Юрьев день (СИ) - Величко Андрей Феликсович - Страница 23

— Где же это тебя познакомили со столь ярким образцом предикторского искусства?

— На приеме у Юсуповых. Там была Екатерина Михайловна, она недавно приехала из Ниццы. И рассказала мне эту историю.

— Только тебе или во всеуслышание?

— Ну… так, камерно. Кроме меня, ее слушал молодой князь Вяземский и, кажется, рядом стоял какой–то гвардейский поручик.

Я вздохнул. Ну неймется княгине Долгоруковой, в этой истории так и не успевшей стать морганатической женой Александра Второго светлейшей княгиней Юрьевской. Что, кстати, пошло ей только на пользу — ее не успела возненавидеть большая часть петербургского высшего света. Подумаешь, бывшая любовница предыдущего императора! Тут и не таких видели. Ее по–прежнему принимали во многих домах, да и сама она время от времени устраивала какие–то сборища в Малом Мраморном дворце, отошедшем ей по завещанию деда.

— И еще она сказала, что еще до смерти деда говорила об этом старшему Вяземскому, он должен помнить, — не унимался Николай.

— Не спорю, вполне могла говорить. Дело в том, что в шестьдесят пятом году не так уж трудно было без всяких цыганок догадаться, что на деда обязательно начнутся покушения. А дальше — дело техники. В разных местах сделать несколько предсказаний, отличающихся только цифрами. Два раза смерть промахнется, три, четыре, пять и, наверное, шесть. Хотя для гарантии можно добавить семь и восемь. Совпавшее с действительностью предсказание вспомнится, остальные забудутся.

— Неужели ты считаешь княгиню шарлатанкой?

— Нет, всего лишь добросовестно заблуждающейся женщиной, к тому же до сих пор тяжело переживающей смерть деда. Жаль, что не удастся выяснить, кто именно сделал ей это предсказание. И кому еще — с другим числом покушений. Хотя… в общем, над этим надо подумать.

На самом деле тут пора было уже не столько думать, сколько трясти — это я цитирую известный анекдот. То есть настало время идти с сольным выступлением к отцу, что я при первом же удобном случае и проделал. Нужно было продолжать капать ему на мозги по поводу задуманной мной спецслужбы, и мне казалось, что слухи о предсказании вкупе с моей интерпретацией могут оказаться кстати.

Однако отца в первую очередь заинтересовали не мои новые соображения, а вопрос — почему я пришел один, без Николая?

— Потому что создаваемая служба должна быть по сути своей абсолютно секретной. А Ники не должен принимать участия в ее работе из опасений хоть и маловероятного, но тем не менее возможного скандала в случае утечки сведений. Он все–таки цесаревич и должен быть вне подозрений.

— А я, по–твоему, не должен?

— В идеале и вы должны, но, так как идеал недостижим, тут можно применить волшебное слово «официально». Потому что без вашего разрешения я при всем желании ничего сделать не смогу, но официально вы ничего знать не будете.

На самом деле я, конечно, слегка лукавил. Смог бы я что–то сделать и без помощи венценосного родителя! Но получилось бы хуже и отняло бы существенно больше времени.

— Вообще–то мне Судейкин уже говорил о чем–то подобном, — вздохнул император. — И я не хотел идти тебе навстречу вот из каких соображений.

Они явно были непростыми, император время от времени замолкал и вообще с некоторым трудом подбирал слова.

— Ведь если ты вдруг захочешь… в смысле подумаешь… или решишь… А, пропади оно все пропадом! Скажу как есть. Если ты вдруг пожелаешь убрать с дороги Николая и царствовать сам, такая служба станет мощным инструментом в твоих руках.

Я молчал. В такой ситуации оправдываться — последнее дело. Хотя, если бы я действительно хотел убрать брата, то действовал бы сам с минимально возможным числом как можно меньше знающих помощников.

Потому как спецслужба, имеющая на меня такой убойный компромат, как мое участие в убийстве цесаревича, а то и вовсе императора, очень быстро выйдет из–под контроля и сделает меня своей марионеткой.

