Опаленные крылья любви - Агаджанян Самсон - Страница 105

— Я так не думаю.

Бирюков усмехнулся.

— Конечно. Ты ведь в генеральских погонах и со Звездой Героя, тебе трудно понять это, потому как пока еще пользуешься льготами. А когда уйдешь на пенсию, вот тогда на своей шкуре испытаешь всю прелесть нашей рыночной жизни… Знаешь, о чем я сожалею? Двадцать два года и ровно три месяца я во все горло, как очумелый, орал: «Служу Советскому Союзу!» — и ни разу не додумался, что надо кричать: «Служу самому себе!» Когда меня за отличное подразделение командир дивизии наградил грамотой, я от гордости чуть с ума не сошел.

Он замолчал. Его взгляд был задумчиво устремлен вдаль. Умар понял, что тот мысленно вернулся в прошлое. Немного погодя, придя в себя, он с сожалением продолжил:

— Вот только кому сейчас нужны мои грамоты и погремушки?

Умар хмуро посмотрел на него. Слово «погремушки» больно врезалось в ухо.

— Никогда не смей свои награды называть «погремушками»! Надеюсь, ты еще не опустился настолько, чтобы так считать! Твои награды нужны не только тебе самому, но и твоим детям, внукам.

— Моим детям нужны деньги, чтобы нормально жить — резко произнес Бирюков.

— Валера, честно говоря, я тебя просто не узнаю. Неужели деньги стали выше честного служения отечеству?

Тот с сожалением посмотрел на Умара.

— Каким ты был в училище идейным, таким и остался. Хотя тебе, генералу, может, по рангу и не положено иначе мыслить. Да и далек ты от настоящей гражданской жизни.

Тебе на своей шкуре надо испытать, чтобы понять время, в котором мы сейчас живем. Долг, честь, совесть — все ушло в прошлое. Нет уже той Великой Родины, которой я свою молодость отдал. Помнишь слова штабс-капитана из фильма «Белое солнце пустыни»? Ему было «за державу обидно». А мне «на державу обидно».

— Валера, я с тобой не согласен. Правители пришли и ушли, а родина для нас была и останется навечно. Сейчас для нее наступили трудные времена, но это пройдет, и жизнь станет намного лучше и интереснее той, которой мы с тобой жили.

— Ты в этом уверен?

— Да, уверен. По-другому быть не может. Россия — великая держава, она не такое переносила.

— Лично я что-то в светлом будущем сомневаюсь.

— А ты не сомневайся. Прогресс жизни никому не остановить. Многие жалуются на жизнь, вздыхают по прошлому, но на самом деле стали намного лучше жить. Посмотри, какие хоромы стали строить люди. По дорогам мчатся одни иномарки, в домах импортные телевизоры, холодильники. Все курорты за границей заполнены нашими соотечественниками.

— Таких, которые хорошо живут, процентов десять, не больше.

— А ты к этим процентам себя не относишь?

— Нет.

— У тебя машина есть?

— Не одна, а три. Две легковые и грузовая.

— Ну вот, а ты жалуешься на жизнь. Тебя, дорогой мой друг, пора раскулачивать.

— За что меня раскулачивать? За то, что мы всей семьей от зари до зари вкалываем?

— А ты и должен вкалывать. Вот за свой труд и пьешь французский коньяк. Или хочешь, как у Гоголя, чтобы вареники сами тебе в рот залетали? Так не выйдет. Сейчас наступило время трудяг. Помнишь, какой был девиз при советской власти? «От каждого по способности, каждому по труду». А в реальности как было? По способности драли с тех, кто вкалывал в поте лица, а платить им за этот труд постоянно забывали. И знаешь почему? Потому что надо было прокормить армию бездельников, которые жили за счет этих работяг. Раньше бы коммунисты с тебя шкуру содрали за эти твои три машины, а сейчас покупай, что душа пожелает, хоть самолет, хоть вертолет. Лишь бы были деньги.

— А где их взять?

— Зарабатывай. Хочешь красиво и богато жить — шевели мозгами и вкалывай от зари до зари.

Бирюков хмуро посмотрел на него.

— Ты живешь в Узбекистане и ни черта не знаешь нашу жизнь. Нами правит мафия, ты можешь понять? Ма-фи-я!

— Это слишком громко сказано. Раньше валили на коммунистов, что они виноваты, а сейчас на мафию.

— Я говорю так, как есть на самом деле, потому что ты далек от нашей жизни. Да, сейчас я живу намного лучше, чем при коммунистах, но при них я чувствовал себя намного спокойнее и увереннее. Я был уверен в завтрашнем дне и знал, что в любое время мое государство меня защитит, а сейчас я никому не нужен. Все куплено и перекуплено. Вот, к примеру, взять моего сына. Он фермер. Ему постоянно приходится ловчить, обманывать, перекупать и подкупать чиновников всех рангов, чтобы удержаться на ногах, а если он честно будет вести свое хозяйство, за несколько дней разорится и очутится в долговой яме. В прошлом году, во время уборки пшеницы, прямо на поле подожгли наш комбайн. Мы сами установили, чьих это рук дело, обратились в милицию, но без толку. Местная мафия всех подмяла под себя. Полнейшее беззаконие. Так что коммунистов не трогай.

— Простых коммунистов я не трогаю, мы сами были коммунистами и, наверное, ими и остались. Спрос надо сделать с руководства партии, которое постоянно держало народ в узде и довело страну до такого состояния. Кто сейчас правит государством? Те же коммунисты. Надо дорогу дать…

— Твоим гнилым демократам? — оборвав его, с сарказмом спросил Бирюков.

— Почему гнилым? Будущее России за ними.

— Да ты открой глаза! Ты что, с луны свалился или в своем Узбекистане телевизор не смотришь? Ты посмотри, во что эти Гайдары и Чубайсы страну превратили!..

Бирюков так разошелся, что не заметил, как стал разговаривать на повышенных тонах. Из-за соседних столиков на них с любопытством смотрели люди.

— Потише, на нас люди смотрят, — урезонил его Умар.

Бирюков окинул взором зал, замолчал, а немного погодя произнес:

— Все! Про политику больше ни слова! Лучше расскажи о себе. Про твои военные подвиги я давно наслышан. Как сложилась личная жизнь?

Умар какое-то время молча смотрел на пустой бокал, потом налил коньяк и залпом выпил.

— У тебя не сложилась военная служба, а у меня личная жизнь. С похорон сына еду.

Бирюков сочувственно посмотрел на него. Неожиданно Умар произнес:

— Валера, если бы ты знал, как хочется вернуться к тем беззаботным годам нашей курсантской жизни! Я никогда не думал, что жизнь будет такая тяжелая. Порой от такой жизни по-волчьи хочется выть.

Он вновь налил себе коньяку и выпил. Бирюков увидел, как повлажнели его глаза.

— Что-то нервы расшатались, — тихо сказал Умар.

Они долго сидели молча. Первым заговорил Бирюков.

— Умар, поехали ко мне? Отдохнешь с недельку, потом улетишь в свой Ташкент. На рыбалку будем ездить. Знаешь, какая у нас рыбалка? Леска лопается… Поехали, не пожалеешь!

— Спасибо, Валера, но мне срочно надо вернуться в Ташкент.

Они замолчали. К ним подошла официантка.

— Принесите нам еще бутылку, — попросил Бирюков.

— Может, хватит? — произнес Умар.

— Столько лет мы не виделись, кто знает, увидимся ли еще? За это надо выпить, и не просто выпить, а… — он замолчал и повернулся к официантке. — Неси пару бутылок!

В ресторане сидели до тех пор, пока не объявили регистрацию на Ташкент. На прощание Бирюков, крепко обнимая Умара, дрогнувшим голосом произнес:

— Прощай! Кто знает, встретимся ли когда-нибудь снова… А про свои награды — это я просто так болтнул языком. Они мне очень дороги. Честь и совесть перед Родиной я не потерял. Если в трудную минуту она позовет меня, вновь встану в строй. В этом можешь не сомневаться!

* * *

Люба, отбежав от Умара на значительное расстояние, остановилась и посмотрела наверх. Умар медленно поднимался по тропинке. «Будь ты проклят!» — вслух произнесла она и стала спускаться вниз. Она шла, а сама задыхалась от ненависти. Вспомнила счастливое лицо Наташи… От этого ей стало так плохо, что дальше не могла идти. Она опустилась на землю и громко завыла. То был плач одинокой женщины, лишившейся не только мужа, но и единственного сына.

Плакала она долго. Не было конца и края ее слезам. Ей было больно и обидно за жизнь, которая ей досталась. Во всем она обвиняла только Умара.