежащей помпой, но, кажется, французский двор втихомолку посмеивался над ним – уж слишком он вырядился. – Она улыбнулась жестокой улыбкой, и я не могла винить ее за это. – И несмотря на посулы ускорить соединение Чезаре с Карлоттой, Людовик его только развлекал, а вот обещания не сдержал, поскольку Карлотта явно и думать не желает о таком браке. – Я внутренне сжалась, представляя себе бешенство Чезаре, а Санча добавила: – Теперь Людовик предлагает ему другую принцессу, хотя я не думаю, что после всех усилий и расходов Валентино удовлетворится… Смотри под ноги!

Она схватила меня за руку, но я уже падала: испачканный подол моего платья зацепился за башмачок, и я споткнулась о камень на тропинке. Я почти не ушиблась: плащ и платье смягчили падение, но дыхание у меня перехватило, и я осталась лежать на животе, хватая ртом воздух. Отчасти меня даже позабавила собственная неловкость, но тут же я испугалась, услышав чьи-то шаги.

– Amore, как ты? – Рядом со мной присел Альфонсо.

Я помотала головой:

– Помоги мне подняться.

Опираясь на его руку, я позволила ему поднять меня. Мир вокруг плыл, и я никак не могла сориентироваться. Слуги Альфонсо сочувственно смотрели на меня. Я увидела, как папочка поднялся со своего стула на террасе виллы, приложил руку ко лбу. Джоффре рядом с ним пытался удержать у себя на руке хлопающего крыльями ястреба.

– Столько шума. – Я посмотрела на Альфонсо. – Я всего лишь поскользнулась и…

Неожиданный спазм оборвал мою речь, лицо исказила гримаса. И я вдруг услышала собственный тоненький плач, а за ним – взволнованный голос Альфонсо:

– Она ушиблась!

И тут, к моему ужасу, я ощутила, как по моим бедрам скользит горячая жидкость.

– Нет, моя любовь, не надо плакать, – говорил Альфонсо, обнимая меня.

Мы лежали в помятой кровати на вилле – ее поспешно приготовили для нас ошеломленный кардинал и его слуги. Когда Альфонсо принес меня в дом, кровь капала с моих перепачканных туфель. Меня доставили в незнакомую комнату, Санча ослабила на мне шнуровку, и вот тут из меня на пол выскользнула какая-то бесформенная масса.

– Я не знала, – прошептала я. – Если бы знала, то всеми силами оберегала бы нашего… нашего…

Я не могла произнести это слово. Не могла представить себе, что так легко выкинула нечто столь драгоценное, тогда как семя Хуана доносила до родов. В этот миг мне отчаянно захотелось рассказать все Альфонсо, чья грудь, чувствовала я, сотряслась в тщетной попытке не пустить скорбь в сердце. Я хотела успокоить его, сказав, что уже принесла в этот мир ребенка и почти с момента зачатия чувствовала в себе священность новой жизни внутри меня.