Клич мятежников (сборник) (СИ) - Верещагин Олег Николаевич - Страница 23

   "Подходим," - подумал священник-партизан - и перекрестился.

* * *

   Бой в городе - самый сложный вид боя.

   Это стало ясно практически одновременно с появлением городов и возникновением необходимости их брать у врага. И даже когда появилась многочисленная сложная техника - брать города не стало легче. Просто потому, что техника в них чаще всего просто-напросто не работала. Тепловизорам и приборам ночного видения мешали пожары, авиации и артиллерии - то, что зачастую враги и свои находились на одном этаже одного и того же здания. Связь не срабатывала из-за сложностей застройки. Неприкрытая пехотой бронетехника становилась лёгкой добычей практически необученных бойцов с гранатомётами или ещё чище - связками ручных гранат либо бутылками с "молотовским коктейлем".

   В результате городские бои снова и снова сводились к умению быстрей (даже не точней) выстрелить, бросить гранату, ударить ножом или штыком, прыгнуть, упасть, пробежать. Никаким глупостям вроде так часто показываемых в хрониках моментов штурма - типа там суровые бойцы стоят по сторонам от двери, кто-то один её вышибает, все вламываются внутрь с оружием у плеча, звучат крики вроде "контакт!", "держу!", "граната!" и прочее - места не оставалось никогда. Слушай. Смотри. Нюхай. Крикни - просто крикни "а!" - одновременно с выстрелом, опереди врага, бей, не глядя, не жалей патрон, не жалей врага, не жалей себя.

   Уилф знал такие бои. Но к счастью, тут им не было места. Ошеломлённые нападением сразу после окончания урагана, растерянные, враги почти не оказывали сопротивления. Только иногда здесь-там вспыхивали короткие перестрелки. По заранее разведанным опасным целям лупцевали миномёты и танковые пушки с кораблей, гранатомёты и пулемёты с "бронециклов", сверху жару добавляли вертолёты. Четвёрки партизан двигались среди складов, легко обнаруживая ошеломлённых нападением федералов и бандитов и тут же беспощадно приканчивая их - или направляя на врага трассерами и условленными цветными ракетами огонь поддержки.

   Когда пришёл рассвет - хмурый, пасмурный, весь в обрывках туч, стремительно несущихся по небу - бой на территории складов закончился. Большая их часть горела и взрывалась - партизаны не могли, да и не ставили задачей вывезти что-то из продовольствия или амуниции, главным оставалось, чтобы всем этим никогда не смог воспользоваться противник.

   И не сможет. Совершенно точно не сможет.

   - Что?

   Уилф обернулся. Кажется, он сказал это вслух, и Ник, пивший из какой-то фляжки воду, выжидательно смотрел на него. Они стояли в начале разрушенной до основания городской улочки. Тут и там валялись трупы - в основном боевики врага. Среди развалин, некогда бывших человеческим жильём, можно было бы легко закрепиться, отметил Уилф машинально. Но враг даже не пытался этого сделать. Он просто бежал. Бежал, теряя сотни своих. Бежал.

   Со стороны складов постепенно подтягивались всё новые и новые партизаны. Уилф (он не ответил на вопрос Ника, и русский, пожав плечами, куда-то отошёл) различал знакомых - похоже, что все живы. Кое-кто уже шумно поздравлял остальных, но большинство ещё не отошли от боя - точнее, от той ошеломительной лёгкости, с которой всё было сделано. Уилф поискал взглядом отца Пиви, но наткнулся на Томми Ли - тот вылез на обрез полузавалившейся стены справа с гитарой, устроился удобней... Если честно, Уилф ожидал чего-то бравурного, победного. Но вместо этого Томми щипнул струны, поморщился, стащил беспалую перчатку, надел на ствол стоящего рядом "калашникова"...

   - Здравствуй, Дженни,

   Здравствуй, Дженни...

   Всё же я тебя увидел.

   Удалось на славу, Дженни,

   Потаскать судьбу за хвост...

   Я вернулся мёртвым, Дженни -

   Но опять не подал виду,

   Всё же я увидел Дженни!

   Остальное - невсерьёз...

   ...Провожаемый этой песней, Уилф побрёл по улице. Его несколько раз окликнули, он отмахнулся, не оглядываясь. Улочка мёртвого городка вдруг показалась ему ужасно похожей на родную Платановую улицу в Талахасси. Он ускорил шаг. Он почти побежал - между двух валов щебня и мусора, среди которых тут и там виднелись останки людей. Не бандитов - жителей городка. Черепа смотрели вслед бегущему парню бесстрастными тёмными взглядами. Посылала последний привет высохшая человеческая пясть. Какой-то смешной и жуткой клеткой виднелись полузасыпанные мусором прутья-кости грудины.

   Уилф задыхался. Горло жгло. Глаза горели изнутри, и в висках гулко ухала кровь.

   И тут он увидел платан.

   Платан стоял рядом с развалинами дома, на заросшей и забросанной всем подряд лужайке. Платан, с мощной ветви которого свисали...

   ...качели.

   Остановившись, Уилф несколько секунд смотрел на то, как они покачиваются - пластиковая перекладина на цепях, новеньких... нет, просто никелированных. Потом он опустил глаза. И у самых своих ног, в дренажной канаве, увидел - скелет.

   Это был скелет ребёнка. Точнее - не скелет, а что-то вроде мокрой после урагана мумии, обтянутой остатками траченой птицами и мелкими зверьками плоти. Ни сохранившиеся кое-какие обрывки выцветшей одежды, ни потерявшие цвет и почти потерявшие форму кеды, ни несколько прядей безжизненных и бесцветных волос на черепе не могли подсказать, мальчик это был, или девочка. Невозможно было определить и возраст - потому что непонятно было, каков был при жизни рост.

   Ровными и очень белыми зубами мумия, склонив голову, улыбалась игрушечному медвежонку. Правая рука бережно и в то же время прочно обнимала игрушку, прижатую к груди. Наверное, умирая, ребёнок смотрел на неё. Может быть, о чём-то просил, как просил, засыпая в своей постели дома, защитить от выдуманных чудовищ и смешных ночных кошмаров? Или уже не просил ни о чём, потому что перестал во что-либо верить, а просто не хотел отводить взгляд от единственного кусочка прошлого мира, в котором был счастлив?

   Медвежонок тоже вылинял и пооблез, но по-прежнему спокойно смотрел пластмассовыми глазами на своего хозяина, радушно расставив лапки.

   Уилф смотрел на останки с игрушкой долго. Очень-очень долго, чувствуя, как из него вытекает, просачивается и уходит в землю сквозь побитый асфальт у ног что-то... что-то, ещё делавшее его человеком. Ещё чуть-чуть позволявшее ему так о себе думать.

   Он узнал медвежонка.

   И, нагнувшись без страха и брезгливости, подцепил пальцем кожаный ошейничек, чтобы кивнуть, увидев латунную табличку, на которой было старательно-ровно выцарапано -

MYFREEND

   Именно так. С ошибкой.

   Уилф не помнил, чтобы медвежонка взяли из дома. Но, видимо, взяли...

   - Винс, - шевельнул губами Уилф. И внимательно осмотрелся в поисках других останков. Спокойно осмотрелся. Пристально.

   Нет. Их не было. А ма... миссис Матмэн скорей приковала бы себя к младшему сыну, чем отпустила его куда-то или позволила бы ему потеряться - где угодно и как угодно. Остаться один Винс мог лишь в единственном случае - если м... она была мертва, а он убежал.

   В ту секунду - как вспышка выстрела - Уилф представил себе все боль и страх, все одиночество и отчаянье, всё ощущение предательства близких - отца, брата, мамы! - которые испытал его младший братишка. Представил себе смерть, которую принял Винс - смерть от голода в придорожной канаве. Без надежды. Без просвета. Вообще без чего-либо, кроме безнадёжного ужаса и беспомощного изумления.

   Он испытывал это до самого конца. Только это.

   Потом он умер.

   Уилф услышал какой-то дикий, мычащий звук, глубокий и страшный, как стон умирающего быка. Увидел краем глаза у своего виска твёрдый, недрогнувший ствол "смит-весона" и испытал жгучую радость от того, что всё это сейчас кончится...

   ...В тот же миг его сбили с ног...

   ...Они дрались в канаве рядом с телом обнимающего игрушечного мишку ребёнка. Дрались яростно, осатанело, словно никакой другой драки, кроме этой, уже не могло существовать в мире. Дрались, хрипя на двух языках, и Уилф не понимал ни слова из того, что говорит Ник, но не сомневался, что тот выкрикивает что-то ненавидящее и старается убить его, Уилфа, потому что Ник был проклятый русский, которые это всё затеяли, из-за которых это всё случилось. Пистолет Ник выбил, до ножа дотянуться не получалось, и Уилф, зверея от корёжащей злобы, старался выдрать ненавистные глаза, вцепиться в горло - и яростно стонал, потому что Ник никак не давал ему сделать это и сам почему-то не бил, не убивал - конечно, чтобы, он, Уилф, пожил на этом свете подольше, подольше помучился, не ушёл туда, где НИЧТО, а значит - ни боли, ни памяти...