Ванго. Между небом и землей - де Фомбель Тимоте - Страница 24

Отто жалобно простонал и повторил:

— Она меня не узнала!

Командир вздохнул.

— Ох уж эти женщины, старина… эти женщины…

Странное дело: неожиданно на обоих снизошел покой. Двое мужчин, оскорбленных, униженных, беседовали, как близкие друзья, сидящие ночью, под звездным небом, где-нибудь на полянке. Они обменивались обычными, банальными словами. Но иногда и банальность лечит душу.

— Ах уж эти женщины…

Эккенер растянулся на площадке рядом с поваром, подложив руки под голову.

— Сам я познакомился со своей будущей женой на земле, — сказал он. — Так оно вернее. В воздухе все как-то нереально. Атмосфера просто сказочная — наш дирижабль, Африка, Амазония, шальные ветры над горами Шварцвальда. Неужели вы верите в любовь над облаками?

Отто слушал командира, закрыв глаза.

— Да, в воздухе все выглядит сказочным, старина. Вот люди говорят: вы летаете, вы видите весь мир. Да, это верно. И это прекрасно. Но однажды полет кончается, и сказке тоже приходит конец. Начинаешь трезво смотреть на вещи. А воздушный роман становится далеким воспоминанием. Женитесь только на земле, Отто! Найдите себе обычную, земную женщину, которая будет вам под стать.

Отто несмело улыбнулся в темноте.

— Которая будет вам под стать, — повторил Хуго Эккенер. — Надежную жену, которая никуда не исчезнет, не испарится, стоит лишь дунуть на нее. Ну как, старина, вы подумаете над тем, что я сказал?

— Я подумаю, командир.

И Отто с трудом повернулся на бок, чтобы лучше видеть Эккенера:

— Командир… я хочу вам сказать… я слышал, как этот шпик говорил с вами. Вы не должны ему позволять…

Эккенер вскинул голову. Он почуял рядом чье-то присутствие. Обведя глазами темное пространство, он подождал с минуту, но тут послышались голоса поднимавшихся к ним людей. Он торопливо прошептал:

— А ты сиди на месте. Ни шагу, никуда, пока я не разрешу.

Он произнес эти слова мягко, но властно.

— Это вы мне, командир? — спросил Отто.

— Нет, я… я говорю… с самим собой.

— Как это?

— Да вот по поводу того шпика, которого вы слышали… я обращаюсь к собственной гордости, к самолюбию… Убеждаю их не возникать. Пока не пришло время.

Но Ванго, затаившийся в темноте, знал, что эти слова обращены к нему.

Лил дождь.

Три лошади галопом неслись по лесу, между березами. На одной из них сидел мужчина, две другие шли у него в поводу.

Лошади держались так скученно, что, казалось, на первом крутом повороте они столкнутся копытами или их повод зацепится за сук.

Однако верховой вел свою группу через лес без малейших затруднений, и лошади послушно следовали его немым приказам. Им был приятен шорох гладкой древесной коры, которую они то и дело задевали боками. Дождь почти не замочил их. Только у юного всадника было влажное лицо, и он изредка смаргивал капли, мешавшие смотреть вперед.

Вся троица дружным галопом преодолела ручей, перемахнула через поваленные деревья. Березовый лес остался позади, теперь перед ними простиралась рыжая возвышенность, словно подпиравшая собой низкое тусклое небо. Лошади ускорили бег по вересковой пустоши, спеша взобраться вверх по склону, а оттуда в едином порыве рванулись вперед, завидев вдали мокрую кровлю родного жилища — черного замка с размытыми контурами, похожего на рисунок, забытый под дождем.

Всадник на несколько мгновений остановил лошадей: пусть отдохнут перед тем, как снова пуститься вскачь. Он заметил продолговатое белое пятнышко перед одной из крепостных башен. Что-то изменилось с сегодняшнего утра, когда он на заре покинул замок, чтобы разыскать двух лошадей, оставленных на другом берегу Лох-Несс.

Что же это за белое пятно на осенних пустошах, сейчас, когда ничего белого в природе быть не может?

Лошади нетерпеливо ржали. Всадник ослабил поводья своей кобылы, и вся троица галопом понеслась к замку.

Двое конюхов сбежали с крыльца, завидев всадника, въезжающего в каменные ворота. Но он направил лошадей не к ним, а к башне, перед которой светлело необычное пятно.

Не останавливаясь, он бросил повод с двумя лошадьми и дальше поскакал один.

Приблизившись к тому, что выглядело белым саваном, он на всем скаку сорвал этот покров, и под ним обнаружился маленький сверкающий «рэйлтон».

— Этель! — воскликнул всадник, направив лошадь к крыльцу.

Значит, она вернулась.

— Этель!

Он спрыгнул с лошади и растолкал кучку вышедших ему навстречу слуг. Дверь замка растворилась, как по мановению волшебной палочки. По гладким каменным плитам холла за юношей тянулась дорожка из мокрой грязи и растоптанной травы.

— Милорд, не угодно ли вам снять плащ? — без всякой надежды спросил привратник.

— Где она? — крикнул вместо ответа хозяин, взбегая по лестнице.

— В комнате ваших родителей, — ответил тот, нагибаясь и собирая с пола комья земли бережно, словно рассыпанные драгоценности.

Молодой человек свернул в последний коридор и толчком открыл дверь.

Она стояла там, спиной к нему, застегивая широкие брюки мужского покроя. На ней была желтая полосатая рубашка. Мокрые волосы блестели.

— Этель?

Она увидела его в зеркале, подбежала и бросилась ему на шею.

— Пол!

Он стоял в скованной позе, с застывшим лицом, не обнимая ее.

— Я только два часа как приехала, — сказала Этель, прижимаясь к нему и пряча глаза. — Я ждала тебя здесь.

Пол откинулся назад, стараясь отстраниться от нее, словно к нему в объятия кинулся ребенок, перемазанный вареньем.

— Я правда тебя ждала, — повторила она.

— Ты меня ждала?

— Да. Мы так долго не виделись.

— Значит, ждала? — сказал Пол так, словно боялся поверить.

Она состроила гримаску, которую он не увидел.

Этель приехала как раз перед дождем, но знала, что ей не удастся проскользнуть между струйками гнева Пола.

— Значит, ты меня ждала?! Вот это мило — после того как исчезла без предупреждения и отсутствовала целых семнадцать дней!

Он аккуратно разжал руки, обвивавшие его шею, и оттолкнул ее.

— Ты вообще понимаешь, что наделала, Этель? Целых семнадцать дней!

Она притворилась, будто эта цифра ее удивила, и для вида начала считать на пальцах.

— И все эти семнадцать дней я должен был торчать у окна, смотреть на горизонт, обшаривать леса, выслушивать утешения Скотта, Мэри и поваров и обедать в одиночестве, не зная, вернешься ты когда-нибудь или нет.

— Я вернулась. Ты же знаешь, я всегда возвращаюсь.

Он топнул и отвернулся.

Она шагнула к нему. Она любила Пола и злилась на себя, видя, как он страдает.

— Пол…

Вчера вечером приезжали Томас Кэмерон и его отец. Кажется, ты месяц назад пригласила их к нам. И обещала прогулку в автомобиле, назначив ее на вчерашний день.

Этель опять смущенно поморщилась. И в самом деле, ей смутно помнилось что-то такое.

Они велели шоферу высадить их в конце аллеи, — продолжал Пол. — Когда я их увидел, я просто не знал, как оправдаться.

— Кэмероны? По-моему, я им сказала «может быть», — пробормотала Этель.

Да, с тобой всё «может быть», Этель. Тебя так и нужно было назвать — Мэйби[23].

— Прости меня, Пол.

— Я одолжил им лошадей, чтобы они могли вернуться домой. Они понятия не имели, куда ты подевалась.

— Да наплевать мне, что подумают Кэмероны, — ответила она.

— А мне не наплевать, я просто сгорал со стыда. Кроме того, я и вправду не знал, где ты: может, танцуешь в эдинбургских или лондонских кабачках или разгуливаешь еще где-нибудь, а может, лежишь полумертвая в канаве за холмом.

— На этот раз я не танцевала.

— Ах вот как!

Мокрые вьющиеся волосы падали ей на глаза.

— Я была в Париже.

— Знаю.

— Откуда? — вздрогнув, воскликнула Этель.