Эльфийские хроники (сборник) - Фетжен Жан-Луи - Страница 2

— Вон там! Ты ничего не видишь? Прислушайся!

Неддиг, скользнув взглядом по опушке леса, пожал плечами:

— Там ничего нет.

— Вообще-то есть…

Эдерн инстинктивно попятился: ему показалось, что из-за деревьев за ним кто-то наблюдает. Да и воцарившаяся тишина была какой-то подозрительной.

Кроме визга женщин и детей, вышедших из хижины, не раздавалось никаких звуков. Мужчины сегодня, как и в любой другой день, покинули хижину еще рано утром: одни пошли охотиться, другие — рубить деревья и кусты. Однако монах сейчас почему-то не слышал ни их голосов, ни звуков ударов их топоров. Возможно, все просто спрятались где-то от дождя. Например, нашли какую-нибудь пещеру или другое естественное укрытие… А может, кто-то из них поранился и мужчины прекратили работу. Или же на лесорубов напало какое-нибудь дикое животное. Или случилось что-нибудь похуже…

— Неддиг! — торопливо произнес монах, дергая послушника за руку. — Сбегай вместе с Махеоласом к мужчинам и скажи им, чтобы они возвращались!

— А почему, отец?

— Не знаю. У меня дурное предчувствие… — Старик вздохнул и покачал головой. — Я знаю, что ты сам себе сейчас мысленно говоришь, но ты все-таки сбегай. И побыстрее. А за меня не беспокойся: я сумею дойти обратно и сам.

Подросток пошел прочь, еле удержавшись от того, чтобы не пожать выразительно плечами. Было совсем не трудно догадаться, о чем он сейчас подумал.

«Старый Эдерн всегда нервничает из-за всяких пустяков. Раз уж начало распогоживаться, неужели он не может оставить людей в покое и дать им возможность насладиться затишьем?»

Стремительно спустившись вниз по склону пригорка и оказавшись у его основания, Неддиг почти бегом дошел до хижины. Вокруг лачуги стояли женщины и дети. Среди них находился и Махеолас — подросток младше Неддига и хуже него одетый. Послушник в силу своей юности еще не осознавал, что не стоит якшаться с простолюдинами, если собираешься посвятить себя служению Богу. И зачем монаху был нужен этот тщедушный подросток, который не знал и трех слов на латыни, а писал уж очень и очень коряво?

Неддиг резким жестом показал Махеоласу, чтобы тот шел за ним, и затем, не дожидаясь его, зашагал по направлению к опушке леса.

— Куда мы идем? — спросил мальчуган, догнав Неддига.

— Отец Эдерн хочет, чтобы мы сбегали к мужчинам и передали им приказ вернуться.

— Почему?

— Ты задаешь слишком много вопросов, и они у тебя, как обычно, неуместные, — проворчал Неддиг, подбирая с земли крепкую палку, чтобы раздвигать ею ветки попадающихся на его пути кустов. — Становись-ка и шагай впереди меня, чтобы мне не нужно было оглядываться и смотреть, не отстал ли ты!

Махеолас повиновался — повиновался с услужливой поспешностью, вызвавшей у Неддига раздражение. Так происходило всегда с тех самых пор, как его взяли в монастырь. Махеолас, несомненно, старался всегда поступать хорошо, однако в нем имелось что-то такое, что вызывало враждебность и что, по мнению Неддига, в конечном счете должно было воспрепятствовать тому, чтобы ему разрешили стать монахом. Нужно было быть наполовину слепым — таким, как отец Эдерн, — чтобы этого не замечать.

Наблюдая за тем, как Махеолас прокладывает им путь через папоротники, Неддиг невольно подумал о том, не вызвано ли его недоверие к спутнику одной лишь внешностью Махеоласа. Уродливым он, конечно, не был. Как раз наоборот. Его даже можно было бы назвать красивым — несмотря на бледность его лица, подчеркиваемую короткими и черными, как ночь, волосами. Может, все дело было в его худобе. Впрочем, в эпоху, когда детям разрешалось поесть только после того, как насытятся взрослые, далеко не он один представлял собой лишь кожу да кости, однако в его худобе чувствовалось что-то жуткое. Что-то жуткое мелькало и в его угрюмом взгляде, в котором иногда можно было заметить дикий блеск. Худоба и угрюмый взгляд придавали ему зловещий и злонамеренный вид, который становился еще неприятнее от того, что Махеолас никогда не позволял себе на что-либо жаловаться или капризничать. Он, наоборот, при любых обстоятельствах вел себя по отношению абсолютно ко всем людям с той угодливой покорностью, которая заменяла в нем христианскую доброжелательность. Неддиг не знал истории жизни этого подростка и никогда не снизошел бы до того, чтобы ею поинтересоваться, однако для него было очевидным, что Махеолас — сирота. В самом лучшем случае он мог быть незаконнорожденным сыном одного из рыцарей короля Кера. А впрочем, какая разница?.. Если он, Неддиг, и потребовал, чтобы Махеолас шел впереди него, то прежде всего потому, что Махеолас был не из тех людей, кому стоит позволять находиться у тебя за спиной, когда ты идешь по дремучему лесу.

— Где же они? — вдруг остановившись, спросил Махеолас. — Мы ведь уже вроде бы пришли туда, где они должны находиться, разве не так?

Неддиг ничего не ответил. Вопрос Махеоласа вывел его из задумчивости, и он осознал, что позволил вести себя по незнакомому лесу — да еще и на закате солнца — несмышленышу, который даже и понятия не имеет, куда он идет. Прислушавшись, Неддиг попытался различить шум голосов, звуки ударов топоров по деревьям или какие-нибудь другие признаки присутствия неподалеку людей. Однако он ничего подобного не услышал: ни голосов, ни ударов… Не было слышно даже пения каких-нибудь птиц. Тишину нарушал лишь еле слышный шелест листьев на деревьях, кроны которых слегка теребил ветерок.

— Ты ошибся, — наконец сказал Неддиг — сказал таким тихим голосом, как будто он боялся говорить громко. — Мы пришли совсем не туда…

Взяв свою палку двумя руками так, как держат рогатину, Неддиг сделал полуоборот и пошел по своим собственным следам: сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, потому что уже начинало смеркаться и все его существо охватил какой-то необъяснимый страх. За своей спиной он слышал дыхание Махеоласа, и это дыхание подгоняло его, пожалуй, не меньше, чем страх перед надвигающейся ночной темнотой. Перейдя на бег, он с силой отклонил руками большую ветвь и затем отпустил ее, и она хлестко ударила бегущего следом Махеоласа. Неддиг услышал, как его спутник вскрикнул. Пробежав еще пару десятков шагов вперед, он оглянулся, перешел на шаг, а затем и вовсе остановился. Ему стало стыдно и за свой поступок, и за то, что он поддался страху.

— Махеолас! — крикнул Неддиг.

Никакого ответа не последовало. Возможно, от удара ветвью малый упал и потерял сознание. Он ведь такой немощный…

— Эй, Махеолас! С тобой все в порядке?

Неддиг пошел назад, тяжело дыша и чувствуя, как пульсирует в висках кровь. Он отодвинул сосновую ветвь, которая чуть раньше, по-видимому, сбила с ног Махеоласа, и стал искать взглядом на земле неподвижное тело своего товарища. Однако его нигде не было. Тогда послушник присел на корточки и начал раздвигать вокруг себя палкой папоротники. Тоже безрезультатно. Неддиг поднялся на ноги. Им снова завладело раздражение, а угрызения совести улетучились. Однако когда он повернулся, его сердце сжалось от испуга: перед деревом стояло существо, которое было таким же щуплым и бледным, как и Махеолас, но при этом одетым в тунику[4] травянисто-зеленого цвета. Волосы у него были длинные, как у девушки.

Это был эльф.

Отец Эдерн никогда об эльфах ни с кем в монастыре не говорил. А вот старики в деревне рассказывали о них всевозможные истории. Неддиг попытался вспомнить, наводили ли эти истории на него страх. Однако единственное, что ему сейчас удалось извлечь из памяти, — так это то, что эльфы вроде бы могли видеть ночью не хуже котов. Эльф, которого Неддиг увидел стоящим перед деревом, не шевелился (или не шевелилась, потому что, вполне возможно, это было существо женского пола), однако его ярко-зеленые миндалевидные глаза смотрели на Неддига не очень-то дружелюбно.

— Мой товарищ… — сказал Неддиг, показывая на папоротники. — Он, наверное, поранился…

— Натягивание, эхиль…