— Вот этого я опасался, — продолжал отец. — Но потом подумал, присмотрелся к тебе и понял — нет. Ты не хочешь на трон. Очень сильно не хочешь. И взойдешь на него, только если не будет никакого другого выхода.

— Это правда, но мне просто интересно — почему вы так решили?

— Потому что только недавно понял — ты лентяй!

Я, честно говоря, был удивлен. У меня своих недостатков хватает, зачем же на меня еще чужие–то вешать!

— Может, и не совсем обычный, но лентяй, — продолжал отец. — Ты горы можешь свернуть, но своего добьешься, пока тебе это интересно. Однако как только надоест — все. Найдешь кучу причин и оправданий, не только меня, но и самого себя уговоришь, но делать ничего не станешь. Аэроплан Можайского смог в воздух поднять, хотя никто в это не верил. А потом что? Забросил. Первую часть доклада о моей охране представил мгновенно, а со второй возился более полугода, пока наконец домучил. Да ты таким с самого раннего детства был! Сказку про Изумрудный город отбарабанил так, что любо–дорого слушать, ты аж подпрыгивал от нетерпения. Про Незнайку начал неплохо, но ближе к концу увял, скомкал его. Обещал вторую часть, но тянул с ней до тех пор, пока Николай интерес не потерял. А мне, между прочим, до сих пор охота послушать! К чему я это все говорю — ты ведь уже давно понял, какой это тяжкий труд, быть императором. И заниматься на этом месте часто приходится тем, на что глаза бы мои не глядели! А уж тем более твои. Вот ты и хочешь, чтобы работал Ники, пусть ему и противно будет, но он потянет, а сам станешь заниматься своими игрушками да время от времени умные советы брату подавать. Я прав?

— Ну… наверное, да, отец.

Действительно, конкретно с этой точки зрения я проблему не рассматривал, но что–то в рассуждениях императора явно было.

— Не наверное, а так оно и есть. Поэтому делай свою службу, чую, польза от нее может быть. Однако не так, как ты мне понаписал. Какой еще к псам департамент безопасности — у нас их что, без того мало? А уж если на него поставить великого князя, брата цесаревича, то им заинтересуются все подряд, и не только у нас. К вашему комитету уже более или менее привыкли, вот и работай в его рамках. Придумай какую–нибудь ерунду, на которую я тебе выделю двести тысяч. И в течение года больше не проси, все равно не дам.

— А…

— А как сделать, чтобы Ники про настоящие задачи того, что там устроишь, знать не знал и ведать не ведал, сам сообразишь. Потому как если ты даже этого не сможешь, куда тебе на новую секретную службу замахиваться? Велосипедами своими тогда занимайся.

Уже на следующий день император утвердил изменение названия и расширение задач нашего с Николаем комитета, и сразу после этого я познакомил брата со своим черновиком прошения на высочайшее имя о выделении комитету двухсот тысяч рублей на проведение социопатологических исследований.

— Это еще что такое? — изумился цесаревич.

— Двухкоренное слово. Образовано от «социум», то есть общество, и «патология», она же болезнь. Мы ведь до сих пор не знаем, о чем свидетельствует появление революционеров. Общество больно или отдельных его членов пора подлечить? Это не только меня, еще и отца интересует, так что деньги он даст.

— Да? Ну тогда расскажешь мне, как узнаешь что–нибудь интересное.

С этими словами Николай подписал черновик. Моя подпись там уже стояла, и бумага была отнесена в канцелярию для надлежащего оформления.

Структура будущей спецслужбы мне представлялась так. Главный — естественно, я. У меня три зама. По организационным вопросам, режиму и собственной безопасности — один. По силовым операциям, когда кого–нибудь надо будет слегка того (или даже не слегка, это уж будет от самого объекта воздействия зависеть) — другой. И по идеологии, потому как добрым словом и револьвером можно добиться большего, чем одним только револьвером — третий. Вот этот триумвират и потащит всю работу, мне же останется только общее руководство. Причем три — это очень хорошее число. За каждым будут пристально наблюдать две пары глаз. Даже если двое сумеют как–то договориться о чем–то нехорошем, третий их обязательно заложит. Разумеется, ссучиться могут и все трое одновременно, но это весьма маловероятный вариант